Никита Михалков: счастье жизни в самой жизни

Режиссеру, народному артисту РСФСР, председателю Союза кинематографистов РФ Никите Михалкову 21 октября исполняется 75 лет. В интервью ТАСС он сообщил, будет ли отмечать день рождения, что происходит с его проектами и почему он не появился на Московском кинофестивале. Также Михалков рассказал, считает ли себя хорошим человеком, любит ли публичность, и поделился своими страхами.

О пандемии, страхе за семью и вселенской провокации 

— Никита Сергеевич, хочу попробовать сделать не юбилейное "ура-ура-интервью", а человеческое. Тем более что, судя по всему, поводов для "ура-ура" сейчас и нет. 

— Совсем нет.

— Жизнь перевернулась и стала другой. В связи с пандемией, в связи с коронавирусом, как все воспринимаете? 

— Считаю, это абсолютно уникальная ситуация. И очень страшная, и удивительно необычная. С одной стороны, серьезные люди — бельгийские врачи — пишут открытое письмо в ВОЗ, что это все жульничество. Немецкие врачи собираются подавать в суд на своего коллегу, который якобы культивировал пандемию.

Рушатся огромные предприятия, люди оказываются без работы, накалена ситуация — то там, то там. По разным причинам. И в то же время есть те, кто контролирует ситуацию, скупает и разоряет других, обогащаясь невероятно. И мы об этом знаем.

— Но люди же все равно болеют... 

— Да, люди болеют и умирают. Говорят, умирает ненамного больше, чем во время простой эпидемии гриппа. Может, оно и так. Но есть двойственность, турбулентность. С одной стороны: "А, да ладно". С другой: "Не дай бог" — умноженные еще к тому же на русское "авось" и на подсознательное упрямство по отношению к власти: "Вот вы хотите так, а мы будем так". И ужесточение, вынужденные меры власти по отношению к предприятиям, ресторанам, кафе, барам и ночным клубам, которые не следуют этим указаниям. Их штрафуют на огромные деньги. И это раздражает. Это очень опасная ситуация, которая обессиливает людей морально. 

— Ваша Академия кинематографического искусства сталкивалась с чем-то подобным? 

— Да. Академия ездила на гастроли, и заболел человек. Причем это были гастроли в поддержку врачей. Не за деньги. Благотворительные спектакли. И пришлось из двух актов делать один. Все время приходится перекраивать жизнь, взаимоотношения. Я не исключаю, что все это — очень серьезно, глубоко, и, боюсь, может быть, продумано.  

— Что имеете в виду? 

— Нет такого, будто нам лгут про то, что болезнь есть, а ее на самом деле нет. Она есть, и я не исключаю возможности, что возникла не просто так. А в этом случае надо понимать, кому это выгодно. И, когда ты начинаешь в этом разбираться, как мы пытались разбираться в "Бесогоне", ветви этой истории залезают так высоко, а корни так глубоко, что берет оторопь. Потому что ты понимаешь свое абсолютное бессилие. Даже люди, которые не очень тяжело болеют, подвержены очень мощной психической атаке. Очень мощной. От нехватки воздуха, от страха, от сердцебиения, от температуры, которая скачет, от незнания того, чем лечить. И кто-то выздоравливает, потому что подобрали правильное лекарство, а кому-то не могут подобрать. Думаю, если сумеют доказать, что российская вакцина действенна, у людей произойдет некий обратный слом.

— А вы будете готовы привиться?

— Знаю, что сейчас должен появиться препарат, который будет определять, кому следует делать прививку, а кому не следует.

— Вы сами боитесь за себя, за семью?

— Конечно, боюсь. Очень. У меня дети, внуки. Внуки учатся, дети снимают и снимаются. Но человек предполагает, бог располагает. Я абсолютно далек от того, чтобы сказать: "Да ладно, как будет, так и будет". Потому что видел людей, которые страдают от этой болезни, и слышал то, что рассказывают мои близкие товарищи. Юра Башмет переболел, ректор "Щепки" Борис Николаевич Любимов, болеет Сережа Никоненко. Они не драматизируют, но ты понимаешь, что очень плохо человеку. Просто плохо. Это огромная слабость, это абсолютное безволие. Это то, что называется "опускаются руки". Человек не знает, как спастись.

О юбилее и своем отсутствии на ММКФ 

— Никита Сергеевич, сейчас из-за пандемии многие переносят празднования юбилеев. Вы уже понимаете, как будете отмечать и будете ли?  

