Юрий Башмет: главное — не врать самому себе

24 января Герою Труда, народному артисту России, художественному руководителю и главному дирижеру ансамбля "Солисты Москвы" и Государственного симфонического оркестра "Новая Россия" Юрию Башмету исполняется 70 лет.

Юбиляр встретился с руководителем спецпроекта ТАСС "Первые лица" Андреем Ванденко, чтобы подвести предварительные итоги прожитого, вспомнить прошлое и попытаться заглянуть в будущее.

Об аккумуляторах с подзарядкой, шкале Рихтера, самом тяжелом периоде, гонорарах и наградах

— Как в наше сложное время не сфальшивить, не взять неверную ноту, маэстро?

— Вы спрашиваете о музыке или в более широком смысле?

— Про жизнь.

— Не ждите универсального ответа. Если бы знал рецепт, был бы не музыкантом, а политиком, который претендует на Нобелевскую премию мира…

Как этого добиться? Себе не врать. Вот главное. Тогда и другим сможешь смотреть в глаза.

Вопрос генов, воспитания. Вкуса, в конце концов. Надо меньше болтать языком, рассуждая о том, в чем плохо разбираешься. Это наиболее эффективный способ не совершить фатальных ошибок, за которые потом придется нести ответственность.

Надеюсь, я смог соблюсти баланс, по крайней мере, мне нечего стыдиться. Да и некогда.

Я постоянно занят делом.

— Батарейки не разрядились от нещадной эксплуатации на протяжении столь длительного времени?

— У меня аккумуляторы с многократной подзарядкой.

Поэтому не понимаю, когда люди начинают говорить об усталости — физической или эмоциональной. На мой взгляд, такое ощущение рождается в момент незанятости. Пока есть работа, нет оснований сетовать на жизнь. По крайней мере, я своей доволен.

Если прочитал новые ноты или встретил интересных людей, значит, не зря день прожил. И жалеть себя я не привык.

— Это заметно. Первое, что сделали, присев к столу, потянулись за сигаретой. Сколько выкуриваете за сутки?

— Даже не считаю. Много. Пачки точно не хватает.

— А начали когда?

— В 13 лет. Последним в классе. До того не хотелось. Да и к маминым словам прислушивался, она постоянно твердила: вредно, плохо для здоровья. Я пообещал, что брошу, если почувствую себя скверно. Потом раз 15 пробовал завязать, но так и не сделал этого.

Однажды заболел сильно, дней десять пролежал с жестокой ангиной и все это время не притрагивался к сигаретам. Помню, подумал: а ведь нормально, можно и так жить. А поправился, встал с кровати и на автомате сразу же закурил. Дал слабину.

— Вы же ковид в 2021 году перенесли?

— Да, средней тяжести. Хотя пару дней провел в забытьи, даже не помню, что было со мной. Долго отказывался от госпитализации, сопротивлялся. В итоге попал в 52-ю больницу к Марьяне Лысенко. Она на пороге предупредила: попробуете курить (даже электронные!) — выгоню.

Сразу положили под капельницу, начали делать уколы. Меньше чем за неделю поставили на ноги. Потрясающая больница, отличные специалисты!

Выписался, сел в машину и тут же… выкурил подряд три сигареты.

Меня не переделать. Хотя, конечно, иногда и стоит поберечь силы.

— Дирижировать сидя стали после болезни?

— Нет какого-то единого правила. Я и сейчас иногда работаю стоя. Многое зависит от зала, исполняемой программы. Порой на сцене попросту негде развернуться из-за инструментов. А бывает, что музыканты могут не увидеть меня, если сяду на стул.

