Илья Торосов: компаниям в России пора адаптироваться к текущей ситуации

Вопросы экологии, социальной политики и корпоративного управления в России в ситуации санкций, казалось, отошли на второй план. Однако Минэкономразвития РФ не намерено снижать амбициозность целей по климату и социальным финансам, продолжая реализацию заявленных проектов.

О возможном "повороте на Восток" в "зеленой" повестке, открытости российской экономики иностранным инвестициям и том, из каких стран компании чаще всего переезжают в "русские офшоры", рассказал в интервью ТАСС на полях Восточного экономического форума первый заместитель министра экономического развития РФ Илья Торосов.

— Та сфера, в которой сейчас наблюдаются достаточно большие перемены, — это ESG (Environmental, social and сorporate governance — Экологическое, социальное и корпоративное управление — прим. ТАСС). Все последние месяцы шли достаточно бурные обсуждения, как она будет жить в новых условиях. Что изменилось, на ваш взгляд, и что будет меняться в работе Минэкономразвития в этом вопросе в сфере законотворчества?

— Глобально не поменялось ничего. Это одни из немногих наших инициатив — все, что связано с регуляторикой ESG, регуляторикой в климате, которые мы не двигаем вправо. Мы не переносим сроки, все запускаем. С 1 сентября запустился Сахалинский проект. У нас в принципе подготовлены все подзаконные акты, их более 15 штук, под основной закон. И таксономия по "зеленым" финансам и адаптационным тоже приняты, по ней тоже есть уже размещения. Недавно ВЭБ разместился на 50 млрд рублей, в июле 2022 года. И социальную таксономию — в планах она была, бизнес ее ждет — мы уже фактически сделали. Обсуждаем сейчас с бизнесом. В следующем квартале, в крайнем случае до конца года, я думаю, мы уже в правительстве будем ее обсуждать, а возможно, уже примем. Это ответ на вопрос "что изменилось?". Глобально ничего, но изменились цепочки поставок оборудования, возможно, переструктурирование некоторых, в том числе климатических, проектов. И получается лаг по времени, вызванный тем, что коллеги, которые хотели все это реализовывать, сами не очень понимают, как они будут это делать.

— Это кто?

— Это "Дальэнергоинвест". То есть это первая компания, которая у нас появляется в реестре углеродных единиц. Она пока только открыла счет. Потом она должна будет верифицировать климатический проект, верификация по нему уже идет. Когда появятся первые углеродные единицы, они уже будут в реестре. Еще четыре компании в ближайшее время собираются тоже в этом реестре появиться. Следовательно, процесс идет.

— Вы упомянули сахалинский "зеленый" проект. Можете поподробнее про него рассказать: что у него по срокам, по планам?

— Сроки те же: до 2026 года выход на углеродную нейтральность, пока ничего не меняем. Проект уже запущен, определены регулируемые компании, есть понимание по квотированию. С октября 2023 года, то есть, грубо говоря, через месяц уже появятся квоты. А еще через год, в 2024 году, будет понимание, как они, эти квоты по снижению выбросов парниковых газов, выполняются. Где-то с 2025 года у нас пойдут, если кто-то не выполнит (или перевыполнит), штрафы, торговля углеродными единицами. А к 2026 году мы должны выйти на углеродную нейтральность всего острова.

— На мой взгляд, торговля углеродными единицами и в принципе измерение углеродными единицами стали некой условностью, поскольку в основном это было ориентировано на инвесторов с Запада, из ЕС. Нужно ли сегодня сохранять эту условность или возможно идти тем же путем, но не ориентироваться на эти показатели?

— Возможно идти тем же путем, не ориентируясь на западные рынки, потому что у нас есть и рынки восточные, там тоже это востребовано. Это первое. Второе: все, что мы делаем, как я и говорил раньше, — это внутренняя политика РФ. Это запрос общества на климатическую повестку, на экологию, на повышение эффективности и чистоты городов.

Следовательно, мы продолжаем эту повестку вопреки — коллеги говорят: "Вот завтра все закроется, какой смысл, все равно никто туда не идет". Но как мы опять подтверждаем этими действиями, сахалинским проектом, это работа вдолгую. Возможно, это работа на абсолютно другие рынки, с которыми нам придется подписывать двусторонние межправсоглашения, потому что пока, после Глазго (состоявшаяся в ноябре 2021 года конференция ООН, посвященная климатической повестке — прим. ТАСС), я не очень вижу, что будет какая-то общая торговля углеродными единицами в системе стран. Пока конкретных договоренностей нет. Я не думаю, что и в Шарм-эль-Шейхе в ноябре этого года об этом договорятся. А вот межправсоглашения по взаимному признанию таксономий странами для торговли углеродными единицами, думаю, возможны. Но для того, чтобы это появилось, сначала надо сделать домашнюю работу, которую мы сейчас и делаем.

