Евгений Водолазкин — писатель и литературовед — всегда необычно ведет диалог с читателями: то говорит с ними от лица монаха, то от лица паломника, то примеряет на себя роль юродивого. Его работы "Лавр", "Авиатор", "Брисбен" уже завоевали любовь публики и признание критики: на его счету престижные премии "Большая книга", "Ясная поляна", а также победа на Национальном конкурсе "Книга года". Автор умеет увлекать читателей разных возрастов и профессий. Одна из причин — язык: Водолазкин тончайше передает детали эпохи, подражает разным стилям, тем самым погружая своих поклонников в удивительные и далекие миры.
Вышла новая книга Водолазкина — "Оправдание Острова", где писатель снова выступил в необычном для себя амплуа: это хроники, похожие на житие или на притчу. Летописцы разных эпох описывают его историю, правителей, события, которые там происходили, говорят о религии, философии, а еще все время напоминают о пророчестве, которое во что бы то ни стало должно сбыться. Прочитайте отрывок о том, как к своим обязанностям приступает новый летописец Мелетий и как Ксения (одна из старожилов Острова) смотрит на его представления о мире из будущего.
Приступаю к записям не без трепета.
Мне, грешному Мелетию, св. Агафон Впередсмотрящий незадолго до своей смерти сказал:
Радуйся, ибо будешь описателем временных лет.
Я поклонился ему земным поклоном. Ответил: Слава Создателю.
Он же сказал:
Сосредоточься, поскольку перо не дается человеку для праздности.
Я опять поклонился.
Еще раз он призвал меня, лежа на смертном одре: Блюди, Мелетие, единство мимотекущего времени. Я обещал, и, хотя не вполне понимал, о чем идет речь, требование мне казалось оправданным.
В день смерти Прокопия Гугнивого назначили мне послушание описывать смену лет и событий. Свое назначение я осмысливал самым тщательным образом. Спрашивал себя, состоялось ли бы оно, не держи я голову Прокопия и не попадись через это на глаза епископу Филарету. Сам себе же и отвечал: состоялось бы, поскольку иначе для чего же наставлял меня Агафон?
По смерти Евстафия регентом при малолетнем Парфении был князь Гавриил, дядя князей Михаила и Евстафия. И хотя с малолетством в привычном понимании возраст Парфения давно не соединялся, все понимали, что малолетство — это всего лишь когда мало лет. Мало же и много суть понятия колеблющиеся. Одному мало сто лет, а другому и года много. Вопрошающим, когда же взойдут на престол обручившиеся, ответом было: во благовремении.
В лето первое правления Гавриила епископом был поставлен Феопемпт. При Филарете Церковь переживала непростое время, и Феопемпт вознамерился восстановить ее первоначальную красоту.
В лето пятое Гавриилово за грехи наши мгла стояла шесть недель, так что не было видно солнца, и дохли рыбы в воде, и птицы падали на землю, ибо не видели, куда им лететь.
В лето седьмое правления Гавриила некто на торгу вручил князю необычной величины яблоко, привезенное из Фригийской земли. Гавриил же, подивившись величине яблока, а также и красоте, подарил его супруге своей княгине Аркадии.
Аркадия, получив яблоко, вспомнила о сановнике Павлине, их с князем общем и бескорыстном друге. Павлин этот был болен, и Аркадия послала ему подарок князя, поскольку полагала, что большие яблоки приносят в болезни большую пользу.
Павлин же, как человек верноподданный, решил отдать примечательный фрукт своему князю и повелителю.
Узнав свой подарок, Гавриил призвал княгиню и спросил, где полученное ею яблоко. Аркадия же ответила, что она его съела. Грозя карами, земными и небесными, князь повторил свой вопрос и призвал супругу покаяться. Но та, обезумев от страха, продолжала настаивать на своем и даже поклялась на кресте, что не лжет. Когда же Гавриил показал ей яблоко, Аркадия упала на колени и рассказала, как всё было на самом деле. Поскольку веры ей уже не было, в тот же день Павлин был казнен.
Спустя недолгое время Аркадия попросила супруга отпустить ее в паломничество на Святую Землю, и он ей в том не препятствовал. В Иерусалиме она и умерла, оставив по себе память благочестивыми деяниями. Перед смертью княгиня исповедалась и причастилась, и стало ясно, что супругу своему всегда она оставалась верна.
В лето пятнадцатое своего правления Гавриил вспомнил о Павлине и горько сожалел о его кончине, ибо Павлин был другом его детства. Князь пожаловался окружающим на то, как жестоко поступает с ним судьба, отнимая близких людей, и не было никого, кто бы с этим не согласился.
В назидание потомкам Гавриил велел вырубить все яблони на Острове, поскольку (сказал) от сего древа все беды. Также и в этом князь обрел себе горячую поддержку у окружающих, кроме одного только епископа Феопемпта, сказавшего:
Яблони не виноваты.
На Острове же были многие, кто повторял это за Феопемптом шепотом:
Яблони не виноваты.
А иные повторяли и не шепотом, так что в конце концов это стало поговоркой. Мы же пока живем без яблонь.
В лето семнадцатое правления Гавриила случилось страшное землетрясение, когда и море вышло из берегов. Подхватив корабли у берега, волна вынесла их на сушу, где они лежат и по сей день, по- скольку нет никакой возможности вновь доставить их к воде. Перед тем же, как пришла волна, море, напротив, отступило на несколько поприщ, и обнажилось дно. Многие, думая, что море уже не вернется, беспечно ходили по дну и собирали диковинных донных существ, которых может увидеть лишь опытный ныряльщик.
