Экономика основного угледобывающего региона страны, Кузбасса, в условиях мирового экономического кризиса, перепроизводства сырья, падения цен на уголь сегодня работает фактически в режиме "ручного управления". Главная задача — поиск новых рынков сбыта и диверсификация экономики, создание альтернативных производств в моногородах.
В интервью ТАСС накануне Дня шахтера губернатор Кемеровской области Аман Тулеев рассказал о международном "крестовом походе" против угля, о том, почему он против увеличения объемов добычи, о программе "газ-метан", которая поможет сделать шахты безопасными, а также о том, от каких расходов Кузбасс не откажется, какой бы сложной ни была экономическая ситуация.
— Аман Гумирович, сейчас в регионах сложилась довольно непростая экономическая ситуация. При этом одни говорят, что стадия кризиса почти пройдена, другие продолжают испытывать финансовые трудности и идут на сокращение бюджетных расходов. Как на экономике Кузбасса отразилось падение цен на уголь и колебания курса рубля?
— Мы очень сильно ощущаем экономические колебания, особенно с учетом падения цен на мировых рынках. Перепроизводство угля в мире достигло 130-150 млн тонн, цены на него упали до уровня 2000 года. Одно время нас спасал курс доллара к рублю, сейчас сложнее. Фактически мы живем в режиме "ручного управления", в постоянном поиске новых рынков и партнеров.
Все эти разговоры про вред угля и переход на другие источники энергии надо прекратить. Ветряная, солнечная, атомная энергия и так далее — это все хорошо, но где вы их возьмете? По моему мнению, цель Парижского соглашения по изменению климата — затоптать уголь и за счет этого ослабить угольную державу Россию, а уже под это подводят аргументацию — борьба с потеплением и так далее
Мы не остановились, региональная экономика выживает только за счет того, что сейчас Кузбасс добывает практически 60% от всего российского угля, в том числе 70% наиболее ценных, коксующихся марок — они продаются "влет".
А фоном идет то, что я называю крестовым походом против угля, который начался после принятия Парижского соглашения (документ в рамках реализации конвенции ООН об изменении климата, регулирует меры по снижению выбросов углекислого газа в атмосферу. — Прим. ТАСС). Фактически оно определило новые стандарты качества угля. Ученые несут разную ерунду, мол, вред экологии и климату, что уголь надо убирать, а шахты закрывать. Я так считаю: в этом вопросе каждый отстаивает свой бизнес, свою выгоду.
Все эти разговоры про вред угля и переход на другие источники энергии надо прекратить. Ветряная, солнечная, атомная энергия и так далее — это все хорошо, но где вы их возьмете? По моему мнению, цель Парижского соглашения — затоптать уголь и за счет этого ослабить угольную державу Россию, нашу экономику, а уже под это подводят аргументацию: борьба с изменением климата, потепление и так далее.
Приводится аргумент о том, что нужно сокращать опасные производства. При этом никто не вспоминает о том, что уже сделано. Когда я принимал область, в угольной отрасли работало 315 тыс. человек. Это и "открытчиков", и "подземщиков" (шахтеры, ведущие добычу, соответственно, открытым способом или под землей. — Прим. ТАСС). Причем в шахтах работали 80% из всех, кто добывал уголь, они спускались под землю почти до километра. А мы пирамиду перевернули: сейчас 66% — это открытая добыча, там безопасно, работают люди на экскаваторе под солнышком. Ну и остальные продолжают добывать уголь под землей.
Мы боремся за то, чтобы количество людей, которые ежедневно подвергают себя опасности, спускаясь в шахты, уменьшалось. Заставляем бизнес внедрять новую технику, современные комбайны. Сейчас уровень автоматизации таков, что и не поймешь, то ли там горняк, то ли космонавт.
Сейчас количество реально работающих горняков — 88 тыс. Но мы, конечно, понимаем, что меры по контролю за климатом, предусмотренные Парижским соглашением, нанесут урон отрасли в целом, некоторые говорят о серьезном сокращении рабочих мест.
Хотя даже в нынешних сложных экономических условиях мы ни одну эффективную шахту не закрыли. Сегодня создаем новые высокотехнологичные рабочие места, открываем современные предприятия. Более того, постоянно открываем новые направления, такие как добыча газа — шахтного метана, с дальнейшим использованием его в качестве газового топлива. Ранее попутный газ фактически выбрасывался, сейчас мы выкачиваем его из пластов и только после в этом месте будем строить шахты.