— Не буду отмечать, потому что у меня такое количество людей, которым я рад и которые хотели бы прийти. Я уж не говорю об академии, о студии "ТриТэ". Но понимаю, что сейчас просто не время. Собрать всех тех, кого бы я собрал, нереально. Объяснять на входе, что сначала нужно сделать тест ПЦР, а потом пустят или не пустят. Представьте себе товарища, который пришел, а его не пустили, — ужасно. И я предпочел от всего отказаться в надежде, что мы сможем перенести это и приурочить к выпуску нашего спектакля.

Мы сделали с братьями Пресняковыми пьесу по моему фильму "12", где я хочу сыграть на сцене ту же самую роль, что играл в кино. Пригласил Колю Бурляева, и он дал согласие на роль, которую играл Маковецкий. Саша Адабашьян тоже согласился играть того, кого играл в кино. Остальные будут мои ребята из академии. Не буду раскрывать всех тонкостей, но это ноу-хау, очень технологичный спектакль.

— И он будет в декабре, да?

— Надеюсь. Мы арендовали зал "Зарядье" 20 и 21 декабря. Один день прогон, второй день — премьера. Но, может быть, если будем готовы, в первый же день сделаем прогон "для пап и мам", а во второй день надеюсь пригласить всех тех, кого пригласил бы на свой день рождения.

— Хотела про Московский кинофестиваль спросить. Многие писали, что не зря его провели в такое непростое время, сильные фильмы были. Но при этом возникло и недоумение: почему вы, президент ММКФ, ни разу не приехали на фестиваль. 

— Я был все время на связи. Во-первых, фестиваль мы должны были провести, потому что иначе могли потерять лицензию FIAPF. У нас фестиваль класса "А", чем мы очень дорожим, потому что их всего пять в мире. Во-вторых, конечно, могли бы сослаться на пандемию, но при отношении сегодня к нам, так сказать, наших западных "коллег" — они с большим удовольствием нас бы не услышали. Не провели фестиваля два раза — все, "досвидос". Это героический поступок всех организаторов фестиваля.

— Зрителей не так много потеряли, потеряли только президента ММКФ...

— Я находился на двухнедельном карантине, который как раз совпал с открытием и закрытием фестиваля. И, к сожалению, не был ни на открытии, ни на закрытии, ни на пресс-конференции. Это было мне самому обидно, я волновался: как это будет. И убедился: создан механизм, который не держится на конкретном человеке, а существует команда, она знает, что делать. Продюсер Леонид Верещагин — величайший профессионал в этом смысле. Все было очень четко, мы все оговаривали. Случался и форс-мажор. Светлана Крючкова (обладательница почетного актерского приза ММКФ — прим. ТАСС) себя плохо почувствовала. Мы испугались, потом выяснилось, что она здорова, слава богу, нет у нее ковида. Считаю, что и призы всем раздали по справедливости. И я очень рад, что главный приз получила картина Андрея Зайцева "Блокадный дневник", это очень искренняя, очень сложная, очень трогательная работа, а самое главное — очень правдивая: о страшных днях блокады Ленинграда.  

— Следующий ММКФ когда пройдет? Весной 2021 года или снова осенью? 

— Надеюсь, весной.

— Успеете за такое короткое время подготовить новый кинофестиваль?

— Люди работают. Готовить фестиваль в большей степени можно онлайн, потому что это телефонные звонки, это письма, это предложения. Это не обязательно личные встречи. Повторюсь: взаимодействие налажено. Так же работает и Союз кинематографистов. Мы сохранили его. Организация не рассыпалась на огромное количество частей, как Союз писателей и так далее. И я мечтал бы, чтобы и Союз кинематографистов работал вне зависимости от того, кто им руководит. 

— То есть без ручного управления?

— Конечно. Это очень трудно, но возможно. 

О семье Алексея Баталова, Грефе и "Шоколадном револьвере"

— Помню прекрасно, как вы помогали Алексею Баталову, который в последние годы тяжело болел. Сейчас возбуждено уголовное дело, на имущество семьи Баталова — жены Гитаны и дочки Маши — посягают какие-то люди. Вы участвуете в этой истории, помогаете как председатель Союза кинематографистов?

 — Если говорить как председатель — надо создавать механизм, который просто будет защищать людей, попавших в такую ситуацию. Вдов, детей тех, кто уходит, родственников звезд нашей культуры, науки и так далее.

 — При какой организации это надо создавать?