— В этом смысле мы продолжаем ориентироваться на западных инвесторов или все-таки рассматриваем и восточных? А если мы рассматриваем восточных, возможно, нужны какие-то другие стандарты и единицы измерения или вполне сойдут те задачи "домашнего задания", о которых вы говорите?

— Базово сойдут, потому что это точно у нас одна из самых четких таксономий — по "зеленым" финансам и по социальным. С другой стороны, это вопрос взаимной верификации и одобрения. Мы это сделаем, после этого будем говорить. Но, чтобы это сделать, надо сначала принять документы. Вот на это мы, в принципе, этот год и потратим.

— Вы упомянули помимо "зеленой" таксономии еще и социальную. Что вы возьмете за показатели, какими будут основные метрики?

— Прежде всего, мы определимся с отраслями — спорт, здравоохранение, культура, — которые подпадут под эти проекты. Второе: мы должны понимать — если мы говорим о таксономии, то это прежде всего частные компании, которые делают что-то дополнительное, нежели само государство в этой сфере. Третье: у нас социальная таксономия в целом даже в мире не очень очерчена. Мы хотим сделать ее более конкретной, предметной, чтобы верификаторы, которые будут потом подтверждать проекты, могли делать это регулярно и по методичке. И компании уже, получая лейбл социальной таксономии, могли бы выходить в том числе на рынок заимствований. Это наша главная задача — делать максимально прозрачную и четкую таксономию. Мне очень не хочется, чтобы это были просто общие слова и, скажем, "мазки" в сторону социалки.

— Экологическая часть ориентирована на инвестирование, в том числе на определенные критерии для качества их продукции и технологий. А по социалке? Под нее финансирование со стороны рассматривается или это все по-прежнему некая, скажем так, благотворительная часть работы компании?

— Социальные проекты могут быть окупаемыми. Под социальную таксономию подпадет и медицина, и спорт, где могут быть окупаемые составляющие. Но это должно быть дополнительно к базисной линии, которую фактически делает государство и так. Частные школы могут под это попасть, например.

— Публикация нефинансовой отчетности. Какие тенденции в этом направлении стоит ожидать, можно ли ожидать, что эта информация будет публиковаться?

— Да, вы абсолютно правы, сейчас это чуть-чуть подвисло. Но главная идея, которую в том числе Минэкономразвития поддерживает и которую мы обсуждали у премьер-министра Мишустина на сессии по финансовым рынкам, — это открытость экономики.

Следовательно, наша главная задача сейчас в ближайший, довольно короткий промежуток времени (до середины следующего года) — определиться с раскрытием финансовой и нефинансовой отчетности до необходимой доли. Чтобы инвестору было понятно, куда он вкладывает, и при этом, возможно, учесть некоторые риски, связанные с санкционной политикой. Но главная задача — это максимальная открытость отчетности с, возможно, элементом закрытия, если это понадобится. Но не наоборот — закрытие отчетности с элементом открытости, минимально нужной инвесторам. У нас другой подход, и он был поддержан. По этому треку мы будем в ближайшие полгода двигаться.

— Какие формы отчетности все-таки будут браться за основу для этого? Международные или мы что-то свое создадим?

— Это мы тоже внутри обсуждаем. Мы не хотим изобретать велосипед. Международную отчетность тоже будем делать, как и раньше, и поддерживать этот трек, понимая, что для тех же арабских, китайских инвесторов она нужна.

— Что у нас сейчас происходит в специальных административных районах (САР)? Есть ли у нас новые резиденты? Все говорят о некоем замирании деловой активности. Возможно, там все иначе?

— В специальных административных районах двукратный рост участников по сравнению с прошлым годом. У нас за восемь месяцев этого года 43 новых резидента. Еще в июле на Петербургском юридическом форуме я говорил, что наша цель — достичь 100 компаний. Сейчас я могу сказать, что мы сделали 102 компании уже. На сегодняшний момент это 101 компания и один международный фонд. Десять компаний здесь, на острове, 92 (вместе с фондом) — в Калининграде.

В 2018 году мы делали фундаментальный институт. С иностранным правом, с возможностью переезда. Сейчас невозможно иметь хорошее государственное корпоративное право, не имея механизма редомициляции, то есть механизма переезда из других юрисдикций к тебе. И мы это сделали. Многие наши коллеги говорили, что это вопрос буквально для двух-трех компаний, которые под санкции попали, и на этом все закончится. Но мы продолжали эту работу все четыре года, расширяли функционал САР. Там появились личные фонды, наследственные фонды, прижизненные и после жизни, возможность даже квазитрастов — те институты, которых в российском праве пока нет. Но мы понимаем, что оттуда это постепенно и в российское право редомицилируем. Сейчас, когда сложилась такая ситуация, мы просто чуть-чуть сделали послабление с точки зрения переезда, по документам, по подтверждению, теперь возможно переехать по копиям. Главное, чтобы было решение акционеров компании о переезде. В требованиях по инвестициям мы увеличили срок предоставления документов на переезд и фактический выход из другой юрисдикции. Это связано прежде всего со сложностями юридического оформления, с которым столкнулись наши компании. И вот результат: по этой упрощенной процедуре 13 компаний уже переехало за последние три месяца.