Самое главное, при всех этих санкциях, кризисах, "крестовых походах" и так далее угольная промышленность Кузбасса выдержала, выстояла. День шахтера в Кемеровской области встречают с достойной заработной платой, с хорошей производительностью труда и уверенностью, что шахтер не окажется на улице и у него есть будущее.
— Добыча метана из угольных пластов, о которой вы упомянули, — первый подобный проект в России. Предполагалось, что за счет этого регион обеспечит себя природным газом, который сегодня поступает в область извне. На какой стадии находится проект?
— Это проект уникальный, действительно первый в России. Мы стали работать над ним совместно с "Газпромом" в 2008 году. Добычу метана начали в 2010 году. И на момент сегодняшнего разговора мы пробурили 33 скважины, добыли 49 млн кубометров газа. Пока он идет на внутренние нужды, работают четыре модульные электростанции общей мощностью 4,6 МВт. Уже вложили в проект порядка 7 млрд руб. То есть, по сути, мы с нуля создали новую отрасль экономики — метано-угольную.
В сентябре 2016 года запустим завод по производству сжиженного газа. В будущем планируем, хоть это и очень сложно, перевести на такое топливо всю карьерную технику. У нас в Кузбассе насчитывается около 2 тыс. БелАЗов, и предварительные договоренности с белорусской стороной уже есть. Мы посчитали: если их перевести с дизтоплива на газ, то затраты на добычу снизятся на 30-40%.
Но самое главное в реализации нашей программы "газ-метан" — это повышение безопасности шахтерского труда. Ведь на тех площадках, где извлекли метан, можно спокойно строить шахты, взрывов там не будет. И сегодня мы уже начали проектировать шахты на этих пластах. Да, делать это сложно, да, нужны серьезные инвестиции. Но этот проект — ключевой для Кузбасса и угольной отрасли России, в полном смысле слова революция, и мы будем продолжать его реализацию.
— Одним из основных направлений развития угольной отрасли региона вы назвали увеличение доли обогащенного угля. Как реализуется эта программа?
— Мы планируем увеличить объемы переработки добываемого угля до 90% к 2020 году. Сегодня в регионе перерабатывается 72% добываемого угля, в 2000 году было около 40%. Обогатительные фабрики — это наша "фишка". В 2015 году построили сразу три таких предприятия, в ближайших планах на 2017-2018 годы — еще столько же.
Обогащенный уголь отправляется потребителям по более высокой цене, чем рядовой. Да и отходы производства могут дальше перерабатываться, например можно делать шлакобетон и далее его использовать, в том числе в строительстве.
Вторая задача — создавать на угольных предприятиях объединенные кластеры. То есть должен быть полный цикл: от добычи до конечной переработки угля в тепло и электроэнергию. Речь ведем о том, чтобы строить ТЭЦ возле шахт и разрезов, то есть не перевозить уголь по железной дороге, а транспортировать электричество по ЛЭП. Пока у нас две такие станции, а надо еще штук десять хотя бы иметь в регионе.
Хотелось бы, чтобы в области развивалась углехимия, это направление я считаю одним из самых перспективных. Ведь из угля можно делать до 300 наименований продукции, в том числе бензин и керосин. Но сегодня эта отрасль, к сожалению, пока очень сильно отстает, требуется серьезный прорыв в ее развитии. Мы привлекли в регион науку, создали Федеральный исследовательский центр угля и углехимии СО РАН. Пригласили ученых, самым талантливым дали квартиры, чтобы они работали над технологиями. Но пока еще на уровне мелочовки что-то делаем, прорывных решений не предложено. Я всегда смеюсь, говорю, что "пока угольные таблетки с похмелья делаем, на большее ума не хватает". Технологии есть, но они дорогие, инвесторы не хотят вкладывать в такие проекты, так как отдача будет лет через 15.
— Какие рынки сбыта для Кузбасса являются наиболее перспективными?