 — Может быть, при Думе, может быть, при Совете Федерации, может быть, при Фонде культуры — не знаю. Но их необходимо защищать. История с семьей Баталова — мало кто представляет катастрофичность ситуации. Гитана. Вдова Баталова. Бывшая артистка цирка. Ей 85 лет. Всю жизнь, выйдя замуж за Алексея Владимировича, она была за его спиной. Она так и осталась той самой наивной прекрасной цыганской актрисой, которая безоглядно бросила все — карьеру, цирк — все, что любила, и пошла за ним. У них родилась девочка. Не очень здоровая, но очень талантливый человек. И я думаю, сейчас надо сделать все, чтобы эта квартира в какой-то момент автоматически стала квартирой-музеем Баталова. И при желании семьи зафиксировать это законодательно. 

— Если продолжать тему конфликтов. В ТАСС выходило интервью Грефа, где в продолжение вашего публичного диалога после "Бесогона" он сказал, что с вашей стороны были обращения к его организации. У вас не было мысли просто с ним встретиться, поговорить и все прояснить?

— Напомните, в интервью он что говорил? 

— В частности, говорил, что вы хорошо знакомы, "в том числе по разным, скажем так, пикантным ситуациям". И что вы не раз обращались в Сбербанк за помощью — "и письменно, и устно".

— Но это же ложь! Я же сказал в "Бесогоне": "Друзья дорогие, покажите мне, покажите конкретно — когда, где и зачем я к вам обращался. Только документ покажите, а не бла-бла". И что? Да ничего. Но мало того, что это ложь. Это еще должностное преступление. Когда руководитель банка раскрывает отношения с клиентом.

— То есть отношения были?

— Я же сказал, их не было. Это ложь. Но если бы они были, эти отношения, как утверждает господин Греф, — то это должностное преступление.

А если попытаться разобраться.... Когда убирается слово "банк" и остается "Сбер", это дает право заниматься всем — от билетов в кино до покупки арбузов.

А когда все то же самое делается за деньги государства и того же народа как налогоплательщика — это несправедливо, это недобросовестная конкуренция. Очень легко быть Робин Гудом за чужой счет.

— Если вернуться к пандемии. Ваши коллеги уже объявили, что вручение кинопремии "Ника" переносится на весну. Понятно, что будет с "Золотым орлом"?

— Мы существуем в моменте. Каждую неделю что-то меняется. Каждый день что-то меняется.

— Иногда и каждый час. 

— Посмотрим. Все-таки это январь. То же самое и со спектаклем нашим. Я говорю про декабрь. С одной стороны, еще впереди столько времени, а с другой стороны, его нет. Поэтому будем смотреть по ситуации.

Да, Московский фестиваль нам нужно было провести, мы были обязаны его провести для того, чтобы не потерять. А "Золотой орел" — национальная премия — тут мы хозяева, можем думать, как его сдвигать. Не будем насиловать себя. Но пока находимся в этих временных параметрах.

— Что с вашим фильмом "Шоколадный револьвер"? Вряд ли же сейчас получится снимать. 

 — Дело в том, что в сценарии речь идет про российского режиссера, который мечтает получить "Оскар", чтобы вылечить свою дочь. Господь управил, что я эту картину не начал снимать. Представляете сейчас кино, где русский режиссер хочет "Оскар" для того, чтобы ему дали возможность снимать кино, чтобы заработать денег на лечение дочери? Если мы хотим это оставить, — а там очень красивая история — мы должны это все переосмыслить. Потому что мечта об "Оскаре" становится странной сейчас, когда ввели новые правила для главной категории "Лучший фильм", когда нужно снимать про людей нетрадиционной ориентации, про чернокожих, и вообще, когда в Голливуде устанавливаются правила, похожие на советскую идеологическую цензуру. То есть другими словами — не качество фильма будет определять получение премии, а то, насколько выдержана картина с идеологической голливудской точки зрения.

 О "Едим как дома", ужасающем впечатлении от кинематографа и киноляпах 

— Подумала, что название сети быстрого питания "Едим как дома", которую вы хотели запустить вместе с Андреем Кончаловским, получилось довольно пророческим. Потому что мы ели — только не как дома, а просто дома — все лето. Во-первых, что с проектом? Во-вторых, как вам далась вынужденная изоляция?

— Пока все "заморожено" из-за пандемии. Все предприятия, которые могли бы этим заниматься, стоят. И у нас та же проблема, что и у многих других людей. 

А что касается моей изоляции, я провел ее потрясающе. Сидел в деревне, мы с братьями Пресняковыми писали пьесу "12". А еще посмотрели 150 фильмов. Во-первых, для меня это была потрясающая школа. А, во-вторых, я увидел реальную картину происходящего в кинематографе. В целом — ужасающее впечатление.

— Вы смотрели современное российское кино или какое?

— Абсолютно всякое.

