Три эпохи "Крестов" 

Миллион двести кирпичей, семьсот заключенных-строителей и одна ненайденная камера. Все это — о легендарных петербургских "Крестах", созданных в конце XIX века. При строительстве в раствор клали куриные яйца — чтобы стены были крепче. Так на Руси издревле возводили храмы. Вот и получилась тюрьма-храм, тюрьма-крест. Этот крест потом пришлось нести многим — бывшим/будущим министрам, писателям, ученым, бандитам. И как когда-то преступники по кирпичику складывали свой будущий "дом", так из судеб "постояльцев" этого дома складывалась история страны. В конце 2017 года заключенных увезли в новое СИЗО, и старые "Кресты" опустели. Но истории — остались. 

"Сегодня вы в тюрьме сидите, а завтра, может быть, министрами станете". Досоветские годы 

Светлые стены, деревянные полы, довольно большое окно. Похоже на комнатку в хостеле, вполне можно жить. Камера №366 — экскурсионная. В ней почти все так, как было в самом начале: труба парового отопления, электрическая лампочка ("Кресты" стали первой в России тюрьмой, куда провели электричество), стол, табурет, койка и полка с посудой. В двери — окошко: через него можно передавать еду и присматривать за заключенным.

Примерно в такой камере-"келье" в конце позапрошлого века сидел революционер и писатель Порфирий Инфантьев. У него типичный для питерского "политического" тюремный путь: сначала — дом предварительного заключения на Шпалерной улице, потом — "Кресты". Спустя годы уже советские "политические" будут перемещаться по тому же маршруту.

Инфантьева пугали "Крестами": там одиночное заключение, обязательные работы и вообще "не дай Бог никому туда попасть". Он удивлялся: о тюрьме писали как об "образцовой". И изнутри она тоже была хороша, с "просторными, светлыми и чрезвычайно чистыми коридорами, где не виднелось ни одной соринки".

Камера-"келья". В конце XIX — начале XX веков заключенные сидели в таких "одиночках"

В камере — Евангелие, миска, кружка и ложка. Вещи должны были лежать в строгом порядке, иначе — наказание. Одежду перед сном тоже приходилось раскладывать в строгом порядке. Как-то Инфантьев сделал это иначе — его среди ночи разбудили стуком в дверь и заставили сложить все "по уставу". Было много необъяснимой канцелярщины — например, чтобы получить свои собственные носовые платки (изъятые по приезде), пришлось писать заявление начальнику тюрьмы. Без этого также нельзя было заказать ветчину и сыр в тюремной лавочке, хотя сахар, хлеб и лимоны продавались просто так. На лимоны тюремщики особенно напирали. Позже Инфантьев узнал: эти фрукты тут были средством от цинги, которая развивалась у большинства заключенных (кормили не очень — например, "разваренным в воде с разными приправами картофелем, который клали даже не чищенным, прямо в шелухе"). Но зато всякий раз, когда речь заходила о плохой пище, начальство могло сказать: да здесь даже чай пьют с лимонами!

"Политических" тут уважали больше уголовников, поэтому к Инфантьеву надзиратели обращались на "вы". Владимир Дмитриевич Набоков (отец автора "Лолиты") был здесь в еще большем почете. Он попал в "Кресты" несколько лет спустя, прямиком из I Государственной думы, распущенной в июле 1906-го. Тогда в тюрьме оказалось много бывших депутатов. Набоков ходил здесь в голубой шелковой рубахе, привез с собой резиновую ванну, сам готовил простоквашу из "превосходного" молока и писал жене письма на туалетной бумаге. "Койка узка и жестка, но я уже приспособился и сплю хорошо (…) Днем койка поднята", — рассказывал он. Кровати в одиночках действительно прикрепляли к стене на весь день. Годы спустя, когда койки уже были другими, спать днем заключенным все равно запрещали. На вопрос "почему" здесь пожимают плечами: порядки такие. "Нельзя, чтобы арестанта нужно было вести к адвокату, а он спал: потеря времени, — объясняет нам Наталья Ключарева, сотрудница СИЗО-1 УФСИН России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. — После отбоя спать почему-то никто не хочет!"