Через непродолжительное время на горизонте показалась волна, по высоте напоминающая горный хребет. Она приблизилась с ужасающей скоростью и поглотила не только тех, кто ходил по дну, но и многих обитавших на побережье, поскольку мало кому удалось добежать до безопасного места.
В лето восемнадцатое Гавриила случилось ему ехать по окраинной улице, и увидел он человека, сидящего у развалин дома. Человек был убог и слеп. Был грязен, в одежде до того ветхой, что сквозь дыры просвечивало томимое им тело. Услышав, что по улице едут всадники, убогий закричал:
Подайте защитнику великого града!
Удивившись странности сказанного, Гавриил остановился и спросил:
Кто сей, и что значат слова его? Видится мне за ними некая тайна.
Окружавшие князя всмотрелись в слепца, и кто-то вдруг узнал в нем эпарха Амвросия. Тут вспомнил князь скорбную его жизнь, включая мор и жестокое ослепление. О нынешнем его пребывании в Городе князь со свитой не знали, поскольку по окраинным улицам обычно не ездили. По словам же обитателей улицы, пребывание это было давним и не сказать чтобы незаметным. Необыкновенные свои слова убогий кричал по много раз на дню, но никто прежде не заподозрил в нем эпарха.
И тогда Гавриил спешился и сказал убогому:
О, эпарх, за то, что ты принял многие и безвинные страдания, возьму тебя во Дворец, одену в лучшие одежды и посажу с собой за трапезу, как тебе и положено по сану. Будешь мне мудрый советник в делах и после мученической своей жизни насладишься глубиной покоя.
Наша жизнь, княже, есть тризна, ответил эпарх, а кто будет наслаждаться на тризне? К тому же я защитник великого града, так каково же мне будет оставить мою службу?
Много есть иных граду защитников, ты же, честное слово, отдохни.
Улыбнувшись слепо, эпарх произнес:
Я ведь говорю о Граде Небесном, а у него лишних защитников не бывает.
Удивилсякнязькрепостимужаиоставилегопри избранной им службе. Когда Гавриил уже тронул поводья, Амвросий спросил его, нашлось ли утраченное пророчество.
Нет. Сказав это, Гавриил развел руками. И, знаешь, вряд ли найдется.
В лето девятнадцатое Гавриилово ночью по небу пролетел змей. И было светло как днем и даже светлее, потому что блистание змея было до того ярким, что все зажмуривались. Двигался змей со стороны моря, и оттого видим был продолжительное время. И все молились, чтобы его появление оставило Остров без жертв и разрушений. Пролетев над Городом, змей рухнул в Лесу, и обуглились деревья от того места на несколько поприщ. И хотя все об шлось без жертв, все понимали, что явление змея не к добру.
Глядя на летящего змея, князь Гавриил сказал: Не что иное он не знаменует, как мою смерть. Сказал:
Пришло время венчаться Парфению и Ксении, чтобы вступить на княжеский престол, уже соединив две правящие ветви.
Ксения
Интересно, что эта глава — впервые в хронике — сопровождается миниатюрой. Мелетий проиллюстрировал рассказ о комете — в виде, понятно, крылатого змея. Хронист нарисовал его пером и подкрасил охрой, поместив в лукообразную рамку с облаками.
Посетивший нас сегодня Филипп (он стал у нас частым гостем) долго любовался миниатюрой. Ему пришло в голову, что в будущем издании хроники с нашими заметками эту миниатюру можно будет вынести на обложку. Примеряя миниатюру к взятой со стола наугад книжке, выразил изумление наивностью Средневековья. Не скрывал прогрессивной улыбки.
Позже, когда пили чай, Филипп спросил у нас, как мы воспринимаем такое радикальное изменение представлений о мироздании. Парфений (сама доброжелательность) ответил ему, что радикальных изменений он не заметил. Филипп (вежливое терпение) долил себе кипятку.
Он не понимал, как можно не видеть разницы между Средневековьем и современностью.
На все основные вопросы они дают противоположные ответы.
— Основной вопрос только один, — Парфений поднес чашку к губам, — и касается обстоятельств создания мира. Средневековье отвечало: мир создан Богом. Что говорит об этом современность?
— Ну, во-первых... — рука Филиппа описала дугу.
— Современность говорит: не знаю, — под- сказал Парфений. — И отчего-то мне кажется, что другого объяснения у науки никогда не будет.
За окном раздался гул самолета, здесь недалеко аэропорт. Филиппу невольно пришлось повысить голос, и беседа вдруг стала спором:
— Почему же, интересно, не будет?
— Чистая логика. Наука занимается только физическим миром, но, чтобы объяснить этот мир в целом, нужно выйти за его пределы. А ей некуда выходить.
Самолет словно застыл в воздухе. Он будет висеть здесь до тех пор, пока прогресс не станет очевиден всем. Филипп откинулся на спинку стула. Взгляд его скользнул по миниатюре.
— У меня очень простой вопрос. В Средневековье комету принимали за змея? Принимали ведь? Вы же не будете этого отрицать?
— Я не могу отрицать очевидное.
— А сейчас?
— А сейчас змея принимают за комету.