Добыча природных ископаемых в России - часть наследия Петра Великого. На излете своего правления, в 1720-х годах, император предложил подданным необыкновенную привилегию: тем, кто сумеет обнаружить ценную породу, - право вести ее разработку самостоятельно, независимо от того, на чьей земле сделана находка. Поощрение частной инициативы не только принесло выгоду — о рудах и угле стали сообщать со всех концов страны, — но и закрутило спираль интриг, конкурирующих прожектов, споров о первенстве и собственности. Хорошо, что и практический результат не отставал. Россия, до того импортировавшая каменный уголь из Великобритании, стала добывать его сама. Начало новой индустрии, перед которой открывалось большое будущее, положил указ 1722 года "О прискании на Дону и в Воронежской губернии каменного угля и руд".
Первое черное золото
Твердая темная порода, которую Петербург теперь хотел себе тоннами, была известна на Руси издавна, но ценилась не особенно высоко. Ее называли горючим камнем, но, несмотря на поэтичное имя, не любили брать в дело. Для отопления лучше подходили дрова, а при ковке металлов — продукт их сожжения, древесный уголь. В тех местностях, где залежи другого, каменного угля выходили на поверхность, они все равно могли оставаться невостребованными. Только при нехватке древесины (как, например, в степи) природный уголь шел в растопку — и часто об этом жалели: при горении он давал слишком много жару, плохо годился для солеварения - испарял слой соли, а работа в кузне с непривычным топливом испытывала силу кузнецов, вынужденных безостановочно использовать ручной поддув.
Неудивительно, что в старой России предпочитали обходиться сожжением бревен. Вместо того чтобы добывать породу из-под земли, нанимали мастеров-углежогов, которые собирали древесные стволы в кучи или складывали в ямы, обмазывали дерном и поджигали вплоть до почернения. Древесный уголь достигал кондиции за считаные недели и стоил недорого. Тяжесть такого производства ложилась на углежогов, вынужденных рисковать жизнью, следя за непредсказуемо разгоравшимися кучами, и притом едва сводивших концы с концами в голодные месяцы, когда из-за превратностей погоды добыча древесного угля делалась невозможной.
В правление Петра Великого порядок вещей, сложившийся веками, изменился из-за форсированного создания в России промышленности. Ее развитие по повысившимся мировым стандартам требовало каменного угля. Поначалу его стали закупать у англичан. Но в царском правительстве знали: уголь есть свой, просто его не ценят, с этим нужно покончить и поставить все месторождения на учет.
Угольная лихорадка
Чтобы добиться такой цели, император дал неслыханную волю частной инициативе: искать ископаемые разрешил на государственной, частной, ничейной — любой российской земле. Недра признавались не имеющими владельцев. Отодвигалась в сторону сословная субординация: попытать счастье дозволялось каждому, включая крепостных крестьян. Одно посчитали нужным оставить как прежде: угрозы, без которых, как полагалось, ни одно нововведение не укоренится: "А тем, которые изобретенные руды утаят и доносить о них не будут... объявляется наш жестокий гнев, неотложное телесное наказание и смертная казнь".
Это подействовало. Залежи угля (возможно, известные заранее) очень скоро обнаружили в Московской губернии, Южной Сибири и на Дону. Со стороны это напоминало инсценировку: управитель слободы в Бахмуте (сегодня Артемовск) Никита Вепрейский и комендант Семен Чирков предприняли спешную "экспедицию" за город, где без промедления обнаружили залежи черного топлива. Образцы его отправили в Санкт-Петербург на испытание в горное ведомство — Берг-коллегию, и получили одобрение. Однако не только его. Вскоре выяснилось, что искать уголь на Дон отправляют эмиссара из Санкт-Петербурга Григория Капустина — геолога-рудознатца, притом пользовавшегося полным доверием царя.