— В Европу стало сложнее поставлять, да и в Китай тоже — к углю там ввели требования, каких в мире нигде нет: и по серности, и по ртутности. По сути, остался у нас Азиатско-Тихоокеанский регион. Мы видим для себя в качестве перспективных рынков Японию, Корею, Тайвань, Индию…Тяжело, но добираемся и туда. За пять месяцев этого года увеличили экспорт в целом на 7,7%, а по перечисленным направлениям существенно больше: в полтора и более раза в Южную Корею (8,7 млн тонн) и Японию (6,4 млн тонн), втрое — на Тайвань (3,2 млн тонн).
В условиях перепроизводства и особых требований со стороны иностранных покупателей, чтобы поддержать экономику региона, почти каждый день мы собираем "кубик Рубика": эти уголь взяли, эти — нет. И здесь у меня все переплетается: я и губернатор — нужно заниматься экономикой региона, и политик. С одной стороны, можно рассуждать так: нужно приостановить все, уменьшить объемы добычи на фоне снижения мирового спроса. Но без угля ведь мы не проживем, стране уголь все равно нужен, например для ТЭЦ.
Россия за счет Кузбасса удерживает после Австралии и Индонезии третье место на внешнем рынке. Если сейчас бросим эти рынки, мы больше никогда не выйдем туда, поэтому будем стараться держать уровень, в том числе за счет обогащенного угля. Он без примесей, стало быть, не такой вредный и стоит в два-три раза дороже, чем рядовой.
— Вы не раз высказывали претензии в адрес железной дороги в связи с отсутствием гибкой тарифной политики на перевозку угля. На сегодняшний день эта проблема решена?
— Сегодня транспортные услуги в себестоимости угледобычи составляют 40%. Я считаю, что не нужно тратить средства на перевозку пустой породы, ведь сейчас вагон везет половину угля, половину — породы. Именно поэтому обогащение угля для нас так важно, в том числе для сокращения затрат. То есть достал уголь, все примеси выбросил, рассортировал и погрузил в вагон. Но тогда вагонов нужно уже процентов на 40 меньше, чем раньше. За счет этого цену поднимаю, количество вагонов уменьшаю и держу экономику.
При этом так и не снята проблема с загрузкой вагонов в летний период. Летом железнодорожники начинают к зиме готовиться, проводят ремонты, идет замена рельсов. Конечно, пропускная способность железной дороги снижается. К примеру, мы можем грузить по 10 тыс. полувагонов каждые сутки, а мы отгружаем на уровне 8 тыс. Уголь лежит на складах, постепенно теряет качество, может самовозгораться.
Летом железнодорожники начинают к зиме готовиться, проводят ремонты, пропускная способность железной дороги снижается. Уголь лежит на складах, постепенно теряет качество. Еще важен психологический момент. Вот я шахтер, у меня семья, а я иду каждую смену под землю, с риском для жизни, чтобы добыть стране уголь. А на складе в это время лежит уголь, который я добыл год назад и который не вывезли потребителям. Тогда человек думает: "Зачем я вообще все это делаю?"
Железная дорога — это же ведущая отрасль, она к тому же монополист. От нее, как от кровеносных сосудов, все зависит. Плюс я уже не один раз упоминал о тарифах, которые ежегодно растут на 10-11%. Вот я и говорю руководству РЖД: если ты снизишь тарифы, то мы больше провезем, завысишь — народ сразу перейдет на автотранспорт.
Тут еще важен другой момент, психологический. Вот я шахтер, моя работа связана с риском для жизни. У меня семья, а я иду каждую смену под землю, чтобы добыть стране уголь, а на складе в это время лежит уголь, который я добыл год назад и который не вывезли потребителям. Тогда человек думает: "Зачем я вообще все это делаю?".
— Кузбасс сейчас добывает около 215 млн тонн угля. Будете ли увеличивать объемы?
— Я считаю, что наращивать добычу угля в регионе не нужно, больше 200 млн тонн добывать в Кузбассе не стоит. Так можно до земной оси докопаться, запасы, они ведь тоже ограничены. Когда я лечу на самолете, мне страшно на землю смотреть: все уже изранено, ископано. Хотя мы делаем рекультивацию, восстанавливаем землю, но последствия нескольких веков добычи из недр угля есть. С другой стороны, нужно свою страну прикрыть, обеспечить углем, и мы спокойно это при 215 млн тонн делаем, одновременно еще ведем поставки на внешний рынок. На данный момент мы можем добывать больше, 230 млн тонн, но зачем? Чтобы сложить на склад или отдать за границу за бесценок?
