Поздно вечером 25 августа стало известно, что президент Владимир Путин нанес рабочий визит в Абхазию. Это произошло прямо накануне дня пятой годовщины признания Абхазии и Южной Осетии 26 августа 2008 года.
Вынужденное признание
Признание нашей страной Абхазии и Южной Осетии пять лет назад стало таким же неожиданным и в то же время логичным шагом, как и военное вмешательство России в вооруженный конфликт, начавшийся – или, правильнее, возобновившийся - в ночь с 7 на 8 августа 2008-го в Южной Осетии.
Пятидневная война не только принесла Грузии военное поражение – она еще и сломала де-факто сложившиеся режимы взаимоотношений России с Абхазией и Южной Осетией. Миротворческого мандата, в соответствии с которым Россия с начала 1990-х годов держала в обеих республиках свои небольшие воинские соединения, больше не существовало. Мировое сообщество, возмущенное появлением российских танков в Поти и Гори , продолжало настаивать на том, чтобы Россия отвела свои войска на линии, на которых они находились до начала военной операции 8 августа. Это означало, проще говоря, что, несмотря на военное поражение Грузии, Россия могла выйти из ситуации с меньшим количеством очков, чем у нее было в начале партии. Такое развитие сюжета, естественно, не входило в российские планы. Хотя аналитики почти единогласно продолжали утверждать, что признания не будет практически до того момента, как о нем было объявлено, Россия приняла единственное решение – и стала первым в мире государством, которое официально признала независимость Абхазии и Южной Осетии.
Как и в случае с военным вмешательством, признание было тактически оправдано, но спустя пять лет итоги этого шага не выглядят однозначными.
Кто платит, тот и заказывает музыку
Первая и главная проблема касается денег и контроля их расходования.
Не секрет, что до признания в августе 2008 года Россия тратила свои средства на поддержание определенного уровня социального развития в Абхазии и Южной Осетии. В Южной Осетии, которая после появления в 2004-м грузинского таможенного поста на Транскавказской магистрали практически лишилась последнего источника относительно самостоятельных доходов с грузового транзита, контрабанды и простой продажи во внутренние районы Грузии своей сельхозпродукции, российская помощь в последние годы перед войной стала главным фактором поддержания жизни на этой территории. В Абхазии зависимость была не так фатальна, но деньги также поступали – особенно после того, как Россия официально вышла из экономических санкций против республики, введенных Советом глав государств СНГ в начале 1990-х годов.
Признание, казалось бы, должно было облегчить финансовые взаимоотношения Москвы с Сухумом и Цхинвалом: ведь теперь не нужно было придумывать схем, которые прикрыли бы фактическое финансирование де-юре чужих регионов. 26 августа Абхазия и Южная Осетия стали странами, с которыми Россия могла договариваться о любых формах финансового сотрудничества.
Это и было сделано, но Россия тут же столкнулась с проблемой: выделяя деньги суверенным странам, она далеко не всегда в состоянии проконтролировать их расходование.
Витрина на оформлении
В случае с Южной Осетией это уже не раз привело к возникновению вопроса об эффективности трат – особенно чувствительному в ситуации, когда «домашняя» оппозиция ставит под вопрос эффективность бюджетного финансирования собственно российского Северного Кавказа.
Столкнувшись при прежнем югоосетинском президенте Эдуарде Кокойты с эшелонированной схемой злоупотреблений российскими деньгами, в которую, судя по всему, были включены и некоторые российские чиновники, Москва принялась искать способы поставить финансирование под контроль. Но пока эти схемы напоминают финансирование Чечни сразу после активной фазы боевых действий второй войны, в первой половине 2000-х: тогда так боялись, что воровство повторит рекорды времен первой кампании, что практически вообще не давали денег. Или строили такие многоуровневые схемы согласований, что эффект «на земле» не достигался.
В Чечне прогресс оказался достигнут благодаря Рамзану Кадырову, которому удалось таким образом выстроить личные отношения и с Москвой, и со своими чиновниками в Грозном, что деньги в республике появились и заработали. Но Чечня, при всей своей самостоятельности, оставалась регионом Российской Федерации, и у Москвы есть полный набор формальных и неформальных инструментов контроля того, что там происходит. В суверенных Абхазии и Южной Осетии, хотя они объективно во всем зависят от России и в военном, и в экономическом, и, в большой степени, в политическом отношении, контроль осуществить оказывается гораздо сложней.
Это ставит республики в затруднительное положение. С одной стороны, они получают и тратят российские деньги, которых им хватает на поддержание определенного уровня функционирования социально-экономической системы. С другой, добиться эффективного расходования этих денег России сложно.
У администрации Михаила Саакашвили в Грузии было несколько, что называется, «визитных карточек» - таких, например, как центр Тбилиси, Мцхета, Сигнахи или Батуми. В этих городах давно не было боевых действий, и можно спорить об эстетической ценности проделанных реставрационных и строительных работ, но факт остается фактом: правительство нашло деньги на приведение этих городов в порядок и добилось определенного, вполне ощутимого результата. Финансовые возможности у России определенно больше, чем у Грузии, Сухум и Цхинвал по размерам сопоставимы с Батуми и Сигнахи, а мотивация сделать из Абхазии и Южной Осетии «витрину» российского кавказского политического проекта у Москвы определенно не уступает желанию Тбилиси увеличить поток туристов в Грузию. Но печальный факт остается фактом – Сухум и Цхинвал так и не стали «витриной».
Минусы изоляции
Южная Осетия – и в меньшей степени Абхазия – все отчетливей сталкиваются с негативными последствиями экономической изоляции. Южная Осетия, географически развернутая в сторону Грузии, изолирована от нее все более надежно охраняемой границей. Ее граница с Россией открыта, но вместо сети дорог на этой границе есть только одно окно Транскама, движение по которому давно затихло, а рынок Северного Кавказа недоступен для югоосетинской продукции. Спустя пять лет после официального признания независимости перед Южной Осетией все еще стоит перспектива превращения в зону обслуживания бытовых нужд находящегося там российского воинского контингента.
Абхазия, у которой есть развитое сельское хозяйство и туристическая индустрия, чувствует себя лучше, но она также находится в транспортном тупике: шоссе и железная дорога из России упираются в границу с Грузией. Впрочем, Абхазия – последний, кто заинтересован в восстановлении движения по этим дорогам: по ним в Россию поедут армянские и западногрузинские фрукты, которых больше, чем абхазских.
Своя "вилка" есть и в вопросе российских инвестиций в развитие: чтобы россияне пришли в экономику, нужно позволить им напрямую покупать недвижимость. А это в Абхазии многие считают угрозой суверенитета. Если же это ограничение удастся снять, и инвестор из России придет в Абхазию, возрастет вероятность роста стоимости сервиса – и это лишит республику ее традиционных летних клиентов из среды малообеспеченного российского среднего класса, которому не хватает на Турцию и тем более на Геленджик.
Впрочем, все это не означает, что кто-то в Сухуме или Цхинвале разочарован признанием. Проблемы роста воспринимаются здесь, как временные трудности. То же относится к малому числу стран, которые последовали примеру России в части признания абхазской и югоосетинской независимости. Для Абхазии и Южной Осетии, которые 20 лет, с начала 1990-х годов, жили перед лицом постоянной угрозы возобновления войны, пятилетний период мира – это уже огромное достижение.