"Холод пробирал до костей..."

Ирина Скрипачева, председатель организации "Жители блокадного Ленинграда" (1931 г.р., Санкт-Петербург)

Жили мы на 4-й Советской улице, недалеко от Смольного. Отец мой погиб в советско-финскую войну, и мама как вдова красного командира получала хорошую пенсию. Денег хватило, чтобы справить мне теплое пальто с воротником из овчины, а маме ─ котиковую шубу. Как потом оказалось, эти вещи спасли нас в лютые блокадные зимы. Мы с мамочкой спали в одной постели, чтобы теплее было. В нашу комнату перебралась и соседка по коммунальной квартире тетя Нюша. Жили вместе, чтобы не жечь зря дрова. Стекла от бомбежек сразу вылетели, окна мы заколотили досками и утеплили ватными одеялами. Укрывались всем, чем могли, но холод пробирал до костей. Даже сейчас рассказываю ─ и мороз по коже… 

В какой-то момент я так ослабела, что есть расхотела. Проглатывала иждивенческий паек и ─ все. Мама пыталась подкармливать жиденькой кашей на воде, но я отказывалась. Тетя Нюша почувствовала, что дело плохо, и почти насильно влила в меня мясной бульон. Хотя сама голодала. Я чуть ожила, снова появились силы бороться.

Я не раз могла погибнуть. Однажды бомба угодила в нашу 161-ю школу, похоронив под обломками мою классную руководительницу Анну Петровну. Я должна была идти с ней в убежище, но вместо этого удрала с подружкой Валечкой Адушевой. Это спасло нам жизнь. Возвращаемся, а середина здания рухнула. Только на верхнем этаже учитель рисования выглядывает из проема. Пожарные подали лестницу, он спустился…

Еще помню, как классом дрова разгружали. Двое в кузове стоят, остальные носят. Иногда тяжелые березовые поленья вырывались из ослабевших рук и падали на головы стоявших внизу…

"Есть силы двор мести ─ маши метлой, если нет, так стой"

Инна Стрельникова, участница обороны Ленинграда (1924 г.р., Санкт-Петербург)

Когда началась война, я собиралась в десятый класс, но учеба быстро закончилась. Школу закрыли уже в конце сентября. Мама работала шофером на газогенераторной машине, которую топили деревянными чурками. Возила Надельмана, директора завода "Красный гвоздильщик". В самом начале 1942 года мама простудилась и 15 января умерла. Я осталась одна. Товарищ Надельман помог с похоронами, выделил гроб, дал грузовик, чтобы проводить маму по-людски. А потом оформил меня на завод, я стала получать рабочую карточку. На иждивенческий паек точно не протянула бы. Директор сказал: "Есть силы двор мести ─ маши метлой, если нет, так стой". Спасибо, спас…

"А там — темно, сыро и страшно"

Пелагея Шихова, труженица тыла (1926 г.р., Екатеринбург)

В 1941 году я пошла в седьмой класс. Было это в Киселевске Кемеровской области. Но вскоре стали приходить эшелоны с ранеными, и нашу школу закрыли под госпиталь. Мы просили, чтобы нам поручили хоть какое-нибудь дело. Полы мыли, воду носили, писали письма за тех бойцов, которые сами не могли этого сделать.

Потом я устроилась на шахту номер три. Там было много подростков, по сути, еще детей. Придет пустой состав, и мы грузим в вагоны уголь. Смена продолжалась двенадцать часов — с полудня до полуночи или наоборот. Иногда нас посылали под землю. А там — темно, сыро и страшно. Единственный источник света — "шахтерка", маленькая лампочка, которая крепилась к каске на голове. На рельсах стояли двухтонные вагонетки с углем, нам надо было дотолкать их до подъемника, поднимающего груз на поверхность. А как тут толкнешь, если в нас силенок — всего ничего? Словно муравьи, облепим вагонетку, упираемся руками, ногами, пыхтим, сопим, кряхтим, а воз и ныне там. Стоит намертво. Хорошо, если мимо шел шахтер: попросим — поднажмет плечом, сдвинет с места хотя бы на пару сантиметров. А дальше проще, катили по инерции. Но все равно работа очень тяжелая, изматывающая…

"Домой я выбирался раз в неделю"

Валентин Шерстобитов, труженик тыла, участник войны (1926 г.р., Екатеринбург)

Когда началась война, я решил, что не время штаны за партой протирать, семь классов окончил — и хватит. Пошел на швейную фабрику. Там шили обмундирование для военных — шинели, гимнастерки, бушлаты. Хоть какая-то польза фронту от меня. Так в 15 лет началась моя трудовая биография.