Я считаю, что наращивать добычу угля в регионе не нужно. Так можно до земной оси докопаться, запасы, они ведь тоже ограничены. Когда я лечу на самолете, мне страшно на землю смотреть: все уже изранено, ископано
Наши дети и внуки скажут потом: "Кто тут жил-то? Почему ничего не оставили будущему поколению?". Уголь — это национальное богатство жителей нашей страны. Оно принадлежит не только компаниям. Я, как и все жители Кузбасса, здесь живу.
И у меня, как у губернатора, постоянно идет внутренняя борьба: хозяйственная и политическая. Я не давлю на угольщиков, не заставляю добывать больше, чем востребовано рынком, как идет добыча, так и идет.
— Вы не раз обращались в Роснедра, Минприроды РФ с просьбами отозвать лицензии у компаний, которые не ведут добычу либо не выполняют условия лицензионного соглашения. Есть ли сегодня какие-нибудь механизмы, чтобы влиять на их выдачу?
— Я всегда настаивал и буду настаивать на том, чтобы прекратить бесконтрольную выдачу лицензий на добычу угля в регионе, запретить работать и отозвать лицензии у неэффективных недропользователей.
Сегодня Минприроды РФ выдает лицензии на добычу полезных ископаемых без нас, с регионом не считаются. Раньше сначала я подпись ставил, потом — они. Сейчас раздают лицензии на добычу полезных ископаемых направо и налево, лицензии выданы до 2030 года. Но мы, в свою очередь, бьемся, настаиваем на отзыве лицензий у недобросовестных и неэффективных угольных предприятий, на запрете права пользования недрами.
Только в этом году направили материал на отзыв лицензий у ООО "Ровер" — по пяти участкам угольных месторождений и ЗАО "ЧЕК-СУ.ВК" — Усинское месторождение марганцевых руд.
— В Кемеровской области работает металлургический комбинат в Новокузнецке. В начале года сообщалось, что из-за сложной ситуации на заводе может быть введен режим неполного рабочего времени для административно-управленческого аппарата, а при неполной загрузке мощностей не исключена приостановка работы и производственного персонала. Как вы оцениваете ситуацию в черной металлургии?
— То же самое, что и с углем: сейчас отрасль испытывает трудности. Мы держимся за счет производства 100-метровых рельсов. В 2014 году мы первыми в РФ наладили их выпуск на металлургическом комбинате в Новокузнецке. Сегодня куда только ни поставляем, даже на Кубу. Заказ на год вперед расписан, и цена приличная. Также трамвайные рельсы выпускаем, например, отправляем для установки в московском метро. Это позволяет не сокращать рабочих. ИТР трудятся неполную рабочую неделю.
Есть вопросы по росту цен на арматуру, без нее же нельзя дома строить. А строительство у нас в регионе тянет за собой еще 30 смежных отраслей. По области мы стараемся держать цены на арматуру. Если она будет расти, то и за ней стоимость квадратного метра жилья. Потом их же работникам будут продавать квартиры по высокой цене. А мы им скажем, что стоимость за квадратный метр подняли их начальники. Мы с ними также стараемся договариваться, ищем варианты. Конечно, они и людей сократить хотели, и производство, но мы договариваемся.
— Насколько устойчиво финансовое положение Кемеровской области?
— Положение сложное, у нас сейчас доходы в виде налоговых поступлений составляют 96% от плана. Мы каждый день смотрим график поступлений: вот предприятие должно перечислить определенную сумму, но не платит. Тогда берем пять-семь должников и приглашаем на заседание штаба по финмониторингу. Спрашиваем, в чем дело и где налоги, почему не заплатил вовремя? Показываем должников народу, рассказываем в СМИ. И вот это дает результат — знание всех предприятий, экономики, просчет и деловой разговор. Другого пути нет.
У нас же как говорят — морозы к денежкам. Если зима холодная будет, то потребление угля больше, больше налогов перечислят в бюджет. Хотя лишь около 35% налогов в казну поступает от угольной отрасли, остальное — это малый, средний бизнес, химия и т.д. Уже нет такого, чтобы с ценой на уголь проблемы, и бюджет "грохнулся"
Также привлекаем кредиты, идем и в коммерческие банки. Долговая нагрузка области составляет примерно 75% от годового дохода. В целом доходная часть бюджета — 105,1 млрд руб., расходы — 109,2 млрд.