— А оттока не наблюдается?

— Нет.

— Получается, вам даже не пришлось предоставлять какие-то большие дополнительные льготы?

— Мы льготы не предоставляли, потому что и так институт был сделан фундаментально. Мы его лишь расширяем функционально. Раньше у нас были налоговые льготы только для международных публичных компаний, а теперь есть и для не публичных. Если они выполняют некоторые требования по количеству сотрудников и по инвестициям, то у них налог на прибыль 10%. Для тех (международных публичных), если помните, 5%. Но не это сейчас главное. Главное — что вообще возможность переезда в принципе есть. Процесс налажен и за четыре года апробирован.

— А из каких стран они переезжают?

— Из всех. Но в основном, я бы сказал, подавляющее большинство — это Кипр. Потому что из той же самой Голландии не отпускают в Россию. Почему у нас и появилась так называемая транзитная редомициляция. То есть они сначала переезжают на Кипр, а потом к нам. Потому что внутри ЕС они не могут запретить компании переехать.

— Те угрозы блокады Калининграда, они тоже никак, получается, не повлияли?

— Никак.

— Вы предложили сдвинуть до сентября 2022 года сроки проведения собраний акционеров. Это предложение на следующий год останется?

— Да, я думаю, что в пакете антикризисных мер, которые мы сейчас продлеваем, это останется. Потому что зачем сейчас компанию заставлять проводить собрания акционеров в конце года? Мы понимаем, что мы живем все-таки не по календарному, а по так называемому корпоративному календарю. Следовательно, до середины следующего года мы такое послабление дадим.

— Зреют ли еще какие-то предложения в том же корпоративном законодательстве?

— Мы очень много сделали в пандемию: и с онлайн-форматами, и с возможностями по советам директоров. И уже после мы сделали возможность объявлять кворум в совете директоров минимально три человека и так далее. Тут уже ничего нового не придумаешь. Мне кажется, больше и не надо. Нам надо постепенно из этих послаблений выходить.

— То есть завинчивать гайки?

— Постепенно выходить из послаблений. В том числе из закрытия отчетности, как мы с вами обсудили, и из регуляторных мер ЦБ по резервам, капиталу и так далее, с долгосрочным планом для финансовых институтов, для корпораций, чтобы они понимали, как они будут жить в ближайшие несколько лет. То есть пора уже адаптироваться к текущей ситуации.

— Тогда послабления были связаны с пандемией. Сейчас другие риски, принципиально отличные от пандемии. Возможно, компании адаптируются к пандемии, но как им адаптироваться к геополитическим рискам?

— Как ни странно, набор в корпоративке сейчас тот же самый. Потому что это вопрос именно скорости принятия решений, возможности провести эти решения. Раньше они не могли собраться со своими теми же самыми независимыми директорами из-за пандемии, сейчас не могут собраться из-за санкций. Смена независимых директоров, невозможность провести вообще собрание материнской компании на Кипре и так далее — из-за этого происходят все эти редомициляции. Поэтому мы сдвигаем еще на полгода принятие решения об общих собраниях акционеров. То есть инструмент тот же, просто цели, на которые он был направлен, чуть-чуть поменялись.

— Тогда, опять же, в развитие этой темы, про мораторий на банкротство. Ряд компаний бизнес-объединений высказываются за завершение моратория. А что вы думаете по этому поводу?

— Мы приняли решение, что мораторий не продлеваем.

Потому что мораторий прежде всего направлен на ситуацию, когда у вас волатильность рынка, когда вы не понимаете, что будет завтра, когда у вас паника. Примерно аналогичный механизм, когда мы останавливаем торги на бирже. Мораторий нужен, чтобы все повально друг за другом по цепочке не подавали на банкротство, не понимая, что будет завтра. Так называемая пульпация паники. Мы считаем, что полгода на адаптацию к текущей ситуации было достаточно, и мораторий с 1 октября не планируется продлевать для всех.

— А вы не боитесь пика банкротств?

— То же самое спрашивали, когда мы остановили мораторий после пандемии. Нет, не боимся. Потому что, еще раз, мораторий — это не вопрос защиты или какой-то реструктуризации бизнеса, не вопрос реабилитации бизнеса. Для этого есть другие законы, механизмы и институты. Есть сам закон о банкротстве, когда ты можешь прийти, попросить о реструктуризации и так далее. А мораторий — это вопрос именно пульпации паники. Вот на этом мы и стоим.