Антрополог Станислав Дробышевский: человек в городе как обезьяна в клетке

Неандертальский да Винчи

— Станислав Владимирович, прошлым летом при раскопках у села Хотылёво в Брянской области археологи нашли кость с орнаментом возрастом около 80 тыс. лет. Какое значение эта находка имеет для науки?

— Примерно от 100 до 30 тыс. лет назад на планете было несколько человечеств: были денисовцы (вымерший подвид людей, названный по Денисовской пещере на Алтае, где были обнаружены их кости — прим. ТАСС), были разные "хоббиты", но два самых известных — это неандертальцы Евразии и протосапиенсы и уже почти сапиенсы в Африке, наши непосредственные предки. Мы знаем, что наши предки были очень творческими, а неандертальцы, мягко говоря, этим качеством не обладали.

За примерно 100 тыс. лет бытия неандертальцев известен с десяток примеров их творчества. Этого очень мало, и чаще всего это какие-то параллельные царапинки на каком-нибудь зубе или кости. Чего-то мало-мальски внятного совсем мало, и оно, как правило, очень однообразно. Но в прошлом году, раскапывая возле Хотылёво стоянку неандертальцев возрастом около от 60 до 90 тыс. лет, нашли косточку крупного травоядного животного размером с ладонь, на которой кремнем нацарапана загогулина, а по бокам нарисованы скобочки и еще какие-то черточки и даже зигзаги. Такого искусства у неандертальцев за 150 лет их изучения еще никто не видел. Что-то аналогичное было, но, как правило, в предыдущих случаях присутствовал один мотив — либо прямые палочки, либо "крестик", либо изогнутые линии. Может быть, еще что-то было нацарапано, но сохранность кости, конечно, не идеальная.

При минимальной фантазии там можно даже разглядеть фигуру. Правда, чью фигуру — это большой вопрос. Мне лично нравится там видеть мамонта. Кому-то там мерещится носорог, бизон, лошадь, все что угодно можно придумать. Главное, что до сих пор никто не видел, чтобы неандертальцы что-то такое комплексное изображали.

— Почему неандертальцы не были настолько творческими?

— Есть вероятность, что они рисовали что-то охрой на коре, но с учетом прошедшего времени от этих "произведений" ничего не осталось. С другой стороны, если на стоянках сапиенсов мы находим охру в огромных количествах, то у неандертальцев она встречается очень редко. Так что с искусством у неандертальцев все было уныло, возможно, потому, что они жили маленькими коллективами — в среднем по 25 человек, и у них не было потребности в самовыражении. Творчество, какие-то украшения, рисунки, музыка получают значение, если вы их демонстрируете тому, кто вас мало знает, и вы перед ним выпендриваетесь, что у вас рожа красная или бусы интересные. Либо это имеет смысл при обменах. В маленькой группе, где все родственники, ничего доказывать не надо, всем все и так ясно. А неандертальцы как раз редко с кем-то общались, и обменов у них практически не было.

— Почему они жили малыми общинами?

— Потому что это был ледниковый период, когда было мало ресурсов. Бедная среда обитания, вокруг — тундра или сухая степь, и особо не разгуляешься. Что, впрочем, не приговор, потому что в более позднее время сапиенсы ровно в таких же условиях жили большими коллективами. Но у сапиенсов были более высокие технологии, потому что они появились в Африке, где ресурсов и населения изначально было больше, и они научились активно обмениваться материалами, знаниями, навыками. Кто-нибудь первым изобрел копьеметалку, и через пять минут все до горизонта знают, как ей пользоваться. И когда сапиенсы вышли из Африки, они навыки обмена сохранили и поэтому смогли лучше потреблять ресурсы. В результате на той же территории, где выживали 20 неандертальцев, смогли жить 50 кроманьонцев.

И мы видим, что когда неандертальцы встречались с сапиенсами, то сапиенсы у них заимствовали, например, одежду и, вероятно, принцип устройства жилища и форму наконечников, а неандертальцы у сапиенсов практически ничего не заимствовали, потому что им вроде и не нужно было. Сапиенсам, как казалось неандертальцам, нечему по большому счету их научить. А на практике получилось, что сапиенсы и свое имели, и неандертальское получили. В итоге неандертальцы вымерли либо растворились среди наших предков, оставив в наших генах 2,5% примеси. Именно благодаря их генам мы, например, смогли адаптироваться к ужасному климату.