Надолго задерживаться на фабрике я не собирался, рассчитывал, что при первом удобном случае попрошусь на передовую. А пока вкалывал в тылу. Работы было много. Самой разной. И слесарил, и кочегарил, тепло в цеха подавал, и заготовки таскал. Спал в сутки часа три, не больше. Прибежишь, упадешь за станком на нары, едва провалишься в сон, тут же тормошат: "Вставай, помощь нужна…" Домой выбирался раз в неделю ─ в баню сходить, грязное белье сменить, продуктов у мамы взять. И так ─ до 1943 года.

"Выручайте, девчата!"

Валентина Глазачева, труженица тыла (1925 г.р., Екатеринбург)

Родилась я в Брянске, там окончила восемь классов. Когда началась война, завод "Красный профинтерн", на котором работала моя старшая сестра, эвакуировали на Урал, нас тоже вывезли. 

В цех я пришла в сентябре 41-го, оформилась учеником токаря, а в 42-м уже получила третий разряд. Потом ребят забрали на фронт, некому стало работать на резьбошлифовальном станке, и мастер попросил: "Выручайте, девчата!" А мы боимся, что отберут рабочую продовольственную карточку, по которой в день полагалось 800 граммов хлеба. На ученическую сильно не разгуляешься. Мастер успокоил: "Не волнуйтесь, никто ничего не отнимет". И стала я сама осваивать Lindner. Станок, к слову, немецкий, очень качественный и надежный, все надо делать точно, тонко, филигранно. У нас ведь допуски не в миллиметрах, а в микронах. Для понимания: человеческий волос имеет толщину от 80 до 110 микрон. Ошибаться нам было никак нельзя.

Зимы на Урале часто случаются холодные, а тогда совсем уж лютые стояли. До -50 доходило. А станки у нас деликатные, им для работы особый температурный режим нужен. Поэтому снаружи все превращалось в сосульки, но в нашем блоке градусник не опускался ниже 20 градусов тепла. Ставили специальную электропечку, та пыхтела сутки напролет. Мы ведь изготавливали метчики, которые использовались при производстве танковых пушек, артиллерийских орудий. Ими наносилась внутренняя резьба. Такой инструмент на стороне не купишь, его только вручную изготавливали.

Чуть отклонишься от требований техзадания, и при выстреле снаряд может рвануть в стволе. Поэтому мы постоянно работали с микроскопом, с оптикой проверяли и угол, и шаг. От нашей аккуратности зависели жизни солдат на фронте.

Так и жила. Встала в 42-м к станку и уже не отходила. 

Первый бой

Николай Борисов, полковник в отставке (1924 г.р., Воронеж)

Моя война началась в декабре 43-го и продолжалась она год, месяц и два дня. 

В сентября 1943 года я окончил 1-е Горьковское танковое училище, получил погоны младшего лейтенанта и отправился в запасной полк, где ждал, пока на заводе "Красное Сормово" соберут мой танк. В декабре мы прибыли на 1-й Украинский фронт и сразу вступили в бой. С места ─ в карьер.

Нам приказали овладеть деревушкой неподалеку от Бердичева. Сначала надо было преодолеть водную преграду. На карте она выглядела едва заметным ручейком, да и наяву не смотрелась серьезным препятствием ─ несколько метров в ширину. Разведку проводить не стали, 17 танков сразу пошли в атаку. Но отцы-командиры не учли осеннюю распутицу. Ткнулись танки в этот ручеек, и несколько застряли в непролазной грязи. Начали тащить тягачами. Немцы заметили шевеление, вывели на огневую позицию самоходку, та и стала щелкать, словно мишени, стоявшие неподвижно Т-34. Один танк подожгла, второй, третий… 

Потом мы сообща подбили фашиста, но пять наших машин сгорели почем зря. И два моих однокашника по училищу погибли в первом же бою. А двое получили тяжелые ранения, в том числе земляк и однофамилец Василий Борисов из Владимирской области. Таким получилось крещение. 

