Валерий Гергиев: иногда людям кажется, что у них в руках волшебная палочка

О жестком графике, трезвой памяти и миллионах Черномырдина

─ Посмотрел ваш график, Валерий Абисалович…

─ Жизненный? Последние 35 лет он почти не меняется, лишь уплотняется. Много времени провожу в поездках, гастролирую по разным городам и странам.

─ О том и речь. Не возникает желание остановиться, оглянуться?

─ Я ведь работаю с несколькими музыкальными коллективами ─ в Петербурге, Лондоне, Мюнхене и не только там. Дирижирую, руковожу большими оркестрами. Это отличный способ переключиться, посмотреть как бы со стороны на то, что делаешь.

─ Просыпаясь утром в очередном отеле, сразу вспоминаете, где заснули накануне?

─ Надеюсь, ум за разум не заходит, я все еще в трезвой памяти… Если пожелаете, могу последовательно перечислить города, в которых выступал с концертами за последние месяцы. Правда, даже список стран получится длинным: Россия, Финляндия, Казахстан, Англия, Германия, Монако, Япония, Швеция, Китай, Италия, Швейцария… В середине сентября в голландском Роттердаме прошел мой двадцатый, юбилейный фестиваль, посвященный на этот раз музыке Сергея Рахманинова. За три дня на концертах побывало более 12 тысяч зрителей… На любой площадке выкладываемся на сто процентов. Это само собой разумеется. Зрители, приходящие на концерт знаменитого оркестра и известного дирижера, должны получать максимальное удовольствие. А для этого мы должны постоянно двигаться вперед.

Для нас даже 90-е годы оказались плодотворными и успешными. Инстинктивно я попытался тогда создать из театра некий Ватикан, мини-государство со своим уставом, чтобы защититься от внешних рисков. Мы же помним, какие непростые времена переживала страна, трудности, с которыми пришлось столкнуться в экономике и не только в ней.

─ Значит, провозгласили себя Папой?

─ Это фигура речи, вы же понимаете… Я не мог обнести Мариинку крепостной стеной. Театральная площадь открыта со всех сторон, вот двенадцать наших подъездов, заходи в любой… Да, я хотел, чтобы мы жили по собственным законам, требовал подчинения принятым внутри правилам. Если кто-то нарушал договоренности, выбивался из строя, я замораживал отношения с этим человеком. Мне нужны были соратники, единомышленники, на которых можно опереться. Кое-кто старался использовать Мариинку, чтобы, выступив в ней несколько раз, зацепиться за какой-нибудь контрактик в Дюссельдорфе, Вене или Лондоне. Силой я не удерживал, но и дальнейшие контакты прерывал. Надо было думать не о перебежчиках, а об оставшихся, о том, как сохранить труппу, выжить. Эту задачу решить удалось. В нулевые стало полегче, сейчас пришлось столкнуться с новыми вызовами, но, уверен, из этих испытаний тоже выйдем с честью и достоинством.

─ Откуда такая убежденность?

─ Говорю же: мы получили хорошую закалку в прошлые годы. Видимо, из меня вышел неплохой кризис-менеджер. Грош была бы нам цена, если бы внешние обстоятельства отражались на качестве работы коллектива.

Да, проще не давать ежегодно концерты в десятках городов России, не мотаться по миру, а спокойно сидеть на даче под Ленинградом, репетировать, медитировать, рассуждать о судьбах цивилизации, в конце концов, заниматься собственными детьми…

─ Ленинград ─ случайная оговорка?

─ Это название ─ часть моей жизни. Образование я получал в Ленинградской консерватории, студентом ходил на концерты в Ленинградскую филармонию, на работу попал в Ленинградский театр оперы и балета имени Кирова… Мне кажется, в Ленинграде всегда оставался Петербург, а в сегодняшнем Петербурге есть Ленинград. Не берусь судить, хорошо это или плохо, все зависит от угла зрения. Осенью 1962 года  великий Стравинский спустя почти полвека приехал в родной город. На вопрос, что ему особенно понравилось в Ленинграде, Игорь Федорович ответил изумительно емко: "Санкт-Петербург". Этому городу нет оснований стыдиться какого-либо периода своей истории. Вот и нынешний Мариинский театр по праву считается преемником и продолжателем традиций Кировского. Достаточно сказать, что в советские времена определение Kirov ballet служило синонимом совершенства.

─ Но все-таки не заслоняло Bolshoi.

─ У каждого из этих театров всегда сохранялся собственный фирменный стиль. Допустим, когда Галина Уланова ушла в ГАБТ, это стало фактом биографии гениальной артистки, но не привело к краху питерской балетной школы. И позже переходы неоднократно случались. Светлана Захарова переехала в Москву и сразу начала танцевать главные партии в Большом, а Ульяна Лопаткина и Диана Вишнева предпочли остаться в Мариинском и, думаю, не проиграли. Безусловно, соперничество между двумя школами присутствует, так сложилось исторически, но не стоит придавать этому факту слишком большое значение. Ведущие артисты оперы и балета Большого и Мариинского театров всегда выступали на обеих сценах, и никто не воспринимал подобное как измену. Можно вспомнить Федора Ивановича Шаляпина, успевавшего на протяжении одной недели поочередно спеть и в Москве, и Петербурге. А тогда скоростных "Сапсанов" не было, и даже ночная "Красная стрела" не ходила. Хотя поезда курсировали…

─ Да и императорские театры тоже прекрасно себя чувствовали.

─ Это правда. Зато лет двадцать назад в полный рост встал вопрос о выживании Большого и Мариинки. Когда появилась возможность, я напрямую обратился к возглавлявшему российское правительство Виктору Черномырдину. Просил поддержать два театра-гиганта, чтобы спасти русскую оперу и балет. Ситуация была критической, я не преувеличиваю. К чести Виктора Степановича, он внимательно все выслушал и понял, что меры надо предпринимать безотлагательно.