Но иногда неандертальцы какие-то потуги делали, и мозг-то у них работал, что и демонстрирует находка в Хотылёво.

— Мы понимаем, почему именно в Хотылёво жил этот неандертальский да Винчи?

— Нет, потому что эту находку никто не ожидал. До сих пор индустрия неандертальцев, которую мы раскапывали в Хотылёво, была скудной. Там выходы природного кремня, они туда приходили, делали орудия и все хорошее уносили, поэтому хорошие качественные орудия там встречаются примерно по штуке в сезон. В основном — битые камни. И даже эту кость не сразу рассмотрели. Уже в лаборатории, когда ее отмыли и увидели под грязью эти царапульки, все ахнули.

— В этом году работы на площадке продолжатся?

— Да. Конкретно этот квадрат уже раскопан, но работы там много — все ведь руками делается, и глубина там 15 м, так что половина сезона уходит только на то, чтобы докопаться до нужного слоя. А слой там тоже не маленький — четыре культуросодержащих горизонта, которые на протяжении тысячелетий формировались еще и в разные климатические моменты, — например, между ранними неандертальцами и поздними еще и какое-то болото есть. Поэтому каждый год там раскапывают 2–3 м. В этом году продолжим работы на этом же участке.

Научный туризм для айтишников

— Кто занимается раскопками на этой стоянке?

— На участке Хотылёво-I, где нашли творение неандертальца, раскопки ведут сотрудники Института истории материальной культуры РАН из Санкт-Петербурга. Руководитель экспедиции — Александр Очередной, а кость с орнаментом изучает с помощью трасологии Ксения Степанова с командой молодых ученых. Там же верхний культурный слой средневековой Руси (XII–XIII веков) копает брянский археолог Валерий Гурьянов. Но рядышком, буквально в двух километрах, есть памятник Хотылёво-2 — там остатки кроманьонцев, и их раскапывает московский Институт археологии РАН. Руководитель экспедиции — Константин Гаврилов. Поселение киевской культуры (IV–V веков) там же копает брянский археолог Николай Рябчевский.

Хотылёво замечательно тем, что рядом находятся стоянка неандертальцев возрастом старше 80 тыс. лет и стоянка верхнего палеолита возрастом 24 тыс. лет. Контраст поразительный! У неандертальцев — какие-то битые камни, кости одного мамонта и наша радость — костяшка с царапульками, то есть все очень скудно, хотя раскопки идут с советских времен. А на Хотылёво-2, где жили кроманьонцы, богатейший культурный слой: уже найдены пять статуэток "палеолитических венер" из камня и бивня мамонта, какие-то ритуальные комплексы, вертикально воткнутые ножики, много охры, ступить некуда — находки лежат слоями. Кстати, поверх Хотылёво-2 лежит слой, который относится к железному веку, а над нашими неандертальцами — Средневековье, XII–XIII века.

Так что в Хотылёво есть все — неандертальцы, кроманьонцы, ранний железный век, Средневековье — славянское городище. А в окрестностях и мезолит встречается, и неолит, и бронзовый век, и XVIII столетие. Больше 20 стоянок, часть из которых пока не исследована. Хорошее место — почва плодородная. Само село Хотылёво известно как минимум с XVII века, а в советские времена там был колхоз-миллионник.

— С чем это связано? Это был логистический хаб, как сказали бы сегодня?

— Пока неясно, потому что Хотылёво-2 занимает огромную территорию, из которой раскопаны только небольшие участки. Но уже понятно, что этот культурный слой формировался на протяжении тысячелетий. Вероятно, это связано с тем, что там находится месторождение кремня, и древние люди туда приходили, чтобы делать орудия. И если неандертальцы там даже не жили, а просто били камни и уходили, то в Хотылёво-2 жизнь кипела — это по культурному слою видно. Кроме того, рядом течет Десна, может быть, какой-то брод был или удобное место для рыбной ловли. Водилась дичь — птицы, олени, мамонты, бизоны, лошади. Особенно много было мамонтов, видимо, удобные для них места были. Сейчас это трудно понять, потому что ландшафт изменился и климат другой был.