Разыгралась маленькая историческая драма. Не желая отдавать выгодное дело чужакам, местные подставили Капустина. Прибывшая под его руководством в 1722 году расширенная экспедиция обнаружила лишь негодную породу, которую не смогла отличить от ценной. Возвратившись с "порожняком" в столицу, геолог был ошеломлен вердиктом, вынесенным иностранными консультантами: "...от оного угля действа никакого не показалось, только оный уголь в огне трещит и только покраснее, а жару от него никакого и как вынешь из огня, будет черно как впервой". Между тем уголь от Вепрейского и Чиркова иностранцы похвалили. Получалось: никого, кроме местных, допускать до добычи угля нельзя.
Искатель засучивает рукава
Но только сдаваться Капустин не собирался — на кону была не просто его профессиональная репутация, но и свобода. За проваленную экспедицию рудознатцу денег не заплатили, а самого его бросили за решетку. Источники умалчивают, что помогло ему выйти из застенка: возможно, противоречивые сведения, приходившие с Дона. Становилось ясно, что уголь там точно есть, а значит, требуется новая экспедиция. Капустин добился второго шанса: его назначили участником (с пониженем в звании) в экспедицию под руководством британского геолога Никсона. Получалось неловко: найдут русские у себя уголь или нет зависело от выходца из страны, которая сама экспортироала в Россию уголь.
Совсем неудивительно, что Капустин подозревал Никсона в саботаже, а еще подмечал недостаток компетентности, усиленный хроническим пьянством. На родине британца и правда не считали маститым специалистом — возможно, поэтому позволили уехать за рубеж. Капустин без устали забрасывал Петербург доносами. Никсон платил той же монетой. Уголь, который ему принесли в Бахмуте, британец отверг, но отстоять свою точку зрения не смог. Из столицы, окончательно запутавшись, прислали ревизию, по итогам которой сомнения в качестве донского угля были отброшены.
Уголь выходит на поверхность
Тем временем сведения об открытии угля уже поступали и из других частей страны. В Ряжском уезде современной Рязанской области (тогда это была Московская губерния) желанное топливо обнаружил крестьянин Иван Палицын, а близ Рязани его отыскали под зорким оком Марка Титова. В окрестностях Верхне-Томского острога Михаил Волков обнаружил Горелую гору — название говорило само за себя. Все эти открытия пришлись на один 1722 год, ставший для российской угольной индустрии переломным: из частного осторожного промысла, граничившего с экспериментом, добыча угля превращалась в отрасль, имеющую общенациональные размах.
Тем обиднее, что вслед за смертью Петра Великого в 1725 году государственное участие в развитии отрасли приостановилось. Сменившая царя-реформатора Екатерина Первая распорядилась законсервировать шахты до лучших времен, не отказываясь при этом от импорта угля из-за рубежа. В 1730-е топливо обнаружили в пермских землях, но общенационального оживления в сфере поисков не произошло. Потребовалось дождаться времен Екатерины Великой, чтобы развитие отрасли снова начало набирать обороты.
Формированию угледобычи как профессиональной индустрии содействовала экспансия Российской империи. Топливо требовалось недавно созданному черноморскому флоту и построенным в степном климате новым городам — центрам Новороссии, изначально испытывавшим нехватку древесины. Руководившие освоением края екатерининские губернаторы сделали поиски угля своим приоритетом. На этот раз помощь им оказывал первоклассный иностранный специалист Чарльз Гаскойн, рапортовавший о своем визите на Дон такими словами: "Донецкий и Бахмутский уезды так изобилуют признаками руд, особенно каменного угля, что их существование должно было быть известным даже древним обитателям того края <...> тамошние помещики при первом моем обзоре тех уездов все показывали мне угля, на их землях изобретено, о котором не только они, но и родители их хорошо знали".
Контраст с миссией Никсона бросался в глаза. Далеко не случайно, что в историю России "Наш Карл Карлович" Чарльз Гаскойн вошел как промышленник-новатор, создатель металлургических заводов и сооснователь города Луганска, где благодаря его усилиям обнаружили прииски железной руды и каменного угля. Построенный и возглавленный Гаскойном Луганский литейный завод уже в войну 1812 года получил признание как ведущий поставщик пушек и боеприпасов для русской армии. Начиналась история промышленного Донбасса.
Игорь Гашков