В Белый дом я ходил с Ириной Архиповой. Знаменитая меццо-сопрано, народная артистка СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат всевозможных премий представляла Большой театр, а я, сравнительно молодой худрук, ─ Мариинку. Виктор Степанович обращался исключительно к Ирине Константиновне. Они оба ─ выходцы с Южного Урала, поговорили о малой родине, потом Архипова плавно перевела беседу на конкурс вокалистов имени Глинки, на который требовалось найти пятнадцать тысяч долларов. Разогретый воспоминаниями о родных местах, Черномырдин с легкостью согласился: "О чем речь? Конечно, выделим". И тут же дал соответствующее распоряжение помощникам. Архипова не скрывала радости, после чего стала прощаться. Аудиенция предшествовала заседанию правительства и была рассчитана минут на пятнадцать, за которые я не сказал ни слова. Понимая, что сейчас нас возьмут под локоток и выпроводят из кабинета, я позволил себе нарушить протокол и обратился к премьеру: "Я из Мариинского театра…". Он удивился: "Вот как? Думал, вы вместе с Ириной Константиновной… У вас, наверное, те же проблемы?" Пришлось возразить: "Нет, мой вопрос серьезнее пятнадцати тысяч долларов на конкурс. Жизненно необходимо в этом году найти десять миллионов…" Воцарилась мертвая тишина.

Я продолжил: "У нас получается разговор практически на бегу, но вы должны понимать, что не мы с вами, Виктор Степанович, строили Мариинский и Большой, и не нам их закрывать. Если не сделать решительных шагов по спасению национальных культурных святынь, придется потом потратить гораздо больше усилий и средств". Черномырдин отреагировал, как умел только он: "И где же я тебе возьму десять миллионов?" Тут я и позволил себе неполиткорректное высказывание: "Так вы же, наверное, больше тратите за день войны в Грозном! Или за час". Наша встреча, напомню, происходила в начале 1995 года, в момент острой фазы первой чеченской кампании. Моя реплика явно не понравилась Виктору Степановичу, в воздухе повисло напряжение. Но премьер сдержался и уточнил: "Что-то не так со зданиями, нужен ремонт?" Отвечаю: "И это тоже, но главное в другом. У нас дела, может, чуть получше, а в Большом, на мой взгляд, совсем плохо. Проблем много ─ от организации гастролей и продажи билетов, оказавшихся в руках криминала, до репертуара и состояния трупп. Корифеи, увы, уходят на покой, а талантливая молодежь предпочитает уезжать на Запад, где ей готовы платить адекватные деньги".

─ И что Черномырдин?

─ Дальше разговор пошел на повышенных тонах.

─ С обеих сторон?

─ Так получилось… Но в ключевой момент я произнес фразу, переломившую ход беседы. Спросил: "Виктор Степанович, когда вы в последний раз были в Мариинке?" Черномырдин, который сразу перешел на "ты", усмехнулся: "Дорогой друг, ну какие театры? Вокруг столько дел! Когда мне по ним ходить? Я же газовик и привык пахать. Знаешь, как у нас в отрасли дела решают? Назначил директора, если не справляется, голову отвернул и выбросил, другого на его место посадил… Нет времени ждать! Но ты меня убедил. В следующий приезд в Петербург обещаю прийти в твой театр, а пока давай ─ рассказывай". Мы вернулись к столу и еще минут сорок разговаривали. Досталось и референтам, плохо подготовившим Виктора Степановича к встрече. Я говорил о мизерных зарплатах, которые получают выдающиеся артисты и музыканты, о неподвижной очереди на жилье, о плачевном состоянии технических служб…

─ В итоге пришел Черномырдин к вам?

─ Честно? Потом мы неоднократно виделись в Большом, где проходили торжественные заседания и концерты по случаю важных дат, несколько раз встречались в Петербурге, был я у Виктора Степановича и в Киеве, где он работал послом России. Даже на дачу к нему ездил, с женой познакомился… Наши отношения с годами переросли в дружеские, я бы сказал, сердечные.

─ И все же, Валерий Абисалович? Не ответили на вопрос.

─ Допускаю, Черномырдин так и не посмотрел ни одного спектакля в нашем театре, но он выполнил другое данное мне в 1995 году обещание, государство выделило десять миллионов долларов на поддержку Большого и Мариинки. По тем временам сумма весьма внушительная! В результате нам удалось в переломный момент сохранить замечательную молодежь ─ Нетребко, Бородину, Галузина, Путилина, которые очень усилили оперную часть труппы. Уж что, а вовремя заметить талантливых певцов я умею. Аналогичным образом дела обстояли и с балетом.

Словом, личное вмешательство и твердая позиция Черномырдина сыграли положительную роль в судьбе современного российского музыкального театра. По крайней мере, я буду это помнить.

─ Вы всегда умели находить помощников и защитников...

─ Не думайте, будто у меня все легко и просто получается. Считаю, сегодня по-настоящему важно любой ценой объяснить, а может, даже под прессом общественного мнения заставить два профильных министерства ─ образования и культуры ─ вернуть уроки музыки в общеобразовательные школы. Пока не могу убедить…

Зачем разрушать то, что существовало и прекрасно работало? Мы же в детстве все пели, в каждой школе обязательно был хор. Спрашивается, кому они мешали? Сломать, а потом заново собирать ─ наша любимая забава… Да, нам удалось создать сводный детский хор России. Ребятишки прекрасные, изумительные, но это капля в море, этого неизмеримо мало!

О родном доме, отце, танцах, футболе и кабинете с секретарями

─ К слову, про детство. Родились вы в Москве, школу окончили во Владикавказе, а взрослую жизнь связали с Питером. Где ваш отчий дом, маэстро?

─ Мой папа в июне 41-го курсантом ушел на Великую Отечественную войну, закончил ее майором в Германии, стал кадровым офицером. С мамой и сестрами мы немало поколесили следом за ним по разным гарнизонам. Даже пару лет провели в Молдавии, смутно помню город Бельцы… Да, в паспорте в графе "место рождения" у меня значится Москва, но жил я в ней лишь в раннем детстве. Если не ошибаюсь, квартировали мы в районе Добрынинской, в памяти о том периоде почти ничего не осталось… Карьера отца складывалась успешно, он окончил военную академию, командовал полком, впереди светила генеральская должность, тем неожиданней было его решение уйти в отставку в 1958 году. Я никогда не спрашивал об этом, но думаю, он сделал выбор в пользу семьи. Когда началась война, отец уже носил погоны. Домой вернулся через девять лет лишь для того, чтобы сыграть свадьбу и тут же увезти молодую жену к месту службы. От кочевой жизни и казенных квартир немудрено устать…

Мы переехали во Владикавказ, отец много занимался моим воспитанием, но, к несчастью, рано умер. Мне было четырнадцать лет. Излишне говорить, как я любил его. Далеко не все успел спросить, узнать… На фронте отец получил тяжелые ранения, в последний год жизни болел, тем не менее его смерть оказалась совершенно неожиданной, она потрясла меня до глубины души.

