Гарри Бардин: не из всех гадких утят вырастают лебеди

11 сентября исполняется 80 лет Гарри Бардину, классику отечественной анимации, создателю трех десятков мультфильмов, среди которых удостоенная в 1988 году "Золотой пальмовой ветви" Каннского кинофестиваля десятиминутка "Выкрутасы", полнометражный "Гадкий утенок", а также ставшие хрестоматийными "Конфликт", "Летучий корабль", "Брак".

С юбиляром поговорил руководитель проекта "Первые лица" Андрей Ванденко.

― Как-то вы процитировали своего учителя, народного артиста СССР Сергея Образцова, сказавшего, что творцу надо умирать лет в 60, не позже.

― Да, чтобы пришедшие на похороны сокрушались, говоря об ушедшем: "Он мог столько совершить, но, боже, так рано нас покинул!"

― А вы что скажете сейчас — с высоты прожитых 80, Гарри Яковлевич?

― Ну, Сергей Владимирович сам дожил до 90, и, произнеся эту фразу, подчеркивал, что все сделал в жизни. У меня же нет ощущения, будто я осуществил все планы. Наоборот — собираюсь снимать новый фильм. Пока работаю, я живу.

― Вы пришли в мультипликацию в 1975 году, успев перепробовать много разных профессий.

― Знаете, у меня классическая советская биография. После окончания школы пытался поступить в Киевский архитектурный институт, но завалил экзамены. Гипсовую голову Давида нарисовать сумел, получил четверку, а вот с черчением не справился. Честно сказать, я и не готовился к поступлению. Родня убедила пойти по стопам дяди и тети, профессиональных архитекторов.

Год отработал на заводе и подал документы на механический факультет Брянского трансмаша. Сегодня вряд ли объясню, почему решил стать инженером, каков был побудительный мотив.

На экзаменах не добрал одного балла.

Третья моя попытка стать студентом пришлась на Рижский политехнический институт. Я уже имел два года трудового стажа, дававших льготы при зачислении. Меня приняли бы даже со всеми тройками, но на первом же экзамене — письменной математике — я схлопотал двойку... Видимо, судьба вела так, указывала: куда прешься, это не твое. Но я не прислушивался, за что и загремел в армию.

Служил в Армении, защищал ее от турок.    

― Буквально?

― Фигурально. Помню, на 60-летие устроили мой юбилейный творческий вечер в кинотеатре "Москва" в центре Еревана. Полный зал народу. Меня всегда там привечали, тепло принимали. Взаимная любовь!

Я вышел на сцену и говорю: "Помните, что у вас происходило с 1961-го по 1964-й?" Кто-то из аксакалов ответил: "Да… В общих чертах". Я продолжил: "Значит, знаете, почему турки тогда не нападали на Армению. Все из-за того, что я здесь служил". Зал зааплодировал.

― А я слышал версию, что вы регулярно участвовали в тушении коньячного завода "Арарат".

― Тоже было, да. У руководства предприятия время от времени не сходился дебет с кредитом, и в критический момент на складе готовой продукции очень кстати возникали пожары. Полк пограничной артиллерии, в котором я служил, располагался неподалеку, вот нас и звали на подмогу. Но героической борьбы с огнем не ждали. Мы запихивали за пазуху столько бутылок с коньяком, сколько могли унести, и возвращались в казарму.

Правда, наш старшина успевал напиться на месте, и с территории склада его, как правило, эвакуировали на одеяле. Он был быстрее и опытнее, чем мы…

А потом меня забрали в штаб армии. Как художника-самородка. Я ведь от безделья вылепил и отлил из гипса Ленина. У нашей воинской части не хватало денег на покупку готового бюста вождя, а тут, значит, я удачно подвернулся.

— Похоже получилось?

— Конечно. А иначе как бы я оказался в Ереване? Кто-то из высоких начальников увидел мою работу и приказал перевести в штаб, где я и служил последние полтора года под командованием дважды Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Драгунского.

После демобилизации поехал в Москву поступать в театральный вуз, хотя родители были против, чтобы шел в актеры. Считали, что мужчине нужна серьезная профессия, а кривляние на сцене — это несерьезно. Но я уже сделал свой выбор.

