Михаил Плетнев: пусть лучше аплодируют между частями, чем не аплодируют вообще

Народный артист РФ, пианист и дирижер Михаил Плетнев стал настоящим хедлайнером Международного музыкального фестиваля InClassica, который впервые за свою 10-летнюю историю проходил в Дубае с 28 августа по 26 сентября. Хотя публика была благосклонна ко всем артистам, Плетневу пришлось играть больше всех "бисов" — трижды за вечер.

Плетнев крайне редко дает интервью. Можно назвать настоящим чудом, что в перерыве между репетициями и концертами он согласился рассказать ТАСС о своем видении современной академической музыки.

— Михаил Васильевич, какое у вас в целом впечатление сложилось о фестивале InClassica?

— Замечательное! Организовано все просто великолепно. И огромная благодарность организаторам за то, что в наше непростое время они дарят публике гармонию, нечто вечное.

— Бросалось в глаза, что публика уверенно аплодирует между частями произведения. В московских залах за такое шикают. Как к этому относитесь?

— Пусть лучше аплодируют между частями, чем вообще не аплодируют и не приходят.

Раньше, в старые добрые времена, на концертах аплодировали после каждой части. Более того, если часть понравилась, требовали ее повторить.

— На вашем фортепианном выступлении так и произошло: вы повторили на бис три части сюиты Алексея Шора "С моей книжной полки".

— Разница в том, что мы повторили на бис после всего, а тогда повторяли прям сразу.

— После концерта композитор рассказал мне, что вы играли собственную версию его сюиты.

— Алексей Шор приобрел музыкальную популярность в последнее время. Начнем с того, что это математик с мировым именем. Любовь к классической музыке, видимо, у него с детства. Все взаимосвязано: людям, которые занимаются высшими материями, музыка близка — это некий символ вселенной. Музыку без расшифровки понимают, пожалуй, все: Чайковского воспринимают и в Японии, и в Америке, и в Германии. Мы откликаемся на эти сочетания тонов, звуков. Почему так — тайна.

Если подходить строго к музыке Шора, то у него могут быть погрешности в части гармонии. Но это все искупается его неподдельной искренностью. Он где-то сказал, что пишет музыку для публики. Он мелодист, а в наше время быть мелодистом — это величайшая смелость. Писать какую-то ахинею все умеют, и это считается хорошим. Но никто не хочет этого слушать. Шор — независимый человек, он пишет так, как он хочет, как он слышит. Именно поэтому его музыка пользуется успехом.

— В нашем разговоре он очень критично отзывался о собственной игре на фортепиано.

— Шуберт в общем-то тоже не имел специального музыкального образования, некоторые называют его любителем. Там тоже масса грехов. Но талант Шуберта, его мелодизм подкупают всех. Это один из величайших композиторов.

Я сделал редакцию произведения Шора, потому что мне захотелось применить к этой музыке знания, которые я получил в консерватории, для того, чтобы выявить ее основные положительные качества: образность, мелодичность, характерность, — потому что в этом сочинении речь идет о различных литературных героях: Ромео и Джульетта, Квазимодо, Золушка, д’Артаньян.

— Какая из этих частей вам больше понравилась?

— Вы знаете, я их все стал любить. Чем больше я входил в материал, тем более симпатичны мне становились все эти образы, и музыка тоже стала симпатична.

— Как композитор отнесся к правкам?

— Я думал, что автор рассердится на меня, что я искромсал его сочинение. А он мне сказал: "Пожалуй, именно так, как это сейчас звучит, я себе и представлял". Для меня это большой комплимент — наверное, я понял суть музыки и выявил ее с точки зрения фактурной, фортепианной.

Это нормально, когда профессиональный исполнитель подсказывает какие-то вещи композитору. Так, Мендельсону подсказывал, как писать для скрипки, концертмейстер оркестра Лейпцига, а Иоахим исправлял пассажи, которые писал Брамс в своем гениальном концерте. Ростропович мне рассказывал, что Прокофьев, когда писал Седьмую симфонию, обращался к нему и просил написать отдельные пассажи — удобные для виолончели.

"Вариации на тему Рококо" Чайковского были переработаны виолончелистом Фитценхагеном, который сделал огромные изменения: поменял местами вариации, сделал другие каденции и так далее. Но это остается музыкой Чайковского, хотя оригинальную редакцию Чайковского исполняют гораздо реже.

В таком сотрудничестве исполнителя и композитора нет ничего зазорного, наоборот, — это плодотворно и хорошо.

— Будете исполнять это сочинение в будущем?

— Да, планирую.

— Хотели бы как-то "застолбить" за собой произведение в вашей редакции?

— Я хотел бы, чтобы сочинение стало популярным. В результате моей работы, мне кажется, оно очень благодарно для рояля, для пианиста. Чем больше людей будет играть его в моей редакции, тем приятнее мне будет.

— Что думаете о концертных площадках в Дубае?

— В Дубае понастроили очень много небоскребов, мало внимания уделив качественным залам. Например, в Китае строят великолепные концертные залы во всех деревнях. Фантастически!

Вам, прессе, нужно пойти к шейху и спросить, чтобы построили больше качественных залов.

— В одном из концертов вы выступали в качестве солиста, а дирижировал оркестром Сергей Смбатян. Как вы оцениваете ваше сотрудничество?

— Сергей здесь много концертов дирижирует. По-моему, хорошо все прошло. То, как он работал со мной и оркестром, по-моему, было эффективно и хорошо.

— К слову, об оркестре. В прошлом сезоне РНО (Российский национальный оркестр) отметил 30-летие.

— Разве это много?

— В моем личном понимании, это срок существенный.

— Ну, для меня уже не совсем.

— Официальных достижений за этот период у оркестра много — и прекрасные записи на фирме Deutsche Grammophon, и премия Grammy. Лично для вас какой главный итог этих 30 лет?

— Только одно: то, что все эти записи кто-то хочет слушать. Когда интересуются и слушают — это и есть награда для меня.

Пусть будет хоть 500 Grammy, но если никто это не слушает, то все это пустое. У Рахманинова не было ни одной Grammy, а никого гениальнее я не знаю.

Беседовала Анастасия Силкина