…Конечно, моя малая родина ─ Осетия. Впервые попал туда в пятилетнем возрасте, и это многое предопределило. Традиции, историю, культуру народа надо впитывать в детстве, потом может быть поздно. Здесь все важно ─ и знание родного языка, и уважение к старшим, и умение вести себя в компании, в обществе взрослых. Мы часто выезжали на природу. Даже в будни. Родители, друзья отца, мамины братья. У нас была "Победа" салатного цвета. Пятнадцать минут на машине ─ и ты в предгорьях Кавказа, где все совсем по-иному. Высокие ущелья, бурные и мощные горные реки, в которых мы с удовольствием купались. Хорошая закалка и мощный заряд адреналина!

С удовольствием жил бы в Осетии, но ведь Мариинский театр с собой не заберешь. Давно мечтаю построить во Владикавказе хороший концертный зал, такой проект есть…

─ Кому вы обязаны увлечением музыкой?

─ "Виноватых" надо искать в семье. Говорят, отец хорошо танцевал.

─ А вы?

─ Раньше пробовал... Предпочитаю использовать свои сильные стороны, поэтому сопровождаю балетные спектакли в качестве дирижера. Это лучшее, что связывает меня с танцем. "Весна священная", "Ромео и Джульетта", "Золушка", "Жар-птица", "Конек-Горбунок", "Петрушка", "Свадебка", "Анна Каренина", весь "балетный" Чайковский… Список далеко не полон.

Возвращаясь же к вопросу о пробуждении интереса к музыке, скажу, что заслуга мамы несомненна. В детстве я увлекался только футболом. Это была совершенно неистребимая страсть. Мог с утра до ночи гонять по двору хоть мяч, хоть консервную банку. Какая музыка, о чем вы?! Но мама сумела добиться нужного результата без криков, давления и скандалов. Безмерно обязан ей за то, что ощущаю себя счастливым человеком и состоявшимся профессионалом. Моя обожаемая мама до сих пор здравствует. У нее была непростая жизнь, достаточно сказать, что мама росла в семье, где родилось двенадцать детей, из которых войну пережило четверо…

Ну и, безусловно, мне невероятно повезло с первыми педагогами. Зарема Лолаева с семи лет учила игре на фортепиано, а Анатолий Брискин в пятнадцать начал знакомить с азами дирижирования. Вспоминаю их с теплом не только для интервью.

В Питер я приехал в неполных девятнадцать. Не скрою, страшился неизвестности, но Анатолий Аркадьевич сказал как отрезал: "Ленинградская консерватория!" Я планировал поступать на фортепианный факультет, хотя готовился и к дирижированию. В итоге попал туда. С первых дней учебы зверски работал, подолгу уединяясь с партитурами Прокофьева, Шостаковича, Стравинского, Моцарта, Бетховена, Брамса, Брукнера, Вагнера… Основа того, что делаю сегодня, заложена в студенческие годы. Обожал заниматься по ночам, когда никто и ничто не отвлекало, но иногда приезжал в консерваторию рано-рано утром, чтобы найти класс с инструментом. Порой уже в шесть часов не оказывалось свободных аудиторий! До девяти репетировал самостоятельно, потом начинались официальные занятия. И так ─ день за днем, год за годом. Я постоянно думал о музыке, понимая, что остальное ─ карьера, деньги ─ приложится.

Еще во время учебы в консерватории съездил в Свердловск и получил предложение стать вторым дирижером местной филармонии. Согласился и, выкраивая окна между занятиями, периодически летал на Урал. Я участвовал во Всесоюзном конкурсе дирижеров в Москве, а затем попал на престижный международный конкурс Герберта фон Караяна в Берлине... И то, и другое было большой удачей. Накануне московского финала мне исполнилось двадцать три года, я оказался едва ли не самым молодым участником, продолжал учиться в консерватории, а соперничать пришлось с профессиональными дирижерами из Таллина, Киева, Алма-Аты... Конкурс был беспощадно жестоким по уровню конкуренции, и мой любимый педагог, создатель ленинградской дирижерской школы Илья Александрович Мусин мягко пытался отговорить меня от участия, считая, что через несколько лет я созрею до соревнования на равных. Но свердловская филармония дала рекомендацию, и я решил рискнуть. Не прогадал…

Очень важно уметь вычленять главное, не отвлекаясь на пустяки. Став худруком Мариинского театра, я долго делил кабинет с двумя помощниками. Для приемной попросту не было места. И ничего, нормально работал, принимал гостей самого высокого ранга ─ Пласидо Доминго, Питера Устинова, Иегуди Менухина и многих других. На первом плане стояло дело, а потом уже личный комфорт и прочие второстепенные вопросы.

И хорошие отношения с коллективом мне помогло сохранять именно это. Люди видели: я не жалел себя, вкалывал наравне с другими, если не больше. Так было всегда. И везде. Раз 70-80 за год выступаю за рубежом. С удовольствием возглавляю фестиваль в Роттердаме, около десяти лет руковожу Лондонским симфоническим оркестром, изумительные коллективы в Вене, Амстердаме и Берлине, время от времени работаю с американскими музыкантами, сейчас вот получил пост главного дирижера в Мюнхене… Да, я избалован предложениями с Запада, тем не менее Мариинский театр всегда стоял и стоит на первом месте, это даже не обсуждается.

Мы не продаем оперу и балет, как газ или нефть (не в обиду никому будет сказано, у Мариинки много друзей среди газовиков и нефтяников), но, полагаю, весьма эффективно работаем на престиж государства. Наш оркестр проехал свыше пятидесяти регионов страны ─ от Калининграда до Владивостока. Известно, что артисты Мариинки уже давно трудятся активнее коллег. Как в девяностые годы взяли бешеный темп, так и не останавливаемся. Впереди непростые времена, поэтому и дальше придется работать с удвоенной энергией.

О гонорарах, списке Forbes, белых ночах, дружбе, Путине, Грефе и Чайковском

─ На эстраде подобное называется чесом.

─ Это точно не про нас. Мы не гонимся за количеством и не ставим рекорды. И, кстати, далеко не всегда выступаем за деньги, даем много благотворительных концертов для детей и молодежи. Так и должно быть. Вдруг на нашем выступлении в Кемерово, Томске, Казани или Магнитогорске сидит ребенок, который сегодня впервые живьем слушает классическую музыку, а через несколько десятилетий возглавит Большой театр либо будет писать прекрасные симфонии и станет преемником Шостаковича с Прокофьевым?