"Для меня король из сказки был, как Гитлер!"

Лидия Романова, жительница блокадного Ленинграда (1935 г.р., Санкт-Петербург)

Настоящим спасением для меня стало радио. До сих пор без него не могу, включаю каждое утро. А в войну оно вселяло надежду, веру в жизнь. Я научилась по тону диктора и первым словам угадывать, что скажут. "После тяжелых, продолжительных боев наши войска оставили…" Значит, фашисты наступают. Иное дело, когда слышишь: "Сегодня освобождены населенные пункты…".

Впрочем, по радио не только городские новости и сводки с фронтов передавали, но и сказки читали. Не могла оторваться, боялась пропустить слово, слушая историю о Черной курице и мальчике Алеше. События повести ведь происходили на Васильевском острове Санкт-Петербурга! И сюжет захватывающий. Другой мир, уводящий от страшной реальности. Сказку замечательно читала Марья Григорьевна Петрова, народная артистка РСФСР, обладавшая редким, удивительным тембром голоса. "Балладу о вересковом меде" Бернса с той поры помню. Я люто ненавидела шотландского короля, который пытал медоваров и сбросил отважного мальчика с отвесных скал в открытое море. Для меня тот король был, как Гитлер!

Иногда в гости заходил соседский мальчик Донька. Читал мне книжки, а я лежала. Слабая была. Донька обязательно приносил галету. Его мама служила в штабе переводчиком, видимо, их там лучше кормили… А моей маме на заводе дали семена турнепса, и мы посадили их в Таврическом саду. Его тогда превратили в одну большую грядку. Все жители пытались что-то вырастить. Мы, значит, за своим турнепсом приглядывали. Я все ждала, когда же его можно будет съесть. Едва поднялись первые стебельки, сорвала и попробовала: горечь страшная! Мне не сказали, что у турнепса съедобные корнеплоды…

Военная арифметика врачей

Яков Бершицкий, подполковник медслужбы в отставке (1920 г.р., Ялта)

У врачей своя арифметика войны. На фронте мы вели подсчет не убитых гитлеровцев или сожженных вражеских танков, а спасенных жизней советских солдат и офицеров. В этом смысле мне удалось повоевать на совесть…

На фронт я попал в начале 43-го года. Ехал не один, а с будущей женой Раисой. Нас направили под Ростов, где шли тяжелейшие бои. Город шесть раз переходил из рук в руки. Раненых было море! Раю назначили заведующей отделением газовой гангрены. Это страшная зараза! В раны попадает грязь, возникает анаэробная инфекция, которая боится лишь кислорода. Поэтому лечили так: на пораженных участках лампасно разрезали кожу, мышцы и ткани, чтобы обеспечить доступ воздуха и убить бактерии.

А я работал хирургом, порой сутками не выходил из операционной. У меня был некоторый практический опыт, и все равно учиться приходилось на ходу. Был случай: осколок пробил красноармейцу череп и застрял внутри. Требовалась трепанация, а я извлек посторонний предмет без инструментов, голыми руками, и не повредил мозг.

В полевых условиях особенно не церемонились, если при сложных ранениях были задеты конечности, ампутировали без сожаления. А я все же старался оставлять руки-ноги на месте, когда появлялся шанс. Ведущий хирург госпиталя даже покрикивал: "Делать тебе нечего, капитан!"

Началось с узбекского парнишки, у которого в руке разорвался запал от гранаты. Разворотило бедолаге всю кисть, но пульсация в пальцах осталась. При иных обстоятельствах никто не вникал бы, отрезали ладонь и — ладно. Я же прооперировал и наложил бинт, как еще в Самарканде показывал генерал-лейтенант Новотельнов, крупный специалист в ортопедии. В итоге парень остался с рукой, а среди солдат пошла молва, что молодой хирург не спешит с ампутацией, вот новые раненые и начали проситься на мой операционный стол.

Потом меня назначили командиром санитарной роты 690-го стрелкового полка 126-й дивизии. Мы и под бомбежки попадали, и под артиллерийские обстрелы, освобождали восток и юг Украины, затем пошли на Крым, где нас отправили на подмогу Кубанскому кавалерийскому корпусу, который вместе с танкистами генерал-лейтенанта Ивана Васильева прорвал немецкую оборону на Перекопе, но завяз на подступах к Армянску. Бои там продолжались почти полгода. И снова было очень много раненых. Полевой госпиталь мы оборудовали в противотанковом рву, вырыли землянки, соорудили операционные, перевязочные.