— Есть ли трудности с набором людей для раскопок, с финансированием?

— С набором людей особых проблем нет: раскопы там небольшие, и много людей на них в принципе не посадишь. Студентов-практикантов и волонтеров хватает. А вот с финансированием — беда. Мне на прокорм одного студента государство выделяет 50 рублей в день, а сам я как руководитель получаю 100 рублей суточных. Какое-то время мы тянули на грантах, но сейчас их нет. И чтобы выжить, мы (общественное движение популяризации науки "Проекты Станислава Дробышевского") организовали научный туризм.

— Что это?

— К нам приезжают туристы. В первый год было около 40 научных туристов, во второй — под 80. Они платят небольшие деньги на прокорм себя и еще немножко на питание археологов, а взамен показываем им, как проходят раскопки, а если человек хочет и способен, то разрешаем поучаствовать в них — конечно же, под надзором. Сначала мы боялись доверять это туристам, но практика показала: чем люди старше, тем они зачастую сознательнее. То есть им можно показать, как надо делать, и они действительно начинают делать именно так, в отличие, например, от большинства студентов.

Еще я читаю им лекции, мы проводим им экскурсии не только по местам раскопок, но и в Брянский музей, возим их в археологический музей села Юдиново, где хранятся жилища из костей мамонта времен верхнего палеолита, то есть им примерно 20 тыс. лет. Есть и другие развлечения. Например, когда туристы пытаются повторить орудия древних людей, применяя разные техники: один делает так, другой — эдак, а потом археологи смотрят, чье творение оказалось ближе к оригиналу. Это позволяет нам разобраться, как делали разные орудия или для чего их использовали. То есть мы так и туристов развлекаем, и проводим эксперименты, на которые у ученых бы ушли многие часы работы.

— Когда в этом году начнется экспедиция?

— Работа на участках начнется в конце июня, а закончится, когда раскопаем все, что наметили. Конечно, ученые стараются все сделать к 15 августа, к Дню археолога, но в прошлом году наткнулись на богатый слой и не успели закончить к 15-му числу, поэтому копали до конца лета. Я лично там присутствую с 1 по 26 июля, когда у моих студентов практика, а туристы приезжают в достаточно произвольные сроки: кто-то на день, кто-то на две-три недели.

— Научные туристы — это в основном кто?

— Статистику мы не вели, но если на глаз, то большинство — айтишники.

Отдавая мозги смартфону

— Говоря об айтишниках, поясните, такой образ жизни — длительное сидение у мониторов, в замкнутом пространстве и при отсутствии свежего воздуха — может ли со временем повлиять на эволюцию человека как вида, его физиологию?

— Скорее нет, потому что товарищи, которые живут в больших городах и подолгу сидят у компьютеров, практически не оставляют потомства, или число их детей ниже уровня, необходимого для воспроизводства. Да, их вклад в культуру, науку и другие отрасли может быть велик, но для биологической эволюции они, строго говоря, не существуют. Биологическое будущее за теми, кто активно размножается. А такие люди, как правило, прогрессом не охвачены и в крупных городах не живут. Складывается парадокс, когда больше половины населения планеты живет в больших городах, а демографический прирост происходит за счет деревень. У нас в стране тоже так, мы тут не исключение.

Люди охотнее плодятся на природе. Мы в принципе предназначены жить на природе, а когда оказываемся в городах, напоминаем обезьяну в клетке. Городская среда для нас противоестественна! Посмотрите на кабинет, в котором мы разговариваем, — ровный пол, плоские стены, однообразные цвета, ни одного растения… Еда берется в магазинах не пойми откуда, качество ее сомнительно, как следствие, мы страдаем от нехватки витаминов и других полезных веществ. Казалось бы, продолжительность жизни растет, но при этом мы все равно вымираем.

— А мобильные телефоны повлияют? На развитие мозга, например? Ими ведь и в городах, и в деревнях пользуются.

— Сто процентов! Другое дело, что эти технологии не так давно существуют, чтобы дать какую-то достоверную оценку. И все же гаджеты, безусловно, влияют, поскольку мы им делегируем свои интеллектуальные задачи, с которыми "железки" справляются куда успешнее. Банально — держа в руке телефон, мы не пытаемся что-то вспомнить, а скорее гуглим, мы не сами ориентируемся в пространстве, а доверяем это навигаторам. Как итог, мы перестаем пользоваться своей нейронной сетью, и она деградирует. И если раньше какая-нибудь бабушка знала 500 рецептов закатки солений и варенья, то теперь, когда ты за пару кликов можешь найти что угодно, ты сам уже ничего не помнишь. Память тоже нужно тренировать.