Да, стараюсь выступать максимально часто, не вижу в этом ничего плохого. Повторяю, никогда не было такого, чтобы я рвался уехать из России, мне не приходило в голову строить карьеру "там" в ущерб работе на Родине. Никогда! Эта болезнь обошла меня стороной, но съела многих соотечественников, сделавших выбор в пользу заграницы. Лишь бы туда, туда! Понятно, когда-то здесь артистам платили гроши, но сейчас ситуация изменилась, в России созданы условия, чтобы сполна реализовать творческий потенциал!

─ Лично у вас, маэстро, это очень неплохо получается. Во всех смыслах слова. Журнал Forbes посчитал, что в 2013 году ваш суммарный заработок составил шестнадцать с половиной миллионов долларов, по этому показателю вы опередили Григория Лепса и Стаса Михайлова, заняв первое место среди самых богатых музыкантов страны.

─ Не ставил целью обогнать этих людей, честно говоря, даже не слишком хорошо представляю, о ком именно вы говорите. Да, на протяжении последних десятилетий мой труд оплачивается высоко, особенно на Западе, но цифра явно завышена, ни о каких шестнадцати миллионах речь не идет.

Ни один нормальный артист, музыкант, выходя на сцену, не будет думать о гонорарах. Это исключено. Мы занимаемся искусством, а холодная меркантильность… она все-таки из другой оперы. Вот вы в курсе, что большая часть мой творческой жизни проходит под знаком Сергея Прокофьева? Это гений, живший с нами в одну эпоху! Девятилетним ребенком я разучивал самые простые его этюды и инстинктивно чувствовал, что прикоснулся к чему-то великому, хотя и не мог тогда этого грамотно сформулировать. А еще через два десятилетия, в 1978 году я впервые дирижировал в Кировском театре, и это была опера "Война и мир". С тех пор не расстаюсь с Сергеем Сергеевичем, переиграл практически все его произведения. В далеком уже 1991-м мы провели в Мариинке фестиваль Прокофьева... В следующем году исполняется 125 лет со дня рождения Сергея Сергеевича. Хочу, чтобы эту дату заметили и отметили. По крайней мере, буду делать все от меня зависящее. Знаете, если напишут, что Гергиев не совершил в жизни ничего полезного, развалил все на свете, но вернул музыке многое из незаслуженно забытого в творчестве Прокофьева, соглашусь на такой размен.

Вот главное, а вы говорите: деньги…

─ В Петербурге Мариинка всегда была на особом счету. Со Смольным вы мирно уживались, Валерий Абисалович?

─ Последние двадцать семь лет старался не обременять городские власти просьбами. Все-таки мы ─ федеральное учреждение культуры. Но хорошо помню, как в 1993 году Анатолий Собчак выделил из питерской казны тысячу рублей на проведение фестиваля "Звезды белых ночей". Сегодня сумма кажется смешной, однако это все, чем мэр Петербурга сумел помочь нам в тот момент, у него не было иных ресурсов. Вот что такое девяностые годы! Мы пригласили с десяток журналистов, стояла пара телекамер. Сначала Анатолий Александрович сказал вступительное слово, потом я… На столах было несколько бутылок шампанского, конфеты. Все очень скромно, казенные деньги на фуршет мы не тратили... Коллеги-музыканты откликнулись на предложение выступить в Петербурге, не рассчитывая на большие гонорары. Мы попросту не сумели бы их заплатить. Кто мог тогда представить, что через два десятилетия "Звезды белых ночей" приобретут такой грандиозный размах и в нулевых войдут в десятку крупнейших музыкальных фестивалей мира? А в первые годы в Питер приезжали исключительно мои друзья, те, кого я лично сумел уговорить. К счастью, таких было много.

Дружба ─ святое. Ею не торгуют, не покупают и не продают. Дружить, надеюсь, я умею. Помню, в детстве меня пару раз крепко пропесочили учителя, даже родителей в школу вызывали. Классная руководительница сочла, будто я из тщеславия подсказывал товарищам. Сильно она тогда взъелась! Отец настоял, чтобы меня перевели в другой класс. А я хотел помочь друзьям. Два моих приятеля не слишком хорошо разбирались в математике, я не мог смотреть, как они сидят, мучаются над задачкой. Вся надежда была на меня, как не выручить? В моем понимании это являлось продолжением дружбы. Мы же вместе играли в футбол, гуляли на улице, иногда дрались с пацанами из соседней школы… А как без этого? Нам было по одиннадцать лет. Но мы не убегали с поля боя и не бросали своих. В какой-то момент я даже начал заниматься борьбой, чтобы физически закалиться. Впрочем, все это детские воспоминания, думаю, любой может рассказать нечто подобное.

─ Это так. Но не у всех ближайшими друзьями становятся Греф с Кудриным.

─ Да, очень дорожу отношениями с Германом и Алексеем, только учтите, что наша дружба ведет отсчет с середины 90-х годов, когда никто не рискнул бы предсказать, что молодые экономисты спустя десятилетия стремительно войдут в политический истеблишмент страны. Познакомились мы благодаря Собчаку, умевшему собирать вокруг себя ярких, талантливых людей. Когда я впервые встретился с Анатолием Александровичем в Мариинском дворце, с ним рядом находился Владимир Путин. Это было начало 1992 года. Приехали инвесторы из Франции, речь шла о планах реконструкции Новой Голландии, архитектурного памятника, от которого рукой подать до Мариинского театра. Проект реализовать не удалось, но знакомство с Владимиром Владимировичем состоялось.

Когда в 1999 году Владимир Путин стал премьером российского правительства, он обо мне вспомнил. Я приехал к нему в Белый дом. К тому моменту в должности он пробыл месяц, не более. Просидели мы полтора часа… Но не хочу изображать из себя включенного в узкий круг избранных государственного мужа, с которым обсуждают сценарии спасения Отчизны. Нет, конечно!

Уже тогда, в конце девяностых, я регулярно выступал на главных музыкальных площадках мира, дирижировал на крупнейших фестивалях, в неформальной обстановке общался с сильными мира сего. В течение месяца мог побывать в Нью-Йорке, Париже, Токио и Берлине. На мои концерты еще двадцать лет назад приходили Генри Киссинджер и глава Всемирного банка Джеймс Вулфенсон, а дружба с президентом Royal Philips Electronics Кором Боонстра помогла организовать гастроли Мариинского театра в Голландии, Франции и, удивитесь, Китае. Для крупной транснациональной компании эти расходы были сущим пустяком, зато на наше выступление в Пекине взял да пришел тогдашний председатель КНР Цзян Цзэминь.

Но это так, к слову. Не буду запугивать именами президентов, хочу лишь сказать, что культурные связи ─ невероятный ресурс, и я всегда старался в меру своих сил использовать его для укрепления дружественных отношений между другими странами и Россией.