Великий Рихтер много лет назад сказал прекрасную фразу... Это было на нашей с ним первой совместной репетиции. Святослав Теофилович до этого видел, как в студенческом ансамбле я играю произведение Пауля Хиндемита "Камерная музыка №2 для фортепиано и двенадцати солирующих инструментов", однажды наблюдал за моим выступлением на прощании со знаменитым настройщиком фортепиано Большого театра Бугиновым и предложил вместе исполнить альтовую сонату Шостаковича. До того с Рихтером много работал скрипач Олег Каган, впоследствии ставший моим близким другом. Собственно, он и посоветовал Святославу Теофиловичу позвать меня. Мол, зачем вам скрипка, если есть потрясающий мальчик, играющий на альте? Конечно, я страшно волновался: молодой музыкант и живой классик…

Мы начали репетировать, но у нас ничего не получалось. Долго. Химия не появлялась. Рихтер играл ноты, я тоже, однако цельное произведение не складывалось. В конце концов Святослав Теофилович не выдержал: "Юра, говорите что-нибудь! Вы много раз исполняли эту музыку, а я прежде никогда не играл ее". Но что я мог сказать великому пианисту, какой совет ему дать? Тут большой-большой Рихтер и маленький-маленький Башмет. Промямлил, мол, надо немного порепетировать, глядишь, и почувствуем что-нибудь. Ведь это соната, в ней партии считаются равноценными. Нет аккомпаниатора-пианиста и солиста-альтиста. Рихтер хмыкнул и ответил: "Вы не правы. Кто стоит, тот и солист".

Он-то сидел у рояля.

Вспомнил эту фразу, когда впервые стал дирижировать и играть сидя. Поймал себя на мысли: похоже, я уже не солист. По шкале Рихтера…

— А правда, что Святослав Теофилович из-за вас отказывался от зарубежных гастролей?

— Было и такое. Он сам пригласил меня в поездку в Болгарию и Францию со студенческим ансамблем, но выяснилось, что я угодил в число невыездных. Министерство культуры СССР не давало мне разрешения. Это я уже потом выяснил у Ниночки Львовны Дорлиак, жены Рихтера, которая и занималась организацией гастролей. Она рассказала мужу, что Башмет оказался единственным, кому не выдали паспорт. Святослав Теофилович страшно возмутился, заявил: "Если Юрия не отпустят, и я откажусь от гастролей! Более того, еще два года не буду давать сольные концерты в Москве". Ну, и через три дня мне выдали паспорт.

А невыездным я стал из-за того, что Герберт фон Караян официально пригласил меня занять позицию концертмейстера группы альтов в Берлинской филармонии. Перед этим я выиграл престижный музыкальный конкурс в Мюнхене, который широко освещался в немецкой прессе. Вот Караян меня и заметил, позвал. Конечно, это было невероятное предложение для карьерного роста, трамплин, прыжок на новый уровень. По контракту уже в течение первого сезона я должен был записать концерт Бартока для альта с оркестром.

Очевидно, товарищи из компетентных, как принято называть, органов опасались, что могу не вернуться, останусь на Западе, вот и придерживали паспорт. Но в мои планы отъезд из России не входил, поскольку я продолжал учиться в аспирантуре при Московской консерватории.

В итоге на гастроли с Рихтером я съездил, а с Караяном поработать не довелось, лишь раз свиделись. Впрочем, это дела давно минувших дней, они остались в прошлом.

— Что в настоящем?

— Никто не снимал обязанности по руководству оркестром "Новая Россия" и ансамблем "Солисты Москвы". Постоянно возникают какие-то неотложные заботы, надо ехать на деловые встречи, публичные мероприятия... Хотя, должен честно признаться, для меня в радость, если утром не нужно рано встать и куда-то бежать. Могу проваляться в кровати до часу дня, потом сделать зарядку, принять душ, неспешно позавтракать, достать инструмент, сыграть какое-нибудь произведение или открыть нотную партитуру.

Последнее занятие доставляет особое удовольствие. Это очень интересно! Я же не только читаю ноты, а стараюсь понять скрытые замыслы автора, разгадать секрет его посланий. Недавно готовился к репетиции, разбирал Концерт для фортепиано с оркестром №20 Моцарта, который дирижировал много лет назад. Решил освежить в памяти. И меня буквально накрыло, закопался в первую же страницу партитуры, заново открывая то, что вроде бы хорошо знал.