— Кроме того, наверное, страдают и коммуникативные навыки?

— Конечно. Скажем, раньше нужно было к соседке за солью идти, просить ее вежливо, а теперь жители больших городов могут ту же соль заказать через службы доставки, еще и попросить оставить у двери, чтобы даже с курьером не взаимодействовать.

Люди общаются друг с другом в переписках или по видеосвязи, все чаще пренебрегая живым общением. А ведь у нас много органов восприятия, которые в этот момент не задействованы: даже говоря с собеседником по видео, мы не чувствуем его запах, не можем его потрогать, не всегда верно понимаем его формы, пропорции и так далее. Во время  пандемии коронавируса мне приходилось читать лекции, порой не видя слушателей, и это оказалось ужасным экспериментом, потому что в отсутствие живой реакции я не понимал, как аудитория реагирует на мои слова, что нужно усилить или сократить.

Человек создан для общения. Мы миллионы лет эволюционировали так, чтобы общаться лично, и для взаимодействия одними вообще не предназначены. И когда мы перекладываем это все в текст или доверяем машине, эта способность деградирует. А врожденных свойств для общения у нас нет, мы должны учиться этому с раннего возраста.

— Будут ли какие-то последствия для детей, которые сейчас увлеченно смотрят короткие ролики в социальных сетях?

— Мы называем клиповым мышлением, но это понятие не отражает всего масштаба проблемы, так как по большому счету мышления здесь зачастую нет вовсе, как и развития нейронных сетей. За счет ярких цветов, быстро меняющихся картинок, громких и однообразных звуков зрители получают легкие эндорфины и чувствуют удовлетворение, но отсутствие вкусов, запахов, тактильности и объемности изображения ведет к деградации нейронов и сдерживает развитие мозга. То есть наша чувствительность обрезается — просматривая ролики, к тому же яркие и громкие, мы не задействуем большинство органов чувств, а слух и зрение даже не напрягаем. У нас в каждой клетке тысячи рецепторов, а мы тем самым используем десятки. Остальные не развиваются и постепенно атрофируются.

Поэтому, когда маленький ребенок смотрит на экранчике такие ролики, он просто не развивает свой мозг. А есть критические этапы развития, после которых восполнить упущенное нельзя. Если до определенной поры ребенок не развивал нужные нейронные связи, наверстать это уже не получится. К счастью, огромный процент населения планеты этим безумием не охвачен.

С другой стороны, гаджеты ускоряют технологическую эволюцию и, например, замечательно работают в телемедицине, транспорте, других областях.

— На ваш взгляд, интерес людей к науке в массовой аудитории растет?

— Я в этом вопросе не объективен, потому что на мои лекции люди каждый раз приходят. Я только что приехал с другой лекции, и там весь зал был забит. И у меня в YouTube есть несколько роликов, где миллион и больше просмотров. То есть многим интересно, что я рассказываю. С другой стороны, делаешь пару шагов в сторону, и выясняется, что люди вообще ничего не знают о том, чем мы занимаемся. Антропология какая-то… Неандертальцы… Что это вообще? Поэтому нам есть над чем работать, и, конечно, хочется верить, что все-таки прогресс есть. По крайней мере, на мой опять же такой субъективный взгляд, за последние 15–20 лет мне на лекциях все реже задают глупые вопросы и чаще — хорошие, умные.

— А глупые — это какие?

— Например: "А правда ли, что человек произошел от обезьяны?"

Наоборот, бывает, что человек приходит и спрашивает про такие детали, о которых я даже не знаю. Это приятно. Раньше таких вопросов практически не было, а теперь регулярно. Видно, что люди уже наслушались, начитались, у них в голове какой-то базис есть. Вот тут-то и нужны молодые исследователи, потому что я, в принципе, уже часто повторяюсь и в принципе чего-то супермеганового, наверное, не выдам. А у молодых какой-то свой подход будет, свой стиль подачи, еще что-нибудь такое.