─ О чем вы просили Владимира Путина в ответ?

─ Не люблю никого напрягать без особой нужды. Возможность поговорить с президентом страны у меня бывает несколько раз в году, но не нагружаю мелочевкой, обсуждаю вопросы, относящиеся к компетенции главы государства.

─ Но вы же сумели сделать его участником последнего конкурса Чайковского. Пусть и в качестве зрителя гала-концерта.

─ В 2007 году из жизни ушел возглавлявший оргкомитет конкурса Мстислав Ростропович, я принял обязанности на себя и постарался вернуть этому музыкальному соревнованию былой престиж. В 2011-м Владимир Путин, занимавший пост главы правительства, присутствовал на открытии конкурса, а в 2015-м пришел на закрытие. Но это не моя заслуга, а уважение к статусу мероприятия.

— Обратил внимание, что ваши гастроли нередко удивительным образом совпадают с поездками президента страны. Из последнего: Путин прилетел с визитом в Пекин на празднование 70-летия окончания Второй мировой войны, а вы уже там, выступаете с российско-китайским молодежным оркестром. Владимир Владимирович перебрался во Владивосток на экономический форум, и вы в тот же вечер даете гала-концерт для участников и гостей ВЭФ…

— Замечу, что китайские музыканты до этого сыграли в Москве в честь нашего Дня Победы, сейчас был ответный визит. Форум в Приморье проводился впервые, организаторы пригласили нас. Это почетно и ответственно. Коль речь у нас зашла о Владивостоке, могу сказать, что в Приморском театре оперы и балета, открывшемся в октябре 2013 года, хорошая акустика, большой зал, способный вместить до полутора тысяч зрителей. Да и внешне здание выглядит современно. Но все же понимают, что театр — не только стены. Мы решили, что Мариинка не шефство возьмет над новым театром, а фактически он станет нашей частью, еще одной сценой. Дальневосточной. Оставаясь, естественно, в собственности Приморского края.

— За десять тысяч километров не налетаешься.

— Справимся. В прошлом году мы дважды выступали в Приморье, дважды — в этом. Дальше — больше. И это не красивые слова. Будем играть там спектакли из репертуара Мариинки, наши лучшие репетиторы поработают с местной труппой — оперной, балетной, с оркестром… Хотя, вы правы, концы не близкие. Я вот из Владивостока полетел в Москву, а оттуда — в Европу, а артисты наши возвращались в Питер через Новосибирск. По-другому не получается…

─ Вернусь к президенту. Плата за дружбу с ним не кажется вам чрезмерной, Валерий Абисалович? Взять недавнюю бурную дискуссию в Мюнхене на тему, надо ли подписывать контракт на три миллиона евро с этим русским, который во всем защищает Владимира Путина.

─ Думаете, это первый случай, когда меня пытались спровоцировать? Но я прекрасно понимаю: едва артист начинает публично выяснять отношения, он сразу обрекает себя на проигрыш. Спорить я умею и готов защищать свою позицию на любом уровне и перед любой аудиторией, но стоит ли тратить на это силы и время? На мой взгляд, нет. Лучше заняться чем-то более полезным. С большим удовольствием буду говорить не о политике, а о великих композиторах.

─ Но позиция немцев не могла вас не задеть.

─  Послушайте, две недели назад я дал большое интервью Spiegel. В преддверии моей новой работы в столице Баварии, начавшейся 17 сентября. Меня опять терзали теми же околополитическими вопросами. В итоге я сказал: "Гергиев не угрожает Мюнхену. Думаю, ваших людей больше волнуют проблемы, связанные с беженцами и террористами с Ближнего Востока".

К слову, с Мюнхенским филармоническим оркестром я и раньше неоднократно сотрудничал, и контракт был подписан задолго до акта воссоединения Крыма с Россией, который на Западе называют "аннексией". Политикам потребовался повод, чтобы поднять шумиху. Они его нашли ─ ну и прекрасно. Я ни с кем не ввязывался в полемику, хотя меня активно втягивают в обмен ударами, пытаясь заставить обсуждать чуждую проблематику. Это утомляет и напрягает. Не люблю говорить о том, что не понимаю и чем не интересуюсь. Однажды во все том же Мюнхене попробовали сорвать мою пресс-конференцию, спрашивая о совершенно постороннем. Кажется, на современном языке это называется "троллинг"? За пару минут я доходчиво объяснил, что не для того приезжаю в Германию. Немецкие журналисты почему-то остались недовольны моим ответом…

В конце января у нас были большие гастроли в Нью-Йорке. Перед Metropolitan Opera стояли пикеты с украинскими флагами и транспарантами. Я спокойно проходил мимо. Ведь эти демонстрации и рассчитаны, чтобы на них обратили внимание. Прошлой осенью после нашего выступления в Carnegie Hall провокацию устроили в концертном зале. Пока я поднимался из оркестровой ямы на сцену, из партера стали выкрикивать гадости. Публика отреагировала гневным ревом, потребовав вывести хулиганов вон. Так и сделали. Анна Нетребко сильно расстроилась, переживала. Я постарался ее успокоить, не брать в голову. На меня подобные выходки давно не действуют.

О письмах в поддержку, Кехмане, Мединском, Башмете и лицах кавказской национальности

─ Но, как ни крути, очевидно, что на Западе не простили вам подписи под письмом в поддержку Владимира Путина по Крыму и Украине.

─ Начнем с того, что я ничего не подписывал.

─ То есть как?

─ Да вот так! В марте 2014-го позвонил Владимир Мединский: "Валерий Абисалович, как вы относитесь к событиям в Крыму?" Отвечаю: "Людей надо спасать". Министр спросил: "Подпишете письмо к Путину?" Говорю: "Пришлите текст, должен прочесть". И все, точка. Ничего мне не прислали, а через несколько часов узнаю из прессы, будто я едва ли не первый подписант…

Знаете, на мой взгляд, все эти коллективные письма совершенно ни к чему. Отрыжка советского прошлого. У Владимира Путина ясная и глубоко проникающая логика, когда он говорит о Крыме, ситуации на Украине и не только об этом. Президент может все объяснить, во всем убедить. России повезло, у нее сильный лидер! И он точно не нуждается в защите со стороны культурной общественности. Тем более вот такой, облеченной в форму публичных воззваний. На мой взгляд, подобные послания не укрепляют общую позицию, а наоборот ─ выбивают платформу из-под ног каждого из нас. Медвежья услуга! Я гражданин, но не подписант. Мы в состоянии сами сказать все, что считаем нужным. Повторяю, в любой аудитории. Я выступал в Библиотеке Конгресса США, перед американскими сенаторами, военными и экспертами… Со многими из них знаком лично. То же самое в Канаде, Южной Америке, Японии...

