Герман Клименко: если мы не узаконим телемедицину, тысячи наших врачей потеряют работу

В уходящем 2016 году Институт развития интернета (ИРИ) начал внедрение российского программного обеспечения (ПО) в госструктурах, а также сдвинул с мертвой точки идею телемедицины, законопроект о которой обсуждается уже 19 лет. О том, как Россия будет импортозамещать софт, какие риски несет промедление принятия закона о телемедицине, а также о новых угрозах в области интернета рассказал в интервью ТАСС председатель совета ИРИ, советник президента России по интернету Герман Клименко.

— Недавно вы презентовали пилотный проект по переходу на российский софт во Владимире. Как думаете, смогут ли наши госструктуры полностью перейти на отечественное ПО?

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, а точнее — отсутствие денег. История с администрацией Владимирской области была проста: там не было денег на продление лицензии Microsoft. И эта история не оставила выбора. Ведь позиция чиновников была такова, что если нет необходимости, мы никуда не движемся. А когда возникла необходимость обновлять "железо" и ПО, к счастью, никаких иных замещений, кроме предлагаемых нашими разработчиками, не было.

Я искренне надеюсь, что отсутствие денег, с одной стороны, и настойчивые просьбы коллег — с другой, не оставят нам выбора. Все государственные изменения идут долго, но мне кажется, мы уже находимся в точке невозврата: еще чуть-чуть и можно будет успокоиться, потому что этот процесс (переход на российский софт. — Прим. ТАСС) будет необратим.

— То есть не только поручение президента, но и сама экономическая обстановка способствовали тому, что мы в итоге начали поддерживать наших программистов?

— Есть, например, Федеральная служба судебных приставов (ФССП), и я бесконечно благодарен Артуру Парфенчикову (глава ФССП. — Прим. ТАСС), поскольку он был единственным, кто выполнил постановление правительства от 2010 года, когда никаких санкций еще не было. Это подвиг, я считаю. И мы благодаря этому подвигу сейчас смогли внедрить во Владимирской области программный продукт, так как экспертиза уже была.

— Сколько теперь госструктурам потребуется времени на замену ПО?

— Сейчас мы говорим о муниципалитетах — а их 22 тысячи, — основная работа которых сводится к довольно простым вещам. Это почта, заполнение бланков, телефон. За год можно заменить ПО в муниципалитетах всех населенных пунктов с населением менее 10 тысяч человек. Потом от 10 тысяч до 100 тысяч — за следующий год. И за третий год подобраться к миллионникам.

Однако есть еще проблемы психологического свойства. Технически все заменить нетрудно. Проблема в том, что люди к чему-то привыкли, и менять ПО — это все равно что менять правостороннее движение на левостороннее в один день. Тут, к сожалению, больше психологическая задача и вопрос привычки.

— Если уж пойдет активное внедрение российского ПО, можем ли мы рассчитывать на выход за пределы страны?

— IT у нас обладает прекрасным экспортным потенциалом. Сегодня мы экспортируем на $7 млрд в год, но на самом деле это мало. Индия, например, экспортирует на $60 млрд в год. Но у нас просто физически нет такого количества программистов, потому что они формируются под спрос. Поэтому мы сейчас берем деньги, которые государство тратило на Microsoft, и начинаем тратить их на себя. Значит, мы предложим программисту в Воронеже не 30 тысяч рублей, а 70 тысяч рублей, и он останется в России. У нас появятся кадры. Если государство развернет эти деньги и будет отдавать нашим людям, я вас уверяю — все будет хорошо.

— Это, наверное, нужно начинать со школ — готовить программистов?

— Самый большой урок, который я получил, став советником президента, это что те вещи, которые мне было быстро сделать как бизнесмену, для государства — неподъемный пласт. Ты садишься разговаривать с государством, и тут выясняется, что у нас 55 тысяч школ разного уровня подготовки. В 9-м классе 50% учеников сдают информатику и еще 50% — физику. Но с 10-го класса они два года подряд учат физику, потому что в политехнических институтах до сих пор на кафедры IT сдают физику. И в итоге мы получаем, что два года люди учат физику, а потом поступают на информатику и их опять учат с нуля. Просто вузам так привычно! Но когда ИРИ садится это обсуждать с Минобрнауки, нам говорят: давайте со следующего года, на переправе коней не меняют. Я, может, для своих детей предпочел бы поменять их даже на переправе, но в массе для людей смена приоритета дается очень тяжело.

Мы сейчас собираемся для того, чтобы в следующем году убедить вузы сменить позицию. Вот, пожалуйста, — это очень простая задача, нет врагов, нет противников, но решение оттягивается на год! И как только мы оттянули решение на год, все остальные решения тоже сдвинулись.

— Вы также продвигаете телемедицину, в чем с ней сложности?