Корпусы построены как два креста. Отсюда и название тюрьмы

Набоков днем не спал — он читал привезенные с собой книги и изучал уголовное право. Кстати, эти книги бывшие депутаты оставили в "Крестах" — и они стали основой нынешней тюремной библиотеки. А самой популярной книгой среди заключенных во все времена было "Преступление и наказание" Достоевского.

А в 1917 году в здесь оказался Раскольников. Правда, не Родион, а Федор (а если уж совсем точно, то Федор Ильин: фамилию персонажа Достоевского он взял как псевдоним). Революционер, большевик, он попал сюда незадолго до Октябрьской революции и называл "Кресты" "тюрьмой Керенского" (сам министр Временного правительства побывал там несколькими годами ранее). Кормили в те годы плохо: "На обед нам давалась тошнотворно пахнущая бурда из тухлой солонины. От небольшого куска этой плававшей в супе тухлятины во рту оставалось ощущение кисловатых помоев…" Зато обращались с "политическими" как никогда осторожно. Лучше всего причину этого поведения сформулировал один надзиратель: "Вот сегодня вы в тюрьме сидите, а завтра, может быть, министрами станете".

Осторожный надзиратель как в воду глядел: сидевший в те же месяцы Лев Троцкий через некоторое время станет наркомом, а сам Раскольников — дипломатом. Правда, карьеры обоих закончились довольно скоро. В 1929 году Троцкий был выслан из СССР, а позже убит. Раскольникова сместили с должности в 1938 году. Он тогда был в Берлине и узнал об этом из газет. Домой возвращаться отказался. Видно, очень не хотел побывать в уже сталинских "Крестах". 

"Боже мой! Боже мой! Завтра явятся за мной". 

Годы репрессий

В коридоре, рядом с плакатом "Инструменты и предметы для проведения личного обыска, досмотра вещей и продуктов питания", стоит памятник Анне Ахматовой. Гипсовый. Бронзовый поставили напротив здания, на противоположном берегу Невы. Не очень понятно, почему там — в "Реквиеме" она завещала воздвигнуть его "здесь, где стояла я триста часов" — то есть у дверей СИЗО, на месте тюремных очередей. Но, видно, там он мешал бы пешеходам.

Как Ахматова связана с "Крестами", расскажет каждый, кто помнит школьные уроки литературы. В 1938 году посадили ее сына, будущего ученого Льва Гумилева. В эти дни, когда "ненужным привеском качался возле тюрем своих Ленинград", из камер "Крестов" можно было бы набрать кафедру преподавателей для какого-нибудь университета. Или редакцию газеты. 

"В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): "А это вы можете описать?" И я сказала: "Могу." (Из поэмы Анны Ахматовой "Реквием") 

Раз, два, три, четыре —

Мы сидели на квартире,

Вдруг послышался звонок,

И приходит к нам стрелок.

С ним агент и управдом,

Перерыли все вверх дном.

Перерыли все подушки,

Под кроватью все игрушки,

А потом они ушли

И… папашу увели.

Раз, два, три, четыре, пять —

Через день пришли опять.

Перерыв квартиру нашу,

Увели с собой мамашу!

Боже мой! Боже мой!

Завтра явятся за мной.

Один из авторов этой "считалочки" — актер Георгий Жженов. В будущем — народный артист. А тогда, в 1938 году, — заключенный, обвиняемый в шпионаже. Другой автор — писатель Юлий Берзин. 

Его отправят в лагеря за антисоветчину и через несколько лет там расстреляют. А до этого они восемь месяцев просидят в "Крестах", где в одну камеру набивалось по двадцать человек, и единственным свободным местом для "свежего" заключенного была "параша". Первое время Жженов на ней и жил — пока кого-то не вызвали "с вещами".