Но, конечно, не все, что было сделано за всю историю кинематографа. Современные сериалы — наши, американские, современные картины — наши, американские, французские, итальянские. И вот ты смотришь кино, три-четыре картины нашего времени, и потом кислородный аппарат — Дино Ризи, Феллини, Тарковский, Маджиди, Барнетт, Панфилов, Мельвиль или никому не известная режиссер Аличе Рорвахер. Причем удивительное многообразие, допустим, того же Маджида Маджиди, снимающего копеечные по бюджету шедевры.

И в тоже время хотите блокбастер — пожалуйста: "Мухаммед: Посланник бога". Великая картина, голливудский размах. Как это сделано! Когда я представлял эту картину в Москве, я сказал, что мечтал бы, что бы кто-нибудь сделал бы такого же уровня и масштаба картину о детстве Христа. И вот, повторю, после трех-четырех картин, которые имеют рейтинг 7,3, 7,8 и так далее, просто нужно было выдохнуть. И это был такой экскурс и такая школа, когда ты смотришь знаменитые картины 70-х годов. Когда ты смотришь картину "Пять несложных музыкальных пьес" с Джеком Николсоном. Абсолютно современная картина с потрясающим совершенно смыслом. Молодая картина! Играют фантастически совершенно.

Мы уже просто шутили во время просмотра, предугадывали диалоги, и они совпадали. Попадали почти стопроцентно. Это удивительно. И это мировая тенденция. Нет, это не наше "чернушное" кино. Это мировая тенденция чудовищного измельчания. Мало того, порой абсолютного отсутствия уважения просто к правде в кадре. И там, и здесь.

— Что особенно впечатлило? 

— Ну, например, вот смотришь сериал наш, где следователь из Москвы приезжает в город расследовать убийство — там маньяк или кто-то еще. Хорошие артисты играют. Маленький город. Следователь-женщина нанимает водителя. Спрашивает: "Сколько вы зарабатываете?" Он говорит: "Вот столько". — "А я вам дам столько. Вы будете со мной работать?" — "Ну, пожалуйста".

Ночью одна приезжает на объект, на цементный завод. Ночью. В чужом городе. Женщина. Открывает дверь автомобиля, хочет выйти, он ее останавливает, говорит: "Вот возьмите это" — дает ей фонарь. (Ну уже странно, что она пришла ночью на объект, не имея никакого фонаря.) Она говорит: "Да, спасибо". Он говорит: "Подождите, пожалуйста, возьмите это тоже", — и дает ей пистолет. И следователь берет из рук неизвестного человека оружие. В свои руки. Следователь профессиональный! Да она прикоснуться к нему не имеет права.

Взять из рук неизвестного человека оружие, мало ли кто из этого пистолета был убит? Мало того что странно, что у нее нет своего оружия, если она следователь и приехала на объект. Но вообще даже не возникает вопроса, откуда у таксиста револьвер и как он безбоязненно может дать его офицеру полиции.

Когда ты вот такое смотришь, когда ты все это видишь, то разрушается все — и что было до этого, и что будет потом, после этого.

А когда в фильме "Зулейха открывает глаза" конвоир выкрикивает из строя заключенных татарские имена, которые потом оказываются бывшими или еще живущими настоящими крупнейшими деятелями татарской культуры, науки, религии. Это о чем говорит? Что абсолютно наплевать на профессию. Надергали в Википедии татарских имен и даже не поинтересовались, кто эти люди. В результате получается, что в сталинских застенках сидит весь цвет татарского народа. Ну понятно, почему разразился такой скандал. Но расчет-то тот же — пипл схавает. 

 — Тут наши потенциальные читатели скажут: "Никита Сергеевич говорит, что вот этого и этого не может быть". Но ведь про ваши фильмы, особенно последние, тоже говорили: "А как же они там с палками?" А вы отвечали: "Ребята, это миф".

— Нет, нет, стоп, я так не отвечал. Каждая, каждая (!) сцена, которая была в сериале "Утомленные солнцем — 2", включая историю про танк, который простоял два года в болоте, и историю с атакой на Цитадель с черенками от лопат, — это документальная вещь. Да, это не было массовым явлением, но это реальный факт. И такая пехота называлась "черной" — "черная пехота". Когда запускали людей именно с черенками. И на то есть свидетельства. Я могу это доказать. Или говорят: "Как можно завести танк, простоявший два года в болоте?" (Этой сцены нет в фильме, она есть в сериале.) И мы не высасывали из пальца, как это можно сделать, и нам самим это было интересно, и тогда мы поехали в научно-исследовательский институт бронетанковой техники.

— Завели?

— Мы спрашивали, как это можно сделать. Люди оказались в болоте и нашли танк, который там стоял несколько лет. Можно ли его завести? Это безумно интересно. Потому что, оказывается, на карбюратор льется спирт, который должен выветрить влагу. И мы по пунктам следовали всем инструкциям, которые мы получили от специалистов.