— Закон о телемедицине обсуждается уже 19 лет, и никак не могут быть согласованы две вещи. Первая — это ОМС. Вот я, например, никогда не хожу к прикрепленному врачу, потому что не знаю, где он сидит. Я иду к своему врачу и плачу ему деньги. Но если у меня появится возможность поговорить с положенным мне государством врачом по скайпу, я, скорее всего, потребую услуги, которыми никогда не пользовался. То есть с телемедициной возникнут риски резкого увеличения затрат на ОМС. И как бы это ни звучало — это правда. А дальше возникнет проблема регионов: например, имея возможность позвонить врачу в Москву, житель Камчатки ею воспользуется. И их завалят звонками.

Вторая проблема — это святые устои медицины. Очный прием, диагноз... Но если, например, говорить о психиатре, то ему, наверное, вообще первичный прием не нужен. Посмотрел на пациента по скайпу и тут же понял, есть ли отклонение.

Я вам скажу, что внутри отрасли телемедицина уже давно существует. Система "врач — врач" давно работает, сейчас мы больше упираемся в вопрос "врач — пациент". Если мы сейчас не узаконим этот процесс у себя, то система начнет работать по принципу "наш пациент — пакистанский (к примеру) врач". Спрос рождает предложение, и этот процесс неизбежен.

— А на какой стадии сейчас законопроект?

— Сейчас в Государственной думе находится на рассмотрении наш вариант законопроекта. Он очень короткий и предполагает лишь одно уточнение в федеральный закон — что "медицинские услуги могут оказываться очно и с использованием телекоммуникационных способов". Мы собрали всю нашу индустрию и обрезали все "хотелки" до такого вот общего знаменателя.

В законопроекте мы ничего не говорим про ОМС и про способы осуществления телемедицины — просто вносим само понятие. Также Минздрав предложил свой вариант закона, и чей в итоге будет принят, мы не знаем. Но я уверен, что нам удастся сдвинуть процесс с мертвой точки. Ведь проблема телемедицины стоит очень остро, в плане медицинского неравенства разрыв между Москвой и любым населенным пунктом в 200 км от Москвы очень большой. Уже даже образовательные проекты дистанционные есть, но вот медицины по-прежнему нет.

— То есть либо мы решаем это, либо придем к схеме "российский пациент — пакистанский врач"?

— К примеру, пациенту нужен постоянный мониторинг: картина за неделю, месяц. Данные о состоянии здоровья — давление, сердцебиение, вскоре и уровень сахара в крови — может собирать браслет или любое устройство и отправлять врачу. И вот тут проблема: этот врач может сидеть у нас, а может — в Пакистане. Конечно же, никуда не денутся великие врачи, профессионалы. Бухгалтеров ведь не стало меньше от того, что у них счеты отобрали. Но те эндокринологи, которые сейчас сидят в больницах, — это бухгалтеры, которые считают на счетах. Современный эндокринолог не может быть хорошим, если нет потоковых данных за месяц. И мы боремся за то, чтобы эти данные сейчас шли к нашим врачам. Проблема простая: либо мы, либо Пакистан. Нет никаких иных вариантов, и 37 тысяч наших эндокринологов могут остаться без работы.

— Сейчас остро встал вопрос кибербезопасности и он явно не способствует внедрению телемедицины. Потому что будут утекать данные о пациентах.

— Знаете, есть хороший довод. Представьте, что у нас в стране вообще нет автомобилей, мы пользуемся лошадьми или ходим пешком. И я вам предлагаю завозить автомобили. Вы ответите мне: вот в Америке есть автомобили, и от них погибает 30 тысяч человек в год и еще 100 тысяч покалеченных. Вот довод про потерю данных примерно такой же.

Да, будут потерянные данные, да, пользователи будут терять пароли. Но это будут единицы! А вот те, кто с помощью телемедицины сможет выжить — их будет колоссальный объем. "Боярышник" (история с отравлением в Иркутске. — Прим. ТАСС) — это вообще мелочи на фоне того, как люди в регионах занимаются своим здоровьем, как ходят в больницы и как их там лечат.

— Наши специалисты по кибербезопасности, на ваш взгляд, высокого уровня?

— Очень приятно разговаривать с нашими безопасниками, они признанные в мире специалисты.

— А как должна работать система по борьбе с киберпреступностью?

— Все наше право посвящено безопасности. Все кодексы построены на безопасности, это накапливалось тысячелетиями. На что бы вы ни посмотрели — границы, деньги, векселя — все служит безопасности! И то, о чем мы сейчас говорим, — это история всего лишь трех- или пятилетней давности. Но современный прогресс со своими новыми угрозами нас просто провалил в эту нишу. Мы вдруг поняли, что, хотя все это время и строили безопасную жизнь, мы внезапно оказались как будто на новой планете.

Все дошло до всех внезапно, все вдруг поняли, что такое большие данные и что за ними кроется. Поэтому история с кибербезопасностью гораздо сложнее, чем кажется. Но она оптимистична, я не думаю, что займет тысячи лет. У нас их просто нет!

Сейчас все идет очень быстро. Я думаю, что выработка правил в отношении кибербезопасности займет лет пять, но сейчас это одна из самых серьезных проблем.

Беседовала Елена Травкова