Кормили их совсем не так, как когда-то Набокова. У Жженова стали шататься зубы, и он попросил тюремного врача "выписать" ему винегрет. Эта врач была женой начальника тюрьмы, красивая, "королева снов моих, моя богиня", как напишет о ней актер. Ему даже казалось, что у них роман — "к сожалению, платонический". А познакомились они, когда у заключенного отнимали штаны. Дело было перед ноябрьскими праздниками, а штаны были красные, лыжные: "Видно, опасались, как бы в юбилей Великой Октябрьской революции я не стал размахивать ими сквозь намордник зарешеченного окошка камеры". Так все праздники он и проходил без штанов. И винегрета не дождался. Врач пообещала ему рыбий жир, правда, только через несколько месяцев. А Жженов в ответ обещал посвятить ей стихи — и слово сдержал: "Пришла весна. На север потянули гуси. // А я все жду ее, но тщетно, нет — // Я не дождуся той Маруси, // Что носит в чаше винегрет…"

В переполненных "Крестах" мест не было вообще. Под кроватями тоже пытались спать

Перед отправлением на этап заключенных собрали в одной камере. Сорок человек с трудом сгрудили на восьми квадратных метрах. Зачем это было надо — объяснить невозможно. Так они провели пятнадцать часов — прижавшись друг к другу вплотную, без возможности сходить в туалет, почти без воздуха. Но в духоте и смраде заключенные стали читать стихи Блока о Прекрасной Даме. А потом — и свои.

Где, в какой камере это было, сейчас уже никто не скажет. Как и того, где сидел Гумилев. Не запоминали таких вещей, не до того было. В годы репрессий даже тюремное начальство менялось так быстро, что фотографии некоторых впоследствии и в архивах найти не удалось. (Доводилось ли бывшему начальнику самому оказываться в камере "Крестов", тут не знают. Скорее всего, если их сажали, то не сюда). К тому же редко бывало, чтобы заключенный как поступил в камеру, так там и остался на несколько месяцев — обычно они "перемещались" по тюрьме.

Хотя камеру Иосифа Бродского, который сидел тут много позже, в 60-х (и не как антисоветчик, а как "тунеядец"), — несколько лет назад нашли. Она находится на четвертом этаже, но наверх нас не пускают. Говорят, из соображений безопасности: здесь узенькие лестницы и металлические решетки между этажами. Объясняют, что смотреть все равно не на что: камера и камера, они тут все одинаковы. Кстати, прежде чем оказаться в СИЗО, Бродский работал в соседнем здании — в морге. Видел оттуда, как заключенные посылают вещи "конем": связывают из тряпок и простыней длинную веревку, прикрепляют к ней вещь, которую надо переслать, и через решетку "закидывают" ее в нужное окно. Потом ему пришлось посмотреть на это и изнутри. Сегодня его стихи выгравированы на памятнике жертвам политических репрессий — как раз через дорогу от него стоит Ахматова.

Сетки между этажами — для безопасности. На случай попытки побега или самоубийства

Льву Гумилеву, кстати, поэма матери не понравилась. "Реквием пишут в память умерших, но я-то остался жив", — говорил он. Жженов тоже остался жив. И годы спустя получил, как ни смешно, премию КГБ СССР за фильм "Ошибка резидента". Забирая ее, сказал: "Вы мне за это хотя бы место солнечное дадите в камере, если снова посадите?" В камерах "Крестов" достаточно солнца. Но с параши его не видно.   

"Я от дедушки ушел и отсюда уйду". Лихие 90-е

Деревянные лавки, узкий длинный стол. Эти места вы точно видели в кино — здесь снимали многие "бандитские" фильмы. Это — комнаты для встреч адвокатов и следователей с заключенными. В углу — что-то вроде клетки. Это — на случай, если арестант психически неуравновешен или особо опасен. В такой клетке на встречах со своим следователем сидел Сергей Мадуев. Он же — "последний бандит Советского Союза", он же — Червонец.