На этот раз экзамены сдал успешно, меня готовы были принять и в Щукинское училище, и в школу-студию МХАТ. Тогда все так делали, бегали из одного вуза в другой, абы куда попасть. По-моему, и сейчас у абитуриентов эта практика сохранилась.

Я выбрал школу-студию, о чем никогда не жалел. Учился на курсе Павла Владимировича Массальского, видел живых классиков на расстоянии вытянутой руки. Это впечатляет и остается в памяти на всю жизнь. В школе царила уникальная атмосфера, сегодня такой уже нет. Как и понятия "авторитет". Молодые если и употребляют это слово, то в уголовном смысле, говоря про воров в законе.

А тогда мы трепетали перед мэтрами старой школы. У нас преподавал Василий Осипович Топорков, по коридорам ходили великие Тарасова и Грибов... Замечательные люди! Когда приезжали зарубежные гости, обязательно звали Вадима Шверубовича, он тут же начинал сыпать: "Рarlo italiano? Speak English?" Вадим Васильевич свободно владел 12 языками, мог поддержать разговор на любую тему, был озаренным человеком.

― В Художественном театре вам не предлагали остаться после окончания?

― Там получилась другая история. Меня выбрали старостой курса, и я добился того, что у выпускников отпала необходимость ходить по театрам и унизительно себя продавать. Мы составили программу из отрывков дипломных спектаклей, я вызванивал худруков столичных театров и приглашал их к нам на просмотр, который проводился в актовом зале школы-студии. Помню, "Современник" приходил в полном составе — с Олегом Ефремовым, Галиной Волчек... С нашего курса сразу взяли Авангарда Леонтьева.

Андрей Гончаров звал меня в Театр Маяковского. Точнее, предложил подписать договор, но с сентября. А дело происходило в июне. Я спросил: "И как это сделать?" Андрей Александрович ответил: "Если очень хотите, найдете способ". Но по натуре я человек бесхитростный и пошел туда, куда и большая часть моих однокурсников, — в Театр Гоголя. Так сказать, за компанию.

― И сколько вы там продержались?

― Как положено, пять лет. Ушел без сожаления, поскольку труппой руководил отнюдь не Гончаров. С Театром Маяковского я вряд ли простился бы так легко.

― А анимация как возникла?

― Увлекся. Меня стали приглашать на озвучание мультфильмов, и я проявился весьма ярко, скажем так. Это занятие мне жутко нравилось. После рутины Театра Гоголя на студии была полная отвязка. Я мог пробовать что угодно.

Потом понял, что готов написать сценарий для собственного мультфильма. За плечами уже был опыт работы в телепередаче "АБВГДейка", когда покойный Эдик Успенский истончился на первых десяти сериях и позвал в поддержку для мозговой атаки Аркадия Хайта, Юру Энтина, Андрея Кучаева, меня.

Коллеги отреагировали вяло, без азарта, а я включился. И точно не ради денег. Было интересно, молодой аппетит давал о себе знать, я написал первый сценарий, потом еще один, еще, еще...

― Но платили хорошо?

― Очень. Если не ошибаюсь, 1200 рублей за сценарий. В Театре Гоголя актерская ставка у меня была 75 рублей, за пять лет поднялся до 85…

Но я уже публиковался в "Литературной газете", журнале "Юность". А потом нам с Васей Ливановым предложили написать пьесу для театра Сергея Образцова. Мы стали напряженно работать над "Дон Жуаном", и в какой-то момент Сергей Владимирович сказал мне: "Оставайтесь в качестве сопостановщика". И я застрял в театре Образцова…

Общение с ним много мне дало. Мы ведь растем не в безвоздушном пространстве, формируемся под воздействием окружения. Это была счастливая пора…

Затем возникла идея поставить мультфильм по моему же сценарию. Первый у меня купили и сняли по нему картину, а второй лежал. Ну и я, будучи человеком азартным, сказал себе: "Why not?" Точнее, мог бы сказать, если бы хорошо знал английский, я же владею им на уровне элементарного диалога на фестивалях.

Словом, решил сам снять фильм "Достать до неба". Это был мой дебют в мультипликации.