Это нормальный процесс. За годы многое изменилось. Так и со старыми студийными или концертными записями. Когда-то они считались образцовыми, а сейчас слушаю и вдруг понимаю: могло бы быть и лучше… Восприятие и время живут в разных траекториях. Запись осталась прежней, но другим стал воздух вокруг, общая ситуация. Я тоже стал иным.

— От внутреннего состояния наверняка зависит, как играете на сцене, дирижируете?

— Удивитесь, но — нет. Сделал любопытное наблюдение: раньше ужасно переживал, если не высыпался перед концертом или случилась задержка рейса, приезжал на выступление позже, чем рассчитывал. Боже мой, как же теперь выйти на сцену? А потом заметил, что мое физическое и моральное самочувствие не отражаются на качестве игры. Наоборот: для концерта чем хуже, тем лучше.

Настроение скверное, какие-то житейские проблемы одолевают, все из рук валится, а начинаешь играть — и наносное мигом улетучивается. Такой вот парадокс.

Не хочется говорить высоких слов, но ощущаю себя частичкой Вселенной, вечной бесконечности. И все, меня несет по волнам. Музыкальным…

— Когда у вас был самый тяжелый период в жизни, Юрий Абрамович?

— После смерти мамы, наверное. Но это давно случилось, в 1985 году. Мне тогда исполнилось 32 года.

Еще неприятный момент пережил, когда за мной вели какую-то слежку, пытались шантажировать, украли деньги с банковского счета.

— Много?

— Прилично. Все, что накопил.

— А это когда произошло?

— Лет 20 назад. Меня дважды крупно обворовывали. Сначала отдал большую сумму, а это оказалась финансовая пирамида, и я зарекся участвовать в подобных историях. Но потом мой друг из Голландии, видя, как мучительно ищу способ, чтобы платить зарплату музыкантам оркестра, предложил схему, которая, на первый взгляд, гарантировала стабильную основу. Он сказал, что положит мои деньги под хороший процент. Дескать, все рассчитано. Действительно, почти год так и было, я получал обещанное, а потом этот мой друг перестал брать телефонную трубку…

Выяснилось, что он жулик, игрок, аферист. Какие-то расписки мне писал, клялся-божился. Классическая заманиловка. Хотя я потом его видел. Ничего не вернул.

— Боюсь переспрашивать о сумме.

— Тысяч 300 евро. Или чуть больше. Огромная цифра.

Миллионов за концерты мне никогда не платили.

— Плохо работаете!

— Наверное. Вам виднее. Всегда считал, что гонорар не должен быть слишком высоким. Правду говорю! Лучше называть доступную, адекватную цену. Чтобы было нормально и понятно. Нельзя задирать планку, но и запрашивать мало тоже неверно, иначе сам себя понизишь в глазах менеджеров. Важен правильный баланс.

Знаете, когда в 1989 году умер Владимир Горовиц, у него на счету лежал миллион долларов. Сегодня эквивалент составил бы, наверное, пять или десять миллионов, да, сумма вполне солидная, но мы же говорим о великом музыканте!

Если начну рассказывать, как и сколько платили артистам в Советском Союзе, надолго увязнем в этой теме. Максимальная ставка за концерт в зарубежном турне у солистов равнялась $240. Все, что свыше (хотя денежное вознаграждение у мэтров могло доходить до нескольких тысяч), полагалось сдавать в государственную казну.

Мои первые большие гастроли случились в 1976 году, сразу после победы на конкурсе в Мюнхене. Немецкий импресарио предложил мне самый низкий гонорар из возможных — две тысячи дойчмарок. Как начинающему музыканту. А теперь внимание: из этой суммы я получал… скромные 154 марки. Представляете? Но поскольку я сыграл 17 концертов, то смог купить шубу жене, видеокамеру и японские часы себе, подарки папе, маме, друзьям. Богач! Так себя чувствовал.

А еще в советскую эпоху существовал лимит по количеству выездов за рубеж — 60 дней. Тем, кого часто приглашали, в виде исключения повышали планку до 90, а самым заслуженным разрешали находиться за кордоном бесконечно долго — 120 дней. В остальное время надо было колесить по городам и весям СССР. Даже придумали специальную формулировку: окучивать Родину.