Ребенком он на спор просидел в морге с покойниками больше суток. Тогда же, в детстве, грозил застрелить из соседского ружья мужчин, которых пьяная мать привела среди ночи. Уже став налетчиком, как-то в ресторане пристрелил швейцара за то, что тот требовал снять верхнюю одежду. А в другой раз пришел грабить человека, увидел, что у того стало плохо с сердцем, и вызвал ему скорую. О выборе "объектов" говорил: "Мимо "упакованных" я, конечно, не пройду" и считал себя чуть ли не Робин Гудом. По слухам, однажды присвоил воровской "общак". Себя он называл "вором вне закона": ему было плевать на любые правила. И когда в 1990 году он оказался в "Крестах", то сразу сказал начальнику тюрьмы: "Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел и отсюда уйду, причем вместе с тобой выйду". "Выйти" в мае 91-го ему попыталась помочь его следователь Наталья Воронцова.

Здесь проходили встречи заключенных со следователями и адвокатами

Рассказывали, что Мадуев говорил: "К ней чувства можно испытывать, когда полтора года сидишь в тюрьме. Тогда на нее потянет". Сам он утверждал, что в жизни бы такого не сказал. До сих пор неизвестно, что на нее так подействовало — большая любовь или большие деньги, — но следователь Воронцова пронесла бандиту пистолет. Червонец захватил одного офицера в заложники, другого — ранил и пытался бежать. Его сумели остановить. Откуда взялось оружие, выяснили быстро. Эта история была на первых полосах всех городских газет, о ней сняли фильм "Тюремный романс". Но что произошло между заключенным и следователем на самом деле — никто так толком и не узнал. Мадуев то говорил, что очень уважает Воронцову, то признавал, что просто ее использовал. 

Ожидая приговора, Червонец снова попытался бежать. На этот раз оружие ему передал сотрудник СИЗО. Утверждал, что бандит его загипнотизировал (признанная версия — это был подкуп). После новой попытки Мадуева перевели в "предвариловку" на Шпалерной. Его приговорили к смерти, но расстрелять не успели из-за моратория. В 2000 году он умер в колонии. Воронцовой дали семь лет, где она сейчас, неизвестно. "К нам как-то приходили на экскурсию, говорили, что она живет в Крыму, — улыбается Наталья Ключарева. — Работает адвокатом и не бедствует". Но все это — слухи.

По свидетельствам, в начале 90-х заключенным было довольно вольготно — и радио, и кипятильники, и даже между камерами можно было перемещаться. Но 23 февраля 1992 года здесь произошло то, что изменило порядки — как минимум на какое-то время. В этот день несколько заключенных, содержавшихся в отдельно стоящем корпусе, попытались сбежать, перебравшись через крышу на соседнее здание. План провалился. Тогда они пошли по кабинетам сотрудников. Застали нескольких человек, отмечавших праздник, и захватили их в заложники. Требовали бронежилеты, деньги и самолет в Швецию. (Когда в суде их спросят: "А почему в Швецию-то?" — они ответят: "А потому что туда все летят"). Преступников обезвредили, но один сотрудник СИЗО погиб. А в тот корпус впоследствии стали помещать заключенных с открытой формой туберкулеза. Сейчас там никого нет, здание законсервировано, и нас туда не пускают: "Нельзя, туберкулезную палочку хотите получить?" Что с ним будет — неясно. Как, впрочем, и со всей тюрьмой.

…Когда ходишь по коридорам "Крестов", не можешь не думать: а вдруг в это окно смотрел Троцкий? А вдруг в этой камере выбивали зубы будущему маршалу Рокоссовскому? А вдруг по этой лестнице водили самых известных "авторитетов" 90-х?.. И понимаешь, почему говорят, что здесь можно встретить призраков. В 2008 году даже камеры зафиксировали что-то "белое, летающее". Оно "поднялось, покружилось над корпусом, потом резко упало и разошлось". Что это было — до сих пор никто не знает.

Но сотрудники ФСИН на вопросы про "потустороннее" только улыбаются: "Нет, не видели". И страшно им здесь никогда не было. Работа и работа, ответственная только очень. А после работы можно прогуляться по Арсенальной набережной. И голубь тюремный гулит вдали.

"И тихо идут по Неве корабли".