Но, несмотря на трудности, пока справляемся и ждем зимы. У нас же как говорят — морозы к денежкам: если зима холодная будет, то потребление угля больше, больше налогов перечислят в бюджет. Хотя, в принципе, лишь около 35% налогов в казну поступает от угольной отрасли, остальное — это малый, средний бизнес, химия и т.д. Уже нет такого, чтобы с ценой на уголь проблемы, и бюджет "грохнулся".
Мы внимательно следим, чтобы предприятия вовремя выдавали заработную плату. Это не только для людей важно, но и для регионального бюджета, в который идет подоходный налог. Конечно, иногда приходится принимать волевые решения, чтобы выправить ситуацию. Так, в июле на шахте "Разрез «Инской»" две смены отказались спускаться под землю. Я вызвал бригадира, он говорит, что люди не получают заплату с апреля. Пришлось вмешаться, чтобы деньги выплатили. Следствие вызывало для допроса основного акционера шахты, там уголовное расследование ведется.
— Как непростая ситуация в экономике влияет на рынок труда?
Сегодня нам требуется 21 тыс. рабочих — это мастера, прорабы, слесари, водители БелАЗов, КамАЗов, сварщики и так далее. Мы ищем людей и предлагаем хорошую зарплату. К примеру, профессиональный сварщик у нас на вес золота, он может получать до 67 тыс. руб.
Чтобы повысить привлекательность рабочих профессий, меняем их названия: например, не "водитель БелАЗа", а "менеджер". Потому что сейчас психологически люди лучше настроены к таким названиям, а не к привычным нам наименованиям специальностей.
Профессиональное обучение предлагаем пройти бесплатно, чтобы работать на современной технике. Сегодня у нас БелАЗы грузоподъемностью 320, 360 и даже один 450-тонный автосамосвал. Это машина в пятиэтажный дом, там сплошная автоматика и электроника, и специалиста, который управляет таким транспортом, нельзя называть водителем.
Другой момент: у нас люди привыкли, чтобы вот крыльцо дома и рядом сразу рабочее место. Мы говорим: "Забудьте. Весь мир работает вахтовым методом". Я в Москве, когда министром был (в 1996 году. — Прим. ТАСС), почти полтора часа до работы добирался. Сейчас мы делаем все, чтобы повысить трудовую мобильность — люди должны иметь возможность работать в соседних городах, а не только на соседней улице.
Чтобы наши жители могли быстрее доехать до других городов, мы достраиваем скоростную автомагистраль "Кемерово—Ленинск-Кузнецкий". Ехать можно будет не два часа, а около часа. Эта дорога, в свою очередь, выходит на трассу до крупнейшего города региона — Новокузнецка. У нас по этому направлению проживает почти 80% населения. За счет хороших дорог, сокращения времени в пути рассчитываем повысить трудовую мобильность.
Это отчасти решение проблемы наших моногородов: дороги проведем, будет гибкий график у рабочих и, если в одном месте закрыли предприятие, пусть едут в другой город работать.
— Кемеровская область — уникальный регион, где почти все крупные населенные пункты являются моногородами. Регион совместно с Фондом развития моногородов активно ищет пути и варианты развития таких территорий. Каких успехов уже удалось добиться и какие задачи вы ставите себе на перспективу?
— С Фондом развития моногородов нам работать сейчас легко, нам поверили, и мы не подводим. У нас уже довольно большой опыт привлечения средств фонда на поддержку сложных монотерриторий. В 2010 году мы работали по трем самым сложным территориям: Прокопьевск, Ленинск-Кузнецкий и Таштагол. На развитие этих моногородов получили около 3 млрд руб. В прошлом году еще подписали соглашения о господдержке в сумме 1,5 млрд руб. для строительства инфраструктуры в Юрге и Анжеро-Судженске. В итоге реализации проекта привлекли дополнительно 50 млрд частных инвестиций и создали 21 тыс. новых рабочих мест.
Сейчас в Юрге создана первая в регионе ТОСЭР, которая фактически стала локомотивом и драйвером развития города — появились новые проекты. В августе в городе введен в эксплуатацию канализационный коллектор, построенный в рамках программы развития моногорода. Это даст импульс развитию действующих предприятий "Технониколь", гормолзавод, "Аквавита", "Комус-упаковка" и поможет бесплатно подключиться к инфраструктуре новым производствам.