Вот и я рискнул, бросился в пучину, не подозревая, что будущие коллеги из "Союзмультфильма" уже приготовили мне большой разгром.

— За что?

— Ну, как? Пришел с улицы, ни образования, ничего. Ну, актер, ну байки рассказывает, а мультипликация здесь при чем? В нашем деле карьеру строят медленно, долго идут вверх, поднимаясь по каноническим спиралям студии. А тут — этот выскочка. И сразу метит в режиссеры.

Навсегда запомнил 10 октября 1975 года. Это еще связано с событием в личной жизни.

Без десяти минут двенадцать закончился просмотр моего мультфильма, и все пошли в сценарный отдел на обсуждение. Я сразу почувствовал, что уже заготовлены огненные речи, после которых мне, в принципе, можно становиться к стенке и ловить пулю.

И вдруг поднялся Иван Петрович Иванов-Вано, патриарх анимации, с такой, знаете, обиженной нижней губой, и сказал: "Вот я пять лет учу своих балбесов, а потом слышу, что приходит какой-то Гарри Бардин и сразу делает кино. Гвоздь, подкова, раз-два и — готово! Сегодня мы посмотрели его работу… Поздравляю "Союзмультфильм" с таким приобретением. Крепкий режиссер пришел на студию".

После подобного заявления уже никто не мог вякнуть. Это было, повторяю, без десяти двенадцать. В эту минуту жена подарила мне сына Павла. 10 октября 1975 года. Бывают удивительные совпадения в жизни!

Вот так я стал режиссером.

― И отцом.

― Можно сказать, двойные роды.

Конечно, тогда никто не мог и подумать, что через какое-то время Паша тоже станет режиссером. Пойдет по моим стопам.

― Правду говорят, что мультипликатор должен до старости оставаться ребенком?

― Так и есть. И отчества у нас не приняты. Ну, какая солидность может быть, если всю жизнь продолжаешь играть?

― Дети разные встречаются. Есть и капризные, и вредные…

― Вы про характер режиссеров? Конечно же, расхожее журналистское выражение о добрых волшебниках экрана — полная ерунда. Это творческая среда, которой свойственны и зависть, и интриги, и все прочее. Я вот получил по полной программе, поэтому в 1990 году ушел с "Союзмультфильма" и отправился в автономное плавание.

― Как, к примеру, ваши коллеги пережили "Золотую пальмовую ветвь" Каннского фестиваля за мультфильм "Выкрутасы"?

― Трудно, очень тяжело. Поэтому и требовали не давать Государственную премию СССР в том же 1988 году. Выдвигал меня Союз кинематографистов. 29 человек подписали тогда письмо против моего награждения. Посчитали, что я и так много лавров получил.

И со званием "Заслуженный деятель искусств" тоже прокатили. Коллеги добились-таки своего, мои документы, когда возникала шероховатость, задвинули поглубже в стол в каком-то из руководящих кабинетов.

― А что за мотивы выдвигались?

― Есть иные кандидаты в лауреаты, более достойные.

― Премию дали кому-то другому?

― Никому, меня потопили, этим довольствовались и успокоились.

― Знаете поименно подписантов?

― Конечно. Более того, когда распался Союз кинематографистов СССР, мне передали в дар то письмо.

― Эти люди стали для вас нерукопожатными, Гарри Яковлевич?

― Простил. Католики говорят: простил, но помню. А как иначе?

Нельзя все время жить с ощущением гадости и предательства на душе…

― Не хотелось, как герою "Выкрутасов", построить высокий забор, пустить поверху колючую проволоку и отгородиться от мира?

― Наверное, забор — все-таки не самый правильный вариант. Я развернулся и ушел, в 1991 году сделал свою студию "Стайер". С тех пор и бегу на длинные дистанции.

― Хотя в кино предпочитаете короткий метр.

― Однажды у меня был опыт полнометражного фильма. "Гадкому утенку" я отдал шесть лет жизни.

Возвращаясь к вашему вопросу о регалиях, должен сказать, что у меня их, по сути, нет. В середине нулевых годов вдруг позвонила некая дама, не посчитавшая нужным представиться, и голосом торговки стала спрашивать, где мои документы. Я искренне не понимал, о чем речь. Дама начала нервничать: "Ну, как? На заслуженного деятеля искусств". Ответил: "Вы опоздали. Я давно уже народный. Люди присвоили звание, не дожидаясь указов".