Так и жили-служили. 

Парадокс

Лидия Романова, жительница блокадного Ленинграда (1935 г.р., Санкт-Петербург)

В сентябре 43-го я пошла в первый класс 154-й школы. Тетрадок не осталось, писали в случайно сохранившихся амбарных книгах. За четыре блокадные зимы мы сожгли всю домашнюю библиотеку, которую собирал отец. Так жалко! Даже фотоальбомы не пожалели. Старинные, бархатные, с металлическими пряжками.

В буржуйку перекочевала и мебель. Та, что удавалось сломать. До сегодняшнего дня у нас сохранился стол из карельской березы да зеркальный шкаф. Женских силенок не хватило, чтобы распилить их на дрова.

Оставалось буквально завернуть за угол, вдруг ─ цоп меня за шкирку! Поднимаю голову: товарищ сержант. "Почему одна шляешься?" И отвел в 23-е отделение на Таврической. Стали там расспрашивать, где живу, куда иду. Адрес я назвала, а про мамину работу ответила, мол, военная тайна. Милиционеры посмеялись, налили в кружку кипяток, дали сухарик, усадили на диванчик, накрыли шинелью, и, знаете, я заснула. Так хорошо было, спокойно! Открываю глаза, стоит мама. Ее нашли и привели за мной. Потом я часто говорила, если мама начинала ругаться: "Уйду от тебя в милицию!"

Время было страшное, жестокое, а отношения оставались человеческими. Когда всем плохо, люди быстрее откликаются, приходят на помощь. Такой вот парадокс.

Освобождение Крыма

Яков Бершицкий, подполковник медслужбы в отставке (1920 г.р., Ялта)

В апреле 44-го началось наше наступление. Сначала освободили Феодосию, потом Ялту… За крымскую операцию меня наградили орденом Красной Звезды. Тяжелые бои шли в Бельбекской долине, на северо-западе Севастополя. Там вокруг скалы, бойцов не только осколки снарядов ранили, но и секли обломки летевшего во все стороны гранита. То место нарекли долиной смерти…

Под Херсонесом я видел груды брошенной и утопленной в море немецкой техники. Танки, артиллерийские орудия, машины… Хотели вывезти из Крыма, да не успели. 

В Севастополе был забавный эпизод. Мы наступали со стороны Северной бухты, когда разнесся слух, что 51-я армия захватила склады со спиртным и шоколадом. Наши солдатики и рванули туда, чтобы не опоздать. Меня эти трофеи волновали мало. Я не курил и вместо табака получал шоколад, к алкоголю тоже был равнодушен. Напился лишь раз, когда командир полка угостил коньяком. На фронте ведь как? Рюмок не было, вот комполка и налил полную алюминиевую кружку. Недопить я постеснялся, осушил до конца и… отключился. Пришел в себя от слов ординарца: "Товарищ капитан, рота уходит, просыпайтесь!"

"Мы строили ради победы"

Вера Степина, ветеран войны (1919 г.р., Москва)

В июне 41-го я сдавала госэкзамены на физмате пединститута, осенью должна была идти учителем в школу, уже и направление получила, но вместо этого 1 октября меня зачислили в строительный полк, с которым сначала защищала Москву, а потом и до Берлина дошла.

Война ─ всегда кровь, смерть, разрушения, хотя бывают исключения. Мы на фронте занимались не тем, что ломали или взрывали, а строили. Ради скорейшей победы.

Самый наш крупный объект ─ переправа через Вислу в районе польского городка Кульм. Возводили ее зимой 45-го, готовили плацдарм для войск 2-го Белорусского фронта, которые проводили Висло-Одерскую операцию. Вместе с поймами мост растянулся на два с половиной километра. Колоссальное сооружение! Работали сутки напролет, в любую погоду, даже ночью и под бомбежками. А куда спрячешься на мосту? Задача стояла одна ─ быстрее наладить переправу. В нашем управлении военно-полевого строительства, сокращенно ─ УВПС, безвылазно сидел представитель штаба фронта и твердил: давай, давай, давай!