Я оказался едва ли не самым молодым артистом, которому позволяли гастролировать на Западе по максимуму. Ну, еще Володя Спиваков попал в список, а кроме нас — сплошь великие: Гилельс, Ойстрах, Рихтер, Ростропович… Но и они получали все те же $240 за концерт. Когда СССР рухнул, гонорар повысили вдвое, стали платить по $500. Шорт-лист из 36, если не ошибаюсь, фамилий возглавлял Святослав Теофилович. Передо мной, помню, шел Юрий Темирканов…

Внутри страны мне как лауреату международного конкурса назначили ставку 16 рублей. Столько платили за участие в гала-концерте. Даже за исполнение одного произведения.

За сольное выступление на гастролях полагалась надбавка, ставка умножалась на 3,5. Иными словами, за концерт получал 52 рубля.

— Очень неплохо. Если учесть, что зарплата инженера едва превышала сотню.

— Да, все так. Один нюанс: концертов было очень мало.

Пока я учился в консерватории, дедушка помогал, ежемесячно присылал 50 рублей — большую часть своей пенсии. На протяжении пяти лет.

И когда мне уже назначили концертную ставку, я не сразу сказал дедушке. Понимал, он расстроится, если начну отказываться от помощи. Я попросил папу аккуратно, дипломатично поговорить с ним, объяснить, мол, Юра встал на ноги, за концерт ему платят больше, чем ты шлешь на месяц…

Дальше получилось смешно. Пока папа выбирал подходящий момент для разговора, большое семейство Башметов собралось во Львове за праздничным столом — братья, жены, дети, внуки… Отмечали чей-то день рождения. Зашла речь обо мне, и тут мой дядя, родной брат деда, взял слово: "Боря, и зачем ты отправляешь Юре деньги в Москву? Он же кончил консерваторию!" 

Однако с того момента переводы я получать перестал. А через пару месяцев вдруг пришел новый. Те же 50 рублей. Я жил тогда в общежитии на Малой Грузинской, концертов не давал, денег, соответственно, тоже не имел. Но фасон-то держать надо. Поэтому позвонил во Львов, говорю: "Мы же вроде все решили". А дедушка отвечает: "Шо, разве мой внук не может лишний раз девчонку на такси прокатить?"

И потом еще несколько лет продолжал под настроение слать мне деньги. Повторяю, 50 рублей из 72, которые ему выписывали в пенсию. Как он не голодал, не знаю…

— Красавец.

— Да! Когда меня только начали учить музыке, буквально на следующий день нам привезли от него пианино. Раз внук занялся серьезным делом, у него должны быть клавиши дома. Дедушка гордился мной, у него в квартире на стенах вместо картин висели мои афиши. Он обожал Валентину Толкунову и Аллу Пугачеву, пел "Миллион алых роз". Неплохо, кстати, получалось.

Великую Отечественную прошел, награды имел, немецкие города брал.

— Второго деда, киевлянина, вы не знали?

— Он ушел из жизни задолго до моего рождения. Дед был соратником вождя мирового пролетариата. Мне рассказывали, в Музее Ленина раньше висела фотография, на которой запечатлены Владимир Ильич и 100 его ближайших сподвижников. Среди них и Зелик Яковлевич Кричевер, мой дед по маминой линии. Он заведовал каким-то отделом в Наркомате легкой промышленности Украины.

— Wikipedia пишет, что ваш дед погиб при обороне Киева летом 1941 года.

— Разные есть версии. Вроде бы он пропал еще в 1937-м.

— А бабушка Дарья Аксентьевна Шапченко — украинка, гуцулка?