Если отбросить лишнюю скромность, почти за полвека в профессии я сделал себе имя. Оно, на мой взгляд, важнее любого титула. Гарри Бардин — это, как сейчас говорят, тренд.

― Бренд. 

― Да-да, извините, путаю эти модные слова... Но, думаю, я ясно выразил свое отношение к наградам. Не медали должны быть, а признание. Оно делает тебя равным другим высоким режиссерам.

Не только в России.

― Хотите сказать, что и триумф в Каннах для вас ничего особо не значит?

― Нет, этот приз важен для меня, хотя тогда, в конце 80-х, он никак не был отражен в нашей печати. Его попросту не заметили, не написав ни строчки. Только сейчас вдруг на все лады стали повторять, что я — лауреат "Ветви". А в 1988-м — ни звука. Как и о том, что награду мне вручала Клаудиа Кардинале.

Был забавный эпизод. Из Франции в Москву я возвращался одним рейсом "Аэрофлота" с главным советским кинокритиком, писавшим из Канн репортажи и рецензии в газету "Правда", орган ЦК КПСС. Не хочу называть фамилию, человека уже нет в живых.

И вот, значит, поднимаюсь по трапу, направляюсь к своему креслу в салоне экономического класса, как вдруг Елена Сафонова, которая в том году была членом жюри Каннского фестиваля, видит меня и обращается к стюардессе: "Знаете, кто это? Лауреат "Золотой пальмовой ветви", наша гордость".

Словом, меня пересадили в первый класс. Ни до, ни после я так не летал.

Не успели вырулить на взлетную полосу, подошла бортпроводница, спросила: "Что вам принести?" Наверное, она имела в виду алкоголь — вино, коньяк. Я же попросил свежий номер газеты "Правда". Мне нужно было убедиться, что страна знает своих героев.

Действительно, на последней странице был напечатан отчет человека, который летел за моей спиной, несколькими рядами кресел далее. Я стал читать: "Закрылся XXXI Каннский фестиваль. Советские фильмы на нем не были замечены. Как, впрочем, и забастовка шахтеров, проходившая в те же дни во Франции".

Через много лет мы встретились в Северной Осетии на региональном фестивале, где среди прочего был и юбилейный банкет критика. Нас случайно поселили в соседние номера. Когда возвращались в отель, он панибратски хлопнул меня по плечу и сказал: "Помните, как я писал о вас?" Такие вот… выкрутасы.

― Аберрация памяти.

― Да, мы все хотим казаться лучше, чем есть…

Словом, после Канн моя жизнь никак не изменилась.

― За 15 лет работы на студии вы сняли 15 фильмов. И столько же за 30 лет, как вы выразились, самостоятельного плавания. Производительность снизилась?

― Не забывайте про полнометражного "Гадкого утенка", забравшего шесть лет.

Нет, я по-прежнему перехожу из проекта в проект.

― Последние восемь фильмов вы делаете самостоятельно, не беря денег у государства или крупных спонсоров, собираете, что называется, с миру по нитке.

― Да, использую краудфандинговую платформу. Деньги на проекты мне дают зрители, и это, поверьте, дорогого стоит.

― Просить не стыдно?

― Я же не для себя... У меня нет ни часов за полмиллиона долларов, ни яхт. Только вот эта квартира в Хамовниках. Однажды пригласил в гости французов. Они говорят: "Ну, это ваш кабинет. А где вы живете?"

― Когда идея обратиться к людям пришла в первый раз, это было трудно?

― Идея не моя. Как-то встретил на улице продвинутого молодого коллегу. Он и надоумил. Я и слова такого не знал — краудфандинг. Честно говоря, с трудом привыкаю к сегодняшнему новоязу. Читаю статьи современных киноведов и спотыкаюсь через "приквел", "сиквел" и прочие "тренды". Меня безумно от этого корежит. Люблю чистый русский язык.

Тем не менее на краудфандинговую платформу зашел, и это сработало.