А еще недавно в моногороде было одно действующее предприятие — Юргинский машиностроительный завод. И больше ничего. На предприятии были проблемы с выдачей зарплаты, этим летом на ТЭЦ завода, отапливающей почти весь жилой фонд Юрги, был введен режим ЧС. На предприятии сменились собственники, завели нового — угольщика. Если будет владельцем угольщик, тогда он не в Польше будет покупать комбайн для своих предприятий, а здесь, на заводе. Плюс свой же уголь сможет поставлять на ТЭЦ "Юрмаша", она отапливает почти 97% жилфонда Юрги, и, надеюсь, проблем уже возникать не будет. Таким образом, и технология закручивается, завод спасается, и моногород перестает "трясти".
Вот другая монотерритория — Таштагольский район, где были только рудники. Мы там начали развивать туризм в поселке Шерегеш в Горной Шории, где у нас снег, как в Швейцарии. За счет средств господдержки провели ЛЭП. Местные жители, шорцы, начали делать сувенирную продукцию для туристов, изделия из шкур, бересты. Сейчас принимаем за зимний сезон до 1 млн туристов. Люди едут со всей страны, гостиницы хорошие построили, современные подъемники, очереди на них минимальные, сделали единый абонемент, ски-пасс, на все подъемники. Инвесторы с начала 2000 года вложили в развитие горнолыжного курорта около 13 млрд руб.
В сентябре дорогу проведем в обход поселка Каз, путь на горнолыжный курорт станет еще короче и безопаснее. Наша задача сейчас в Горной Шории — развивать летний туризм, чтобы люди не только на лыжах и сноубордах ехали кататься, но и летом могли отдыхать.
Это только два примера, которые показывают, как мы решаем проблемы моногородов. Сегодня больших угроз нет и по остальным 19 территориям. Вообще, если сделать в них ТОСЭР, все ринутся туда. Сейчас мы ждем постановления о создании ТОСЭР в Анжеро-Судженске. Также уже подали заявки по таким моногородам, как Прокопьевск, Киселевск, Калтан, Таштагол. Сегодня нет другого пути, кроме как работать в формате государственно-частного партнерства. Я считаю, что это правильный путь. Мы ж по нему практически везде идем, на любом предприятии.
— Говорят, что вы можете договариваться с бизнесом и находите нужные слова, чтобы убеждать вкладывать в социальную сферу и благоустройство. Какие инструменты вы используете для того, чтобы влиять на бизнес?
— Мы приглашаем на разговор, но приглашаем не тех, кто "внизу", — они ничего не решают, а собственников. Поначалу некоторые брыкались, потом приходили, и мы начинали разговаривать. Я говорю: "Хочешь нормально работать, давай договоримся". В основном договариваемся о помощи в благоустройстве городов и районов, а также работникам и ветеранам их же предприятий. Согласитесь, никто тебе рекорды не будет ставить, если человек живет, условно говоря, в землянке, если ему плохо, когда нормального двора нет, школы нет, больницы нет.
За 15 лет мы совместно с бизнесом благоустроили 15 шахтерских городов. Мы производителей понимаем и пытаемся с ними настроить диалог: мы тебе послабления на имущественный или земельный налог, а ты нам, например, три улицы благоустраиваешь. Идет обычный торг. Я говорю: "Хочешь нормально работать, давай договоримся"
В итоге после разговора бьем по рукам, подписываем соглашение о сотрудничестве. После этого говорю: "Теперь езжай в трудовой коллектив, покажи и расскажи, что мы будем делать". По сути, и собственнику хорошо: люди стабильно работают, продукция производится, прибыли больше; и региону польза. Сейчас подписываем соглашения ежегодно. Мы определяем направления работы: ремонт больниц, школ, детсадов, благоустройство. Добавляем также свои деньги и из местных бюджетов, в итоге получается общая казна. Например, в этом году ко Дню шахтера угольщики направили 350 млн руб.
За 15 лет мы совместно благоустроили 15 шахтерских городов. Такая же ситуация с металлургами. Мы производителей понимаем и пытаемся с ними настроить диалог: мы тебе послабления на имущественный или земельный налог, а ты нам, например, три улицы благоустраиваешь. Идет обычный торг.