— О ней совсем ничего не знаю. Она исчезла во время войны. Моя мама долго искала родителей, обращалась в различные организации. Все безрезультатно. Я тоже подключался. Когда был на гастролях в Швейцарии, говорил с вице-президентом Международного Красного Креста. Женщина обещала помочь, говорила, что обязательно найдем какие-то концы. Увы, поиски ни к чему не привели…

Получается, мамина веточка родословной обрывается. Башметы — это папина линия. Исторически они жили в Одессе, но давно перебрались во Львов. И сейчас там кое-кто остался. Многие, к сожалению, покоятся на местном еврейском кладбище — дедушка, бабушка, мои родители… Последним ушел старший брат Евгений. Три года назад. Он скончался в Германии, я ждал, когда тело перевезут во Львов, помогал деньгами, надеялся, что смогу участвовать в захоронении, но не сложилось…

Сейчас за могилами ухаживает мой друг детства. Следит, чтобы был порядок, цветы приносит на дни рождения. Я попросил Ореста об этом.

— О политике говорите?

— Нет, конечно. Зачем? Заранее знаю, чем такие разговоры заканчиваются. Мы с Орестом два-три раза в году созваниваемся, поздравляем друг друга с праздниками, я напоминаю о кладбище. Он считает мою маму своей второй. Когда в детстве он приходил ко мне, а я занимался на скрипке, мама говорила: "Юре еще час надо играть, ты, Орест, не дури, садись и читай книжку". Много он тогда у нас перечитал, за что до сих пор очень благодарен.

С возрастом вообще начинаешь ценить не то, на что раньше обращал внимание, тратил силы. 

— А награды важны?

— Безусловно. Мне очень нравится, когда вручают очередной орден или медаль. Всегда говорю: если закончится место на груди, буду вешать на спину.

С другой стороны, чем больше регалий, тем выше ответственность. Надо постоянно соответствовать. Недавно вот был концерт, я дирижировал, и один фрагмент у нас не получился. Солист стоял так, что меня не видел, а оркестр плохо его слышал. И акустика заплывала. Поэтому музыканты сыграли со мной, на веру. Я ткнул первую долю, кто-то подхватил, а другие — нет. Солист вдруг понял: что-то не то, и — запнулся. Такая вот досадная штука... Публика, думаю, ничего не заметила, хотя произведение известное. Я потом полночи не спал, думал, разбирал, как на ровном месте могло случиться подобное. Строго говоря, стечение обстоятельств, но мне ведь не легче. В следующий раз буду все нюансы учитывать, другую рассадку делать в оркестре.

Как сам себя распекаю, ни одному критику не снилось. Что бы они ни сказали, все равно круче ругаюсь в свой адрес. Хотя и похвала, конечно, нужна. И любая награда. У меня, например, есть японский орден с красивым названием "Звезда восходящего солнца с лучами". Очень ценю его, поскольку нынешний император — альтист, и мы с ним однажды вместе играли. Квинтет Моцарта с двумя альтами. Монарх, правда, тогда был еще кронпринцем, но сыграл качественно, чистенько, ритмично.

И когда Grammy присудили, я тоже, кстати, находился в Японии. Мы приехали на большие гастроли, и я не мог полететь в Лос-Анджелес. Да и не хотел, честно говоря… Меня до этого многократно номинировали, но золотой граммофончик ни разу не вручали. Думал, тут тоже не дадут, так зачем зря мотаться через океан? Тем более что номинация — уже победа.

Словом, остался в Японии. На завтра у нас был назначен последний концерт, а сегодня один из наших музыкантов получил известие из Москвы, что у него родился сын. Ну, мы и начали отмечать. Засиделись допоздна, спать я лег в четыре утра по местному времени. Только закрыл глаза, зазвонил телефон. Я долго не брал трубку, потом не выдержал, ответил. Это был скрипичный мастер из Италии, который стал поздравлять с Grammy. Я сказал, что это происходило уже шесть раз, и не факт, что моя номинация выиграла. И вообще, мол, я в Токио. Едва снова задремал, позвонил Никита Михалков, мой близкий друг и сосед по даче на Николиной Горе. Кричит: "Ну поздравляю, Юрка! Ура!" Ему из Лос-Анджелеса сообщил кто-то из находившихся в зале. Я опять заснул. Третий настойчивый телефонный звонок. В трубке бодрый женский комсомольский голос: "Юрий Абрамович, здравствуйте! Это администрация президента. Вы готовы? Сейчас с вами будет говорить Владимир Владимирович". В этот момент я окончательно проснулся. И меня поздравил Путин. Сказал: "Мы вами гордимся". Я почему-то ответил, что тоже горжусь. Президент деликатно промолчал.