─ Вы высказывали Мединскому позицию по письму?

─ Напрасно думаете, будто я только тем и занимаюсь, что общаюсь с президентами, министрами и олигархами. У них своя жизнь, у меня — своя. Время от времени мы пересекаемся в какой-нибудь точке, потом расходимся по своим орбитам. Так и должно быть, на мой взгляд.

Заканчивая тему чиновников, скажу, что они тоже разными бывают. Иным доставляет удовольствие демонстрировать окружающим власть, унижать. В данном случае речь не о Мединском, я оглядываюсь на прошлый опыт. Конечно, конфликты бывали. Когда обстоятельства вынуждали, я без излишних колебаний шел на обострение. Это происходило в случае, если видел, что ущемляются интересы Мариинского театра. Сразу ставил вопрос ребром. Помню, как я, без году неделя назначенный худруком, воевал с Ленинградским горкомом КПСС, когда захотели отнять построенный для наших артистов дом и отдать его "афганцам". Сам я не претендовал на жилплощадь, но за коллег ходил и "дрался". Речь шла о ста тридцати семьях! В итоге с помощью Юрия Соловьева, возглавлявшего Ленинградский обком партии, нам удалось отстоять свое.

Мы никогда не требуем исключительного отношения, но хотим, чтобы наши интересы учитывались.

─ К слову, как вы оцениваете назначение директором Новосибирской оперы Владимира Кехмана, которому благоволит министр Мединский?

─ У меня крайне негативное отношение к этой персоне. И дело не только в том, что не уважаю людей, которые берут деньги в долг, а потом не возвращают. Заговорив об антисемитизме Германа Грефа, Кехман перешел красную черту. При встрече руки ему не подам. Это точно.

─ Обиделись за Германа Оскаровича?

─ В данном случае моя дружба с Германом ни при чем. Как можно сносить подобные высказывания о человеке, который по своим качествам явно не чета Кехману? Среди моих ближайших друзей не было и нет антисемитов. Как и националистов или шовинистов. К тому же давайте не забывать: не Сбербанк должен громадные деньги Кехману, а наоборот. Словом, у меня серьезные расхождения с человеком, чье имя даже называть лишний раз не хочу.

─ Вы ошибались в людях, Валерий Абисалович?

─ Безусловно. Но никогда не строил отношения на ненависти. Меня учили любить.

─ Тем не менее, однажды у вас ведь был привод в милицию. Юрий Башмет рассказывал.

─ А-а, вы об этом… Анекдот чистой воды! После концерта я сел в машину Юры, и мы поехали за город в гости к общим друзьям. Башмет ездит быстро, да и автомобиль не предполагал иного. Это был спортивный "Мерседес". Нас остановили гаишники, а Юра, на беду, забыл водительские права вместе со всеми документами. Милиционеры сразу напряглись и потребовали открыть багажник для осмотра. А там ─ гора роскошных букетов. Мы же возвращались с выступления. Башмет стал объяснять: это ─ Гергиев, известный дирижер. Я в свою очередь попытался вступить в диалог: а это, мол, знаменитый альтист… Гаишников наши комментарии не убедили, они никак не могли решить, кто перед ними ─ угонщики или торговцы цветами с Рижского рынка. В чем точно не сомневались, так в том, что мы оба ─ лица кавказской национальности. В конце концов, старший по званию обратился ко мне: "Парень, ты за моей спиной не стой. Я этого сильно не люблю…" Потом нас отвезли в этот… в заказник. Или как он называется?

─ "Обезьянник".

─ Ну да, типа того. Провели мы там несколько часов. По закону подлости, у меня разрядился мобильник, пришлось просить телефон у сидевших в соседней клетке девиц легкого поведения. Удалось дозвониться почему-то до Шакурова, чей номер помнил Башмет. Сергей тут же примчался в отделение. Его милиционеры сразу опознали. Видимо, в их кругу профессия киноактера популярнее, чем дирижера...

Хотя обычно меня узнают. Помню, в 1997 году сидел в лондонском отеле Waldorf, завтракал. Вдруг подходит моложавый, симпатичный и энергичный человек: "Андрей Костин, Внешэкономбанк. Рад вас видеть, маэстро!" Так началось наше знакомство, которое потом переросло в дружбу…

На наших концертах часто бывают коронованные особы, президенты, премьер-министры и прочие VIP-персоны. Правила хорошего тона требуют встретиться после выступления, пообщаться. Устанавливается какой-то человеческий контакт. Другое дело, что я никогда не стремился приблизиться к знаменитостям лишь ради коллекционирования знакомств. Мне хватало мозгов, чтобы понять: это не делает нас равновеликими. Сегодня нравы значительно упростились. Перед спектаклем, после него, даже в антракте к тебе может подойти незнакомец и попросить о селфи. Никакой робости! Сфотографировался и дальше пошел ─ искать очередную знакомую физиономию для следующего совместного снимка…

Пытаюсь поставить себя на место этих людей и… не получается. Вот совсем! Помню, в детстве во Владикавказ приезжали с гастролями Рихтер, Ростропович, Темирканов. Конечно же, я ходил на концерты столичных знаменитостей, но так, чтобы потом ломиться в гримерку к Мстиславу Леопольдовичу или Святославу Теофиловичу, просить у них автограф…

— Наверное, любой провинциальный пацан на вашем месте заробел бы. Особенно в те давние годы.

—- Так ведь и потом, когда вырос, ничего принципиального не изменилось! Комичный эпизод был с Эмилем Гилельсом. В начале 70-х мы ехали в одном вагоне до Берлина. Эмиль Григорьевич ─ на гастроли, я ─ на конкурс Герберта фон Караяна. В дороге провели больше суток, но я так и не осмелился первым приблизиться к одному из величайших пианистов двадцатого века. В Бресте оба подошли к телефону-автомату. Мобильных трубок еще не изобрели, и по межгороду звонили пятнадцатикопеечными монетками. Я стоял на почтительном расстоянии и смотрел на Эмиля Григорьевича. Когда он закончил разговор и царственной походкой, словно по сцене Большого зала Московской консерватории, направился к поезду, я зашел в телефонную будку и обнаружил, что Гигельс забыл две монеты. Выскочил наружу и бросился за Эмилем Григорьевичем, окликнув его по имени. Он с удивлением оглянулся, я протянул монетки и… все. Гилельс поблагодарил и поплыл по перрону дальше. Мне так и не хватило смелости заговорить с ним…

— А вот с Плисецкой и Щедриным у вас были давние дружеские отношения. Знаю, вы встречались с Майей Михайловной незадолго до ее смерти…

— Да, и ее уход стал для меня жестоким ударом. Это случилось в мой день рождения. Утром 2 мая они звонили из Мюнхена, поздравляли, а вечером Плисецкая ушла… Нашему знакомству более тридцати лет, но тесная дружба завязалась в последнее десятилетие. В середине апреля мы прекрасно пообщались в Москве, потом провели несколько замечательных дней в Питере. Ничто не предвещало трагической развязки. Ничто! Майя Михайловна готовилась отметить в ноябре девяностолетие, строила планы...