Мы клали дощато-гвоздевые фермы на бетонные опоры, оставшиеся от старого моста, который немцы строили еще до войны. За участок на правом берегу отвечал инженер-майор Петр Андреевич Степин, мой будущий муж. Во время очередного его дежурства началась сильная бомбежка. Взрывы раскололи лед на реке, возникла угроза сноса ферм. Петю ранило в голову, но он не ушел, руководил работами. Тогда много народу побило. И мужчин, и женщин… Бойцы несколько часов в ледяной воде стояли на опорах и шестами отталкивали льдины, минеры подрывали заторы, все вместе спасали мост как могли. На следующий день на стройку приехал начальник инженерных войск 2-го Белорусского и на месте наградил особо отличившихся. Так майор Степин стал кавалером ордена Отечественной войны. Я тоже потом этот орден получила.

Когда строительство закончилось, по мосту пошли танки. На Берлин! В башне головной машины рядом с командиром Т-34 сидел мой Петр Андреевич. А я с другими строителями стояла внизу, под пролетами моста. Есть такая традиция: если случится ЧП и конструкция рухнет, первыми погибнут повинные в этом. Хотя нас в любом случае поставили бы к стенке за срыв важного задания. Но мост легко выдержал нагрузку, по нему потом колоннами ехали и тяжелые самоходки, и "Катюши", и танки…

После Вислы был Одер, его мы форсировали на лодках, плотах и других подручных плавсредствах. Как обычно, не обошлось без русского аврала. Переправлялись под шквальным огнем немцев вместе с бойцами штрафбата. Они отчаянные были, ничего не боялись. Снаряды рвались со всех сторон. В какой-то момент взрывной волной меня сбросило в воду. Наверное, на миг я потеряла сознание. Помню, тянут вверх за волосы, не дают утонуть. Так и не узнала, кто же мой спаситель.

"Немцев бьют и там, и тут, скоро Гитлеру капут!"

Лидия Романова, жительница блокадного Ленинграда (1935 г.р., Санкт-Петербург)

К 1945 году беспросветная чернота окончательно отступила. Мама с Анной Васильевной, соседкой, даже исхитрились в честь новогоднего праздника испечь пирог с капустой, сделали винегрет. Чувствовалось приближение победы, настроение у всех было приподнятое. Из эвакуации вернулись соседи, семья Цукерман. Дед Соломон с тетей Рахилей, дочкой Густой и зятем Володей. Их комната всю блокаду простояла закрытая, мы не переступали ее порог. Цукерманы привезли из Барнаула алтайский мед и подсолнечное масло. Дали нам полстакана одного и стакан другого ─ сказочное богатство по тем временам. Такой пир мы закатили на общей кухне!

На Тульской располагался военный госпиталь, мы с девчонками-одноклассницами бегали туда поздравлять и приветствовать раненых. В палаты не заходили, в коридоре пели: "Немцев бьют и там, и тут, скоро Гитлеру капут!" Исполняли на заказ "Бьется в тесной печурке огонь", "На позиции девушка провожала бойца", "Катюшу". Солдатики стояли в дверях и хлопали в ладоши. Старались чем-нибудь нас подкормить, угостить…

В конце войны по карточкам иногда давали американские консервы. К ним прилагался специальный ключик: крутишь, и крышка открывается. Так чудно! И до чего же вкусно пах этот "второй фронт"! А незадолго до победы нам впервые выдали сгущенку в банках. Вместо сахара и масла. Это было лакомство. В 41-м или в 42-м мы о подобном даже не мечтали.

Применение по назначению

Яков Бершицкий, подполковник медслужбы в отставке (1920 г.р., Ялта)

После Крыма нашу 2-ю гвардейскую армию перебросили в Прибалтику. Сначала воевали в Литве, затем в Восточной Пруссии. Под Кенигсбергом меня ранило в ногу. Проводил рекогносцировку, искал место для санроты и попал под обстрел немецкого шестиствольного миномета, прозванного "ишаком" за противный звук при выстреле. Одна мина шлепнулась под самым носом, пошипела, но не взорвалась, а другая рванула сзади. Чудом не погиб и сгоряча не почувствовал, что ранен. Ординарец увидел кровь на правой ноге. Оказалось, осколок перебил малую берцовую кость. В медсанбате мне перевязали рану, наложили шину, но я наотрез отказался от госпитализации, командовал ротой из инвалидной коляски и прыгая на костылях.