― На фильм "Слушая Бетховена" вы собрали более шести миллионов рублей.

― Знаете, на пять картин мне удалось таким способом привлечь 17 миллионов. Говорят, я чемпион по этому показателю, больше никто не собирал.

― Тем не менее. 23 июля, полтора месяца назад, вы бросили клич на "Аve Maria", свой новый проект. Порог обозначен в два миллиона 800 тысяч рублей, а по факту на 10 сентября собрано 689 тысяч. Меньше четверти от требуемой суммы.

― Да, время тяжелое, люди стали жить беднее, поэтому и жертвуют деньги не столь активно… Но я не претендую, чтобы они снимали последнюю рубашку. Ни в коем случае! На краудфандинговой платформе такая система: если набираешь больше половины от заявленного, тебе переводят деньги. Если же меньше, все возвращается дарителям. Считаю, это честно.

К счастью, есть несколько человек, к которым могу иногда обратиться, попросить недостающее. Это мои поклонники из числа обеспеченных граждан. Они дают деньги, я беру, хотя каждый раз безумно страшно начинать новую работу. Я ведь ставлю себе задачу выше предыдущей. Есть боязнь не достичь уровня, не взять высоту. Но и опускать планку нельзя.

Важно не упустить момент: а вдруг уже пора сходить с дистанции?

Например, вот сын посмотрел "Песочницу", мой последний фильм…

― Спасибо, что говорите "последний", а не "крайний".

― Вас тоже цепляет это слово? Раздражает, что все вдруг стали употреблять его не к месту…

Так вот: Павел пришел смотреть уже готовый фильм, привел с собой восьмилетнюю дочку Любу, мою внучку. Она, кстати, участвовала в озвучании, я указал ее в титрах, чем эта красотка страшно гордится.

А продвижением и прокатом "Песочницы" будет заниматься "Союзмультфильм", мы снова вернулись к сотрудничеству…

Но хочу закончить мысль о реакции сына. После просмотра спрашиваю: "Ну как, Пашка?" Он ответил: "Отец, все в порядке. Ты на уровне". Для меня это важно. Павел — мой главный судья.

Когда рассказал ему идею фильма "Адажио", он посоветовал: "Убрал бы ты финал про приход Черного". Я начал возражать, и тогда Паша произнес фразу, которую я был готов услышать от чиновника из Госкино: "Ну смотри, я предупредил тебя". Тем не менее я оставил все так, как изначально планировал. Потом сын признал мою правоту. И слава богу. Делом ему доказал.

― Задевает, когда вас называют режиссером, который не рисует?

― Зато я умею думать. А это не всем дано. Пусть попробуют научиться…

― Ваше отношение к блокбастерам от мультипликации?

— В свое время Александр Пушкин сказал легкомысленную фразу, что не продается вдохновение, но можно рукопись продать. Тем не менее Николай I дал деньги вдове поэта на его похороны. Значит, плохой продавец был из Александра Сергеевича. Сейчас сказали бы, что не вошел в рынок. Я вот тоже не вписался в эти реалии.

Необходимо сохранить авторское кино, оно раздвигает представления и рамки, открывает новые формы и смыслы. Следом идет коммерческая анимация, поэтому одинаково должны развиваться оба направления. Иначе не будет движения.

Вот только не люблю, когда скучное кино пытаются замаскировать под интеллектуальное. Удобное оправдание для бездарей! Фильм должен быть прежде всего зрелищным. В кинозале надо не думать, а чувствовать. Поразмышлять над увиденным можно и после просмотра.

Если же говорить о себе, я всегда предпочитал прямые и искренние высказывания.

― Ваш зритель стареет вместе с вами?

― Нет, рождается новый. Неделю назад ездил на детский фестиваль в клуб "Эльдар". На встречу со мной записалось много ребятни. Они знают и неплохо относятся к моим фильмам, снятым задолго до их рождения. Значит, и это они осваивают.

В последние годы я ушел в социальную мультипликацию, на что пеняет мой внук Яша. Говорит: "Ты же можешь делать прикольные фильмы. Зачем зациклился на политике?"

Но вот "Песочница" вроде бы получилась прикольной…

― Там показан конфликт детей.