Такая вот история.

— За что вам тогда его дали?

— За запись с "Солистами Москвы" "Мимолетностей" Прокофьева и музыки к балету Стравинского "Аполлон Мусагет".

О зарубежных гастролях, провокациях, "Блокадной" симфонии, отсрочках и импульсе для гения

— После февраля 2022-го у вас многие зарубежные гастроли отменились?

— Официально почти ничего, практически все перенеслись. Сначала на шесть месяцев, потом еще на год, а теперь несколько очень значимых стран, пока не буду их называть, вышли с предложением согласовать новые четкие сроки. Когда-нибудь ведь все закончится. Ну, и мое семидесятилетие — тоже информационный повод, который должен привлечь внимание зрителей. Это же бизнес, дополнительный интерес, реклама.

Так что напрямую никто не сказал: мол, разрываем контракты и перестаем общаться, мы тебя, Башмет, больше не любим, не приглашаем и не ждем. Такого нет. Кроме одного немца. Он позвонил в конце февраля, когда все началось. Я находился в Сочи на фестивале. Сказал: "Хочу извиниться, надеюсь, ты меня поймешь. Прошу, выйди из состава основателей фонда нашей академии и жюри. Сделай, пожалуйста, это сам. Тихо". Я ответил: "Вообще без проблем. Поступай, как считаешь нужным. Твоя страна, тебе в ней жить. Абсолютно не обижусь". Зачем мне создавать другим проблемы? Людям может не нравиться моя позиция. Хотя я с автоматом нигде не бегал и ни в кого не стрелял. И не буду.

Да, зарубежные гастроли важны, глупо спорить, но могу честно сказать, что творческие амбиции я давно удовлетворил. Не хвастаюсь, так сложилось. Был первым, кто сыграл сольный концерт на альте в миланском La Scala. Первым в истории театра, которому две с половиной сотни лет! Потом повторил в амстердамском Concertgebouw. Об этом зале мечтают самые прославленные музыканты мира. У меня были филармония Musikverein в Вене, театр Champs-Élysées в Париже, лучшие концертные площадки Мюнхена, Берлина, Нью-Йорка…

Я все уже видел, понимаете? Абсолютно искренне говорю: мне сейчас интереснее гастролировать по России. Мы всегда очень много ездили по нашей стране, но 2022 год, по-моему, перекрыл все предыдущие. Кажется, давно исколесил города и веси вдоль и поперек, а все равно каждый раз — открытие.

Огромное значение имеет, как тебя принимают. Не забуду концерт в Зальцбурге, когда я дирижировал местным оркестром Amadeus, а в конце вышел человек с транспарантом и встал перед сценой. Это случилось задолго до всех событий, несколько лет назад. Сначала я даже не понял, что происходит. Сцена высокая, плакат я не видел и выкрикиваемые лозунги не мог разобрать, поскольку зал продолжал аплодировать. Но какая-то неловкость возникла. Я поклонился и ушел за кулисы. Мои коллеги, музыканты оркестра, остались, поскольку овации не смолкали. Тогда я решил еще раз выйти на поклоны. Человек по-прежнему что-то кричал. Я расслышал украинскую речь. Появилась полиция, демонстранта попытались увести, он сопротивлялся.

Я вышел к зрителям и почувствовал, что должен как-то отреагировать на происходящее. Интуитивно, спонтанно поднял партитуру симфонии Шуберта, которую мы только что исполняли, и, развернув ее наподобие плаката, показал залу. Все встали и начали аплодировать еще громче…

История повторяется, ходит кругами. Помню концерты в Англии, когда мне кричали из партера: "Свободу Щаранскому!" Тому самому диссиденту, которого потом обменяли на какого-то советского разведчика. Володю Спивакова краской однажды облили во время выступления, Вите Третьякову провокации устраивали... Ничего нового, поверьте.