— Вы известны также своими необычными решениями, когда речь идет о работе с бизнесом. Например, из последнего: запрет коллекторской деятельности, который фактически идет вразрез с федеральным законодательством. Вы осознанно принимаете такие резонансные решения?
— А выхода не было. Я знал, что прокурор мое решение отменит. Но прикинул: он отменит, но месяца три я выгадываю, а за это время я вздыблю и страну, и внимание к проблеме привлеку. Несколько человек после моего решения "скрутили", всем показали, что так работать с должниками, как в других городах, нельзя. Вопиющих случаев "выбивания" долгов в Кузбассе не было и нет.
— Если вернуться к бюджету, Кемеровская область сохраняет соцльготы и социальные обязательства. Не планируется ли пересмотреть существующую систему поддержки населения?
— Несмотря ни на какие трудности, социальные льготы населению мы никогда не уберем. У нас есть кузбасские пенсии, выплаты, бесплатный проезд и многое другое. Мы поддерживаем пенсионеров предприятий, ветеранов, то есть тех, кто создавал Кузбасс, строил шахты, фабрики, заводы. Если так, по-честному, они ведь здоровье свое здесь потеряли, поэтому мы должны их сейчас поддерживать.
Мы оказываем помощь малообеспеченным семьям. Выпускникам даем по 10 тыс. руб., чтобы они запомнили выпускной вечер на всю жизнь. К 1 сентября помогаем собрать к учебному году школьников из малообеспеченных семей, выписываем по 5 тыс. руб., только деньги на руки не выдаем, сами покупаем. Мы знаем, что благодаря этому 35 тыс. детей придут в школу одетые с иголочки, готовые к учебе.
Сейчас, во время избирательной кампании, к нам разные партии приезжают, но то, о чем они говорят и что обещают людям, я уже в Кузбассе делаю. Если я не сделаю этого, не поддержу население, то социальной стабильности в регионе не будет, опять будем сидеть на забастовках, митингах. А я уже на рельсах в свое время с шахтерами насиделся
В этом году мы раздали 9 тыс. велосипедов бесплатно, 20 тыс. палок для скандинавской ходьбы, сделанных в Кузбассе.
Благодаря постоянному вниманию к проблемам людей, поддержке, я считаю социальную обстановку в регионе стабильной. Вот сейчас, во время избирательной кампании, к нам разные партии приезжают, но то, о чем они говорят и что обещают людям, я уже в Кузбассе делаю. Некоторым лидерам отвечаю: "Ты говоришь про льготы, а я их раздаю". Если я не сделаю этого, не поддержу население, то социальной стабильности в регионе не будет, опять будем сидеть на забастовках, митингах. А я уже на рельсах в свое время с шахтерами насиделся.
Я рассуждаю просто: международная обстановка сейчас сложнейшая, первое лицо государства работает с внешними угрозами, и у него голова должна быть свободна от внутренних проблем. Поэтому каждый регион, губернатор должен делать все, чтобы у него была стабильность на территории. Вот это наш вклад в государственную политику, исходя из этого мы и работаем.
— Аман Гумирович, вы почти 20 лет возглавляете регион, с 1997 года. Насколько правы те, кто говорят, что с шахтерским Кузбассом может справиться только Тулеев?
— В России вообще все на этом держится и дальше будет держаться — на людях: есть личность — есть дело, нет личности — нет дела. У меня команда, я прошел с ними столько всего: от Кузбасса, сидящего на рельсах, до Кузбасса сегодняшнего.
В чем сила руководителей типа меня — я все прошел: советский период и перестройку, всегда был рядом с людьми, с шахтерами. И они все помнят. Все было: и водку пили, и ругались, а это не забывается. Это достигается только за счет пятидесятилетнего опыта, когда ты каждое предприятие знаешь, каждый угол знаешь, людей знаешь многих.
Так и получается, что личностное перемешалось с хозяйственной, политической деятельностью. Люди верят и поддерживают, я же собираю ту команду, которую сам знаю, людей, в которых уверен.
Уходить пока не собираюсь, хотя и сейчас уже врагов у меня много (смеется). Я еще не успел захромать из-за порванного сухожилия, как в момент разнеслось: "больной", "хромой" и т.д.
Пока работаю, есть силы и еще много нужно сделать.