― Да, и это зеркальное отражение взрослых отношений. Я попытался примирить непримиримое, сделать такую утопию.

― В "Песочнице" вы снова работали с пластилином. А для себя сейчас лепите, Гарри Яковлевич?

― Уже нет. Работа заменяет хобби. А раньше — да, лепил для души, резал по дереву, делал какие-то маленькие маски из карагача и липы. Что-то дарил, раздавал. Как-то слепил портрет моего однокурсника Авангарда Леонтьева. Потом отлил в гипсе. Не так давно у Авангарда брали телеинтервью, записывали у него дома. Смотрю: моя работа на месте. Ага, думаю, значит, не выбросил.

― А Владимиру Спивакову, с которым много лет дружите, что-нибудь дарили?

― Очень люблю Володю. Кроме того что человек одаренный, он еще очень добрый.

В 2010 году Владимир Теодорович записал с оркестром фонограмму для "Гадкого утенка". И озвучил Петуха. После чего взял с меня слово, что премьера состоится в его Доме музыки. А там зал не приспособлен для показа кино. Я спросил: "Как ты это сделаешь?" Он ответил: "Не твоя забота".

И вот 12 сентября, в день рождения Спивакова, мы впервые показали "Утенка" на большом экране. А я подарил ему клетку с тем самым Петухом из фильма. Мы сделали латунную табличку с надписью: "Твой голос для меня и ласковый, и томный". Внизу подпись — Петух.

― Кто из коллег вам наиболее близок по взглядам?

― Полагаю, Федор Хитрук. Он был глубок, философичен, никогда не плавал на мелкоте. Мне кажется, уважение у нас было взаимным. Когда мы преподавали на Высших режиссерских курсах, то разбились на пары. Хитрук выбрал меня. Нам было комфортно вдвоем, мы исповедовали одни ценности. При этом я, конечно, не равняю себя с Федором Савельевичем.

― А Юрий Норштейн? У него, к слову, 15 сентября тоже юбилей. Тоже 80.

― Когда-то мы дружили. В последнее время перестали…

― Жизнь разводит?

― И жизнь, и Крым... Много разных причин. Я работаю, а Норштейн декларирует. Он 41 год снимает "Шинель", как ни парадоксально…

Как-то мы вместе были у Михаила Швыдкого, тогдашнего министра культуры. Хозяин кабинета спросил о положении дел в мультипликации, на что Норштейн сказал: "В такое пошлое время стыдно заниматься кино". Михаил Ефимович повернулся в мою сторону: "И вы того же мнения?" Я ответил: "Времена не выбирают..."

Я снимал один фильм за другим. И намерен делать это дальше.

― Какое-то количество лет назад вы издали книгу "И вот наступило потом".

― Ну, она появилась под давлением общественности. От меня давно требовали написать воспоминания. В итоге сел и за два месяца перенес на бумагу все байки, которые рассказывал в компаниях…

― И все же: что будет потом, Гарри Яковлевич?

― У Евгения Евтушенко есть такие строчки:

"Ты спрашивала шепотом: "А что потом? А что потом?"…

А другой классик, Антон Чехов, сказал: "Если бы знать! Если бы знать!"

Конечно, хочется пожить. Снять и показать зрителям новый фильм "Ave Maria", увидеть внука Яшу, который учится в Америке и прилетит теперь в Москву только в следующем году.

И цифра 80 тоже гнетет. Хотя понимаю, что это не рубеж, после пересечения которого сразу начнется угасание. Помню, в школе-студии МХАТ мы повторяли скороговорку: "Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла".

Резкого перехода в другое состояние не случится. Сам даже можешь ничего не заметить, на перемены, скорее, обратят внимание родные и друзья. Но превращаться в дряхлого старика не хочется, это факт.

— Вы сказали про цаплю, а я вспомнил про гадкого утенка. Все ли они вырастают в лебедей?

— К сожалению, нет. Некоторые, повзрослев, становятся еще гаже, и тогда крылья у них превращаются в дубинки, чтобы бить ими по головам других, несогласных. А хочется, чтобы все люди умели летать…

— Научились, Гарри Яковлевич?

— Давно уже взлетел. И лечу. Пока…