— Прошлым летом был на вашем концерте в зале Чайковского, где на бис прозвучал фрагмент реквиема Шостаковича "Памяти жертв фашизма и войны". Правильно называю произведение?

— Да, Восьмой струнный квартет Дмитрия Дмитриевича, позже переделанный для камерного оркестра.

— Вы сами объявили, что именно будете играть. Это было сильно. Такой, знаете, призыв к миру.

— Ну а как иначе? Конечно, я за мир. И вы наверняка тоже. Как и все нормальные люди.

Хорошо, что коснулись темы. В прошлом году у нас был мощный проект с Всероссийским юношеским симфоническим оркестром, которому в 2022-м исполнилось десять лет. 9 августа мы исполнили "Блокадную" симфонию Шостаковича. На Стрелке Васильевского острова в Питере построили специальную прозрачную сцену, вокруг нее разместили 871 прожектор — по количеству дней Ленинградской блокады. Мы сидели в буквальном смысле над Невой.

Седьмая симфония Дмитрия Дмитриевича — произведение очень сложное, а исполнить его предстояло музыкантам в возрасте от 10 до 22 лет. Их собрали из разных городов страны, они участвовали в региональных конкурсах. Первая репетиция, вторая… Не могу сказать, что все сразу пошло легко. Но мы продолжали упорно работать. Дата выступления была выбрана неслучайно — 80-летний юбилей мировой премьеры. 9 августа 1942 года симфония впервые прозвучала в блокадном городе.

Мы репетировали каждый день, и я все думал, как хоть что-нибудь объяснить ребятам об этой музыке, где найти слова. Хотел рассказать о сериале Александра Котта, в котором Алексей Гуськов прекрасно сыграл дирижера оркестра Ленинградского радиокомитета Карла Элиасберга. Один скрипач умер от голода, другой не смог приехать на репетицию с передовой… В общем, пока я искал нужные слова для разговора с молодыми музыкантами, выяснилось, что им не надо ничего дополнительно говорить, они и так все знают. Не скрою, меня это порадовало.

Наш концерт в прямом эфире транслировали по телевидению. В кульминационный момент под звуки Седьмой симфонии были разведены пролеты Дворцового моста…

— Вашим музыкантам пришло много повесток о мобилизации?

— Это касалось не юношеского оркестра, а тех, кто играет в "Солистах Москвы" и "Новой России". Не скажу, что призвать хотели многих, но риски возникли существенные. Когда в коллективе 30 скрипачей, уход в армию одного не так критичен, это не повлиет заметно на качество игры оркестра, если же повестку получил, допустим, солирующий кларнетист, а заменить его некем, такая ситуация опасна. Очень.

— И что в итоге? Люди уехали из страны?

— Нет, почти все остались. Конечно, кто-то испугался. Надеюсь, и они скоро вернутся.

— Вы добивались отсрочки для оркестрантов?

— Писал, обращался непосредственно к министру обороны Сергею Шойгу. Объяснял: артисты не умеют стрелять, зато хорошо поднимают дух. Приводил примеры из истории. Сколько фронтовых бригад в годы Великой Отечественной войны выезжали на передовую и в госпитали, давали концерты перед бойцами.

— Вас услышали?

— Мне кажется, да, результат положительный.

— Ваше отношение к коллегам, покинувшим Россию?

— Все индивидуально, нет общего правила. Смотря к кому. Одни струсили, другие пошли на принцип, третьи откровенно использовали момент… Но чаще — синтез разных причин. Повторю то, что сказал в начале разговора: каждый сам выбирает. Я знаю очень многих из уехавших раньше. Даже те, кто хорошо устроился не в России, а в Европе, Америке или на других континентах, все равно живут неполноценной жизнью. Трудно избавиться от сомнений, правильно ли ты сделал, оставив Родину.

Время сложное, турбулентное, однако не стоит суетиться. Надо пройти через это сито. Обращусь к истории, там есть потрясающие примеры. Вот вы знаете, что Чайковской сочинил "Русский танец" для "Лебединого озера", когда балет был завершен и уже начались репетиции перед премьерой? Почему Петр Ильич это сделал, как вам кажется? Шла очередная война между Россией и Османской империей, и Чайковский захотел дополнительно вставить номер, подчеркивающий, кто он и откуда. Ну что, не Александр III же его попросил это написать, правда?