Примерно в те же дни я в первый и последний раз применил личное оружие по назначению. Когда мы освобождали очередной населенный пункт, я отправлялся на поиски аптеки или немецкого госпиталя, чтобы разжиться медикаментами для санроты. Лекарств ведь было мало, мы все болезни стрептоцидом лечили… И вот под Кенигсбергом разведка обнаружила подземный госпиталь для офицеров вермахта. Не ожидая, пока проведут полную зачистку, я рванул туда. Толком не успел оглядеться, как в меня пальнули. Пуля просвистела у виска. Ну, я выхватил пистолет ТТ и ответил, разрядив в немца всю обойму. Попал…

За бои в Восточной Пруссии я получил орден Отечественной войны I степени. А мой товарищ командир батальона Александр Рыбников стал Героем Советского Союза. Мы с ним много лет переписывались и после войны.

"Все девки твои с такой наградой!"

Виктор Горленко, ветеран войны, полковник в отставке (1926 г.р., Москва)

Cамые тяжелые и кровопролитные сражения на мою долю выпали под чешским Брно, который мы освободили 26 апреля. Немцы зверски сопротивлялись! Только потом я узнал, что на городских кладбищах Брно захоронено более десяти тысяч наших солдат…

Взвод управления второй батареи в какой-то момент оказался на передней линии. Мы заняли дом на улице Кралевске поле, расположились на чердаке. Оттуда удобно было корректировать огонь батареи, поскольку ожидалась танковая атака фашистов. И тут связь прервалась, видимо, провод перебило осколком. Восстанавливать обрыв под плотным огнем никому не хотелось, и тогда я сам вызвался. Пока ходил, пока нашел место повреждения… Словом, возвращаюсь, а чердака нашего нет. Снаряд угодил точно туда, где сидели разведчики и связисты. Вбегаю внутрь дома, поднимаюсь наверх по лестнице, а там ─ дым, стоны, крик… Кого-то удалось спасти, но несколько ребят погибло. Пройти войну и не дожить несколько суток до победы…

Тогда же убило и моего лучшего друга Ваню Боковцева, с которым мы сошлись еще в карачевских лесах. Веселый всегда был, неунывающий... В тот день немцы прижали нас, взяли в полукольцо. Укрылись мы за изгородью и ждали подкрепления. А у Ивана бинокль, вот и решил выглянуть, сориентироваться на местности. Чуть-чуть высунулся, самую малость. Немецкому снайперу этого хватило, чтобы попасть Ване в лоб. Моментальная смерть… Так я потом не и отыскал могилу друга.

А тогда мне в Брно вручили медаль "За боевые заслуги". Награждая, начальник штаба дивизиона капитан Колесников сказал: "Вот, Витька, вернешься на Родину, все девки твои с такой наградой!" Домой я возвратился нескоро, но суженую нашел. С Александрой Михайловной мы с 1950 года вместе.

"Немцы понимали, что дело идет к капитуляции"

Николай Борисов, полковник в отставке (1924 г.р., Воронеж)

Аккурат под 1 января 45-го поступил приказ выдвинуться на Сандомирский плацдарм за Вислой. Встретили Новый год на марше. Шли ночью, днем прятались в укрытиях. А 12 января началось наступление 1-го Украинского. Мы надеялись дойти до Берлина, оставалось лишь полсотни километров, когда наш корпус развернули на юг. 8 мая взяли Дрезден. Город лежал в руинах, авиация союзников живого места от него не оставила.

Немцы сопротивлялись вяло, понимали, что дело идет к капитуляции. И мы, честно говоря, думали, что встретим Победу в Дрездене. Но около четырех часов дня 8 мая поступил приказ срочно выдвигаться на помощь восставшей Праге. И снова ночной марш-бросок. А на рассвете командир остановил колонну, снял с головы шлем и начал подавать какие-то странные знаки руками. У танкистов ведь отработана специальная система сигналов, каждый жест что-то да значит. Тут же командир машет, а никто в толк не возьмет, что он пытается сообщить. Потом догадались: Победа! Все заглушили моторы, собрались на импровизированный митинг. И мне слово дали. Не помню, что говорил, но в концовке предложил помянуть не доживших до славного дня. Среди нашего брата-танкиста очень многих побило. У меня сгорело пять "тридцатьчетверок". Правда, и я десять немецких танков спалил...