Я ведь решил уйти из Лондонского симфонического оркестра и возглавить коллектив Мюнхенской филармонии во многом из-за того, что Щедрин и Плисецкая жили в столице Баварии. Плюс, конечно, понимание, что немецкая музыкальная культура ─ площадка, где я не до конца высказался. Всегда ехал в Мюнхен в предвкушении общения с Майей Михайловной и Родионом Константиновичем. Они всегда были одним целым…

О подарке Порошенко, здоровье Хворостовского и просьбе герцога Люксембургского

─ А Цискаридзе, интересно, ваша креатура?

─ Николай уже доказал, что на посту ректора Академии русского балета имени Вагановой работает лучше предшественников. У меня была одна просьба к Коле: подольше не давать никаких интервью и развернутых комментариев. Слова вырвут из контекста, исказят… Мы ведь не на кухне выясняем отношения, нельзя опошлять великое искусство мелкими страстями.

…Конечно, кандидатура Цискаридзе согласована со мной, и я ее поддержал. От того, насколько успешна и эффективна будет работа Николая, в немалой степени зависит и будущее балета Мариинского театра. Так что у меня кровный интерес, можно сказать. А если серьезно, то поддержку молодых талантов я всегда считал важнейшей задачей. Оттого и конкурсу Чайковского уделяю столько внимания. В этом году потрудиться пришлось изрядно…

─ Вас не смущает, что среди скрипачей вновь, как и в 2011-м, никому не присудили первую премию?

─ Бывают такие периоды, никуда не денешься. Главной обязанностью как сопредседатель оргкомитета я считал приглашение авторитетных, профессиональных и максимально не ангажированных членов жюри. Думаю, с этим справиться удалось.

Проблема с молодыми скрипачами стоит острее, чем с пианистами ─ это общая тенденция в мире. Может, не все выдающиеся исполнители последних десятилетий хотят преподавать и растить учеников, готовить смену, но это дело добровольное. Ничего страшного, подождем.

─ Зато среди пианистов публику очаровал француз Люка Дебарг, удостоившийся лишь четвертой премии.

─ Мог получить и шестую. Был высочайший уровень соревнования, жестокая конкуренция. За бортом финала осталось несколько сильных пианистов, которых, не сомневаюсь, ждет хорошая исполнительская карьера. А лауреаты конкурса уже сейчас дают концерты по всему миру. Стокгольм, Миккели, Роттердам, Эдинбург, Римини, Токио… Тот же Люка 8 сентября играл с оркестром Мариинского театра в итальянском Мерано, днем ранее в Милане с нами выступил получивший вторую премию виолончелист Александр Рамм, накануне ─ Даниил Харитонов. И это только начало! Ребята вышли на орбиту. Пусть вращаются, набираются опыта.

Да, дистанция конкурса получилась длинной, почти никому не удалось ровно, без спадов пройти все туры. За исключением, пожалуй, певца из Монголии Ганбаатара Ариунбаатара. Я воспользовался своим правом и именно ему присудил Гран-при в размере ста тысяч долларов. В потенциале Ганбаатара нисколько не сомневаюсь, а баритоны в опере всегда востребованы. Особенно такие ─ рослые, статные, с хорошим голосом, врожденным артистизмом и природной харизмой.

─ Словно про Дмитрия Хворостовского рассказываете.

─ Между этими исполнителями определенно есть нечто общее, но монголу еще расти и расти до Димы. К сожалению, Хворостовский сейчас болеет, но он сделает все, чтобы победить недуг. Мы давно дружим, и я знаю его сибирский характер. Он не сдастся… Дмитрий уже заявил, что в конце сентября планирует выйти на сцену Metropolitan Opera. Не исключаю, что в те дни окажусь в Нью-Йорке. Обязательно постараюсь побывать на спектакле, чтобы пообщаться в спокойной обстановке, обсудить разные темы.

─ О политике говорите?

─ Не в первую очередь, но в том числе. Наши взгляды по ситуации на Украине в основном совпадают. Братоубийственной войне нет и не может быть оправдания.

─ Вы еще остаетесь народным артистом соседнего государства или уже разжалованы и объявлены врагом украинского народа, как многие ваши российские коллеги?

─ Мое отношение к народу Украины не зависит от наличия или отсутствия персональных регалий. Культурные связи могут и должны сделать то, что порой не под силу политикам. Мы неоднократно гастролировали по уже провозгласившей независимость Украине, и нас всегда хорошо встречали. Три года назад привозили в Киев "Хованщину" с Ольгой Бородиной и Владимиром Галузиным. Меня огорчило, что из афиши Театра оперы и балета имени Шевченко напрочь исчезли русские названия. Чем провинились Чайковский, Мусоргский или Шостакович? Произведения этих великих композиторов звучат в Covent Garden, Metropolitan Opera и La Scala, а для Киева, значит, они недостаточно хороши? Неприятно было это сознавать. Я пытался в середине нулевых годов организовать на Украине фестиваль под названием "Киевская Русь". Встречался с Виктором Ющенко, который сказал, что идея ему очень нравится, и он гарантирует всяческую поддержку. Увы, фестиваль прошел лишь раз. А ведь с нами в Киев тогда прилетал и Брин Терфель, выдающийся оперный певец из Британии, он к подобному отношению не привык…

─ Однажды вы праздновали день рождения в Киеве и в числе прочих подарков получили свой портрет, выполненный из шоколада.

─ Да-да, припоминаю. Я тогда еще пошутил: "Наконец-то меня съедят!"

─ А вы в курсе, что портрет сделали на фабрике "Рошен" Петра Порошенко?

─ Знаете, я спокойно отношусь к сладкому, в этом смысле у меня с Петром Алексеевичем ничего общего.