Или вот Бетховен сочинял Третью симфонию, вдохновленный Наполеоном Бонапартом. Гениальная музыка! Композитор еще точку не поставил, а вчерашний реформатор объявил себя императором. Бетховен взял ручку, зачеркнул посвящение и назвал симфонию "Героической". Строго говоря, людям и знать это совсем не обязательно. Произведение без таких подробностей не станет менее потрясающим. Если не владеть этой информацией, не возникнет никаких визуальных аллюзий, слушатели не представят Наполеона в музыке великого немца.

Часто думаю: дай бог, чтобы все это безумие поскорее закончилось. С другой стороны, понимаю: в нашей культуре произойдет много перемен, появятся новые мощные произведения. Даже не сомневаюсь в этом. И в литературе, и в музыке, и в живописи.

Убежден, искусство выше политики. Иначе как объяснить, что не общавшиеся друг с другом люди из разных стран вдруг одновременно чувствовали сигналы откуда-то из космоса, помогавшие понять природу мироздания? У Сергея Прокофьева и английского композитора Уильяма Уолтона есть невероятно похожие, словно под копирку написанные формы скрипичного и альтового концертов. Они не встречались, даже не переписывались, а вот такое удивительное единение, совпадение в звучании. Ну как?!

Кто объяснит, почему у Рихарда Штрауса в "Метаморфозах" в финале очень-очень тихо проходит тема траурного марша из Третьей, напомню, "Героической" симфонии Бетховена? Произведение Штраус закончил весной 1945-го, за месяц до падения Берлина. Сохранилось рабочее название — "Реквием по погибшей Германии". Как выяснилось, композитор все-таки ошибся: его страна проиграла, но не погибла.

Вот и сейчас не надо торопиться, говорить о чьей-то победе или поражении. Давайте обратимся к вечным ценностям. Музыка — из их числа.

— Тогда последний вопрос. Есть жизнь после семидесяти, Юрий Абрамович?

— Позвоните через недельку, смогу точнее ответить.

А если без шуток, мотивация не пропала. Жду нового для себя, верю в успех тех, кто мне близок, с кем нахожусь на одной волне.

По-прежнему хочу чуда. Вот если бы в мой день рождения прекратилась жуткая кровавая катавасия... Но этого, увы, не случится. Значит, будем жить. С надеждой дожить.

Мне нужно видеть цель, быть чем-то по-настоящему увлеченным. Конечно, мечтаю, чтобы Чайковский сочинил для меня концерт. Петр Ильич. И Брамс тоже, и Рахманинов. Прекрасно, когда есть возможность играть шедевры. Когда-то я записал альтовый концерт Шнитке. Гениальное произведение! Альтовый концерт Бартока играл с оркестром Берлинской филармонии. И Губайдуллину, и "Стикса" Гии Канчели… Недавно самоуспокаивался: мол, успел кое-что сделать на этом свете. Но это не повод расслабляться, держу себя в состоянии постоянной готовности. Как это называется по-английски, когда аппаратуру ставят на паузу? Stand by. Вот!

Надо постоянно ждать. Помню слова Ростроповича, который говорил: играй все, что для тебя пишут. Если перестанешь, и писать не будут.

— Воспользуюсь еще раз заморской лексикой: какой-то deadline себе ставите?

— Нет, о крайнем сроке или финальной точке не думаю. Конечно, бывают разные физические состояния, но такого нет, чтобы хватит, я все уже сделал. На кнопку stop давить точно не собираюсь. Как говорится, еще не вечер.

— Но на все интервью вам хватило лишь восьми сигарет. Как-то скромно. По вашим прежним меркам.

— Да? Неужели считали? Вы не видели, сколько я успел выкурить с утра, не знаете, сколько еще изведу до ночи. Нет, я обороты не сбавляю. Ни в чем!

Курение вредит вашему здоровью