"Нам все было нипочем!"

Валентина Глазачева (труженица тыла, 1925 г.р., Екатеринбург)

В 45-м разрешили работать по восемь часов. Чувствовалось, война близится к закату. В ночь на 9 мая я вернулась с завода и легла спать, поскольку утром надо было рано вставать. Вдруг ─ стук в окно. Прибежали ребята из воинской части, расположенной напротив. А я глаза от усталости разлепить не могу, злюсь, что шумят, отдыхать мешают. Солдатики кричат: "Девчата, вставайте! Победа! Победа!" Какой тут сон? Выскочили на улицу, обнимаемся, целуемся. Утром нас собрали на митинг на площади перед заводом. Дождь, правда, лил, но мы не обращали внимания. Послушали речи, похлопали и пошли к станкам. Дневную норму никто ведь и по случаю праздника не отменял…

Конечно, жили мы не только работой. Молодость есть молодость. Нам все было нипочем. Да, тяжело вкалывали, уставали дико, но несколько раз даже умудрились за грибами сходить. А по средам, субботам и воскресеньям обязательно бегали на танцы в клуб имени Сталина.

Вроде и ноги не идут, и сил пошевелиться нет, но очень уж хотелось поплясать хоть десять минут! Продадим кусок хлеба, от пайка оторванный, купим билет и ─ в клуб. С будущим мужем я так познакомилась. Изосим трудился токарем в 102-м цехе "Уралмаша", где танки выпускали. Поженились мы 7 ноября 45-го. Расписались и в кино пошли…

Победа на крыше

Инна Стрельникова, участница обороны Ленинграда (1924 г.р., Санкт-Петербург)

На День Победы дежурила я не в своем доме на Большом проспекте, а в ДК Кирова у парка "Василеостровец". Все понимали, что война близится к концу, и настроение у людей было приподнятое. Оттаивали после ужасов блокады. Во Дворце запланировали танцы, ну, девчонки туда и намылились, а меня на крышу отправили. Обидно? До слез! Все убежали, а меня как самую молодую оставили. Думаю: да пропади все пропадом, почему снова я? Поплакала немножко, успокоилась и пошла. А куда деваться? Я всегда была дисциплинированной. Все пляшут, музыка в зале гремит, а я с шинелью, скатанной в валик, пробиваюсь между парами к лестнице, ведущей наверх… 

Дворец огромный, по форме похож на многопалубный корабль с капитанской рубкой. Его начали строить до войны, но закончить работы не успели. Во время блокады в ДК располагался госпиталь, здание пострадало от бомбежек, сгорел мраморный зал, еще несколько помещений. Словом, чтобы забраться на крышу, приходилось поплутать по коридорам. Света-то внутри нет, а этажей тринадцать! Иду впотьмах, натыкаюсь на пустые койки, через разбросанные костыли спотыкаюсь. Кое-как доползла. Зато наверху ─ красота! Затемнение во многих домах уже сняли, свет в окнах горит, по небу прожектора шарят, кто-то в воздух от избытка чувств палит. 

А потом был официальный салют. Стреляли из всех орудий. А у меня ─ самая выигрышная позиция, лучшей смотровой площадки не найти. Налюбовалась, спустилась вниз, вышла на улицу. Словами то состояние не описать. Как мы радовались!

После войны

Ирина Скрипачева (председатель организации "Жители блокадного Ленинграда", 1931 г.р., Санкт-Петербург)

Знаете, я уничтожила свои фото послевоенных лет, чтобы не видеть собственную сытую, заплывшую физиономию. Я же без конца ела, ела, ела, никак не могла насытиться и успокоиться. Мама отваривала картошку в мундире, а я украдкой съедала кожуру. Однажды шли мимо Таврического сада, я заметила на земле сливовую косточку, подняла и запихнула в рот. Мама тут же врезала мне по губам. Со всей силы! Не пожалела. И была права. Понадобились годы, чтобы вылечиться от чувства голода. Но блокаду никогда не забудешь…