─ Отвечаете как настоящий дипломат. Не зря же с некоторых пор являетесь почетным консулом Люксембурга в Петербурге. Это дает какие-то преференции?

─ Теоретически полагаются красные дипломатические номера на машину, но я и не думал их заводить. Ведь не ради этого соглашался, правда? Попросил великий герцог, с которым мы знакомы более двадцати лет, я не мог отказать. Для меня это звание не привилегии, а обязанность. Привык так ко всему относиться.

О "цветном слухе", Лиге чемпионов, взгляде исподлобья и профессиональных болезнях

─ Обратил внимание, что часто дирижируете по памяти, перед вами пустой пульт, без партитуры.

─ Когда хорошо знаешь произведение, не хочется сковывать себя даже переворачиванием страниц. Но не все можно выучить наизусть, ведь в симфонии, которая звучит час, ─ сотни тысяч нот. Я и не ставлю перед собой сверхзадачу запомнить абсолютно все. Главное ─ качественно дирижировать. С другой стороны, лежащая перед дирижером партитура позволяет оркестру чувствовать себя спокойнее и увереннее. Зачем понапрасну нервировать людей? У них и без того тяжелая работа.

─ "Цветной слух" ─ это миф?

─ Существует понятие синестезии, когда зрение и слух как бы сливаются воедино. Не скажу, будто вижу цветную музыку. Есть другое: уделяю громадное внимание правильной окраске каждого инструмента в оркестре. Задача дирижера - свести все вместе. Четкость ритма и ясность музыкальной речи очень важны, но нужно чувствовать грань, чтобы не "засушить" произведение. Иначе из него уйдет душа.

─ А когда даешь по двести концертов в год, она разве не уходит?

─ Наши артисты оперы и балета знают: чтобы сделать себе имя, надо колоссально много трудиться, показывая стабильное и высокое качество. Основа основ! Если растет признание, будут подниматься и гонорары. Взаимосвязанные процессы.

Мне вроде бы никому не надо ничего доказывать, но перестану уважать себя, если остановлюсь. Недавно вот сыграл с молодежным оркестром произведение композитора Йорга Видманна. Трудное! Дважды исполнили ─ в Петербурге и в Берлине.

─ А в перерыве успели на футбол сходить.

─ Счастливое стечение обстоятельств! По-прежнему очень люблю эту игру, давно и преданно болею за "Зенит", отлично помню, как наши ребята разгромили "Баварию" со счетом 4:0, был еще на нескольких домашних матчах в Питере, но, увы, на стадион выбираюсь гораздо реже, чем хотелось бы. Свободного времени катастрофически не хватает. А в этом июне удачно совпало: мой концерт в Берлине пришелся на следующий день после финала Лиги чемпионов. Ясное дело, не мог упустить шанс вживую посмотреть матч "Барселоны" и "Ювентуса". Так сказать, дирижеру ─ дирижерово, а футболу ─ футболово.

─ У представителей вашего цеха, кстати, есть профессиональные заболевания?

─ Скорее, вредные привычки. Случается завышенная самооценка и чрезмерная уверенность в себе... Людям начинает казаться, что у них в руках не дирижерская, а волшебная палочка. Но мы не боги, а слуги. Композитора, оркестра, слушателя. Знаете, совсем не стыдно быть прислугой Чайковского или Моцарта.

─ Почему среди крупных, ведущих дирижеров мало женщин?

─ Может, со временем ситуация изменится, но пока все обстоит так. И дело не в мужском шовинизме. Исторически сложилось, что образ руководителя большого музыкального коллектива ассоциируется с мужчиной.

─ Но в повседневной жизни прекрасный пол отлично умеет манипулировать нами, вьет веревки…

─ Иными словами, все мужчины в той или иной степени подкаблучники? Не знаю, у каждого по-своему… Могу сказать одно: симфонический оркестр ─ особенный организм, управлять им не так просто.

─ Голос часто повышать приходится?

─ Может, иногда два-три крепких слова ─ жестких, но не грубых…

─ Плюс фирменный взгляд исподлобья.

─ Это приводит в чувство. Мы постоянно и помногу работаем, специально подгонять людей не хочется, но порой приходится. Скажем, струнная группа ─ скрипачи, виолончелисты ─ редко заменяется внутри концерта, один состав начинает и заканчивает выступление, а среди играющих на духовых инструментах есть любители ротации. Исполнил произведение и уступил место младшему коллеге. Конечно, дуть в трубу час-другой нелегко, но дисциплину нарушать нельзя. Чтобы такого не происходило, и нужен дирижер. В том числе и для этого…

У оркестрантов даже юмор специфический. Струнники показывают на ударников и говорят: "Всю жизнь дубасят по чужой коже, а потом жалуются на усталость…" На самом деле, второстепенных инструментов нет. Каждый важен. В классном оркестре не бывает слабых мест. Самое страшное, когда певец не вполне здоров или степень его подготовки, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Такое случалось. Это повод всерьез задуматься, стоит ли привлекать данного исполнителя к работе впредь.

─ Отказывать приходилось?

─ Бывало. Если это на пользу спектаклю, ничего страшного. Хотя певцы ─ очень хрупкие существа с ранимой психикой, они легко ломаются. Но обижаться надо не на других, а на себя. Любой дирижер не ищет плохого исполнителя…

Конечно, чтобы уверенно управлять оркестром, надо обладать определенным жизненным опытом. В начале прошлого века фурор произвел юный Вилли Ферреро, который начал дирижировать, еще не зная нот и не умея читать. Как вундеркинд, он выступал во многих европейских странах, в том числе в России, где очаровал и привел в неописуемый восторг царскую семью. Но потом мальчик подрос, и оказалось, что он не Фуртвенглер, не Караян и не Бернстайн… Говорят, дирижер ─ профессия второй половины жизни. Я видел великолепные концерты 84-летнего Мравинского. Помню, как Илья Мусин, мой педагог, заглянул в кабинет после спектакля, которым я был очень недоволен. Кто-то из певцов ошибался, несколько музыкантов играли вяловато. Я поругивался, кипятился, а Илья Александрович по-отечески приобнял меня и сказал: "Знаете, Валерик… Дирижирование ─ это трудно. Особенно первые семьдесят лет". Ему тогда было далеко за девяносто, и нас разделяла громадная дистанция в полвека…

─ Сейчас она сократилась.

─ Но определенный запас времени у меня, надеюсь, все же есть. Не собираюсь сходить с дистанции, еще поработаю. Останавливать меня надо было в детстве. Сейчас поздновато…