А что касается мифа, то это другое. Миф или притча, или, если хотите, сказочность заключается в том, что комарик может спасти жизнь солдата, а мышка может взорвать цитадель, а паучок может заставить высунуться немца и получить пулю. Это притчевая попытка рассказать о присутствии бога на войне. Когда солдат отклоняется, чтобы убить комара на лбу у товарища, а в это время четыре пули влетают в то место, где только что была его голова.

Наш фильм и сериал не историко-документальные произведения с названиями фронтов, частей и подразделений. Повторюсь, это притча, в которой много образных метафор, но, когда дело касалось военных действий, как, например, атака "черной пехоты", при всей якобы неправдоподобности этой истории, они имели документальное подтверждение.

Об "Оскаре", ЛГБТ и "Дорогих товарищах"

— Никита Сергеевич, вы уже упомянули "Оскар". Обычно до конца сентября Российский оскаровский комитет объявлял фильм, который будет представлять Россию на "Оскаре". Сейчас пока тишина. С учетом новых требований, которые будут предъявляться в главной номинации, как считаете, стоит ли России теперь отправлять свои фильмы на "Оскар"?

— Не мне это решать, это вопрос национального оскаровского комитета, но что касается вообще сегодняшней ситуации — глобально, моя личная точка зрения — нам вообще пора просто прекратить с ними разговаривать. С США, с ЕС, с Европарламентом. Они абсолютно потеряли берега, они ведут себя совершенно по-хамски по отношению к нам. Они разучились по-человечески разговаривать. Их задача доказать миру, что мы огромная злобная варварская страна.

Да и до тех пор, пока они не отменят декларацию о том, что Вторую мировую войну начали Советский Союз вместе с гитлеровской Германией, мы вообще не имеем права с ними разговаривать просто из уважения к памяти тех, кто погиб, спасая тот же самый цивилизованный мир. Я в этом совершенно солидарен с мнением Якова Кедми, экс-руководителя израильской спецслужбы "Натив". Они предали свои идеалы. Все. Религию, культуру, историю.

— Вы имеете в виду весь западный мир?

— Да. Он предал свои идеалы. Когда на Берлинском фестивале перестают давать приз за мужскую и женскую роль, о чем разговаривать? Можете себе представить нормального человека, который пойдет на кинофестиваль ЛГБТ? Я, например, себя считаю нормальным человеком. Мне там делать нечего не потому, что я их ненавижу или презираю. Мне это неинтересно. Это никак не вписывается ни в какие мои представления о жизни, о семье. Ну никак! В тоже время я не собираюсь и не имею права вмешиваться в личную жизнь каждого и не выступаю за ограничения чьих-либо свобод, но стопроцентно поддерживаю, например, поправку в конституции о том, что называется семьей. И также протестую против того, чтобы с раннего детства детей ввергали в бесовщину самостоятельного определения, девочкой или мальчиком является ребенок. В этой ситуации я лично не знаю, за какую картину нужно голосовать, чтобы она там понравилась.

 — Для иностранного фильма же нет таких условий. Но все говорили, что абсолютный, стопроцентный фаворит — это "Дорогие товарищи" небезызвестного вам режиссера.

 — Да, наверное. Мне очень нравится эта картина.

 О фильме "Я шагаю по Москве", возрасте и публичном одиночестве 

— Все-таки день рождения скоро. Многие помнят того мальчика из фильма "Я шагаю по Москве". В сегодняшнем Никите Сергеевиче что-то осталось от него?

​​​​​​— Все. 

​​​​​​— То есть?

​​​​​​— Ну вот так, все.

— А это не инфантильность?

— Да нет, а что значит инфантильность? Мое счастье, наверное, в том, что я абсолютно не чувствую груза сделанного. У меня нет такого: "С кем вы разговариваете!?" Иногда смотрю свою картину случайно где-то и думаю: "Ничего себе!" "Сибирский цирюльник" — какая ж там работа была! "Утомленные солнцем — 2". Как мы подняли эту картину? Пять тысяч массовка. И я с удивлением осознаю, что это сделали мы — я и мои товарищи, и никто другой.

— Трудно было?

— Помню ночную съемку в Алабине. Зима бесснежная, снег искусственный, мороз — хуже не бывает. Причем мы одеты именно так, как были одеты штрафники в то время. Единственное, это теплое белье, грелки, приклеенные к спине и термостельки в обуви. А все остальное — как есть. И я настолько устал на съемке, что ехал домой в машине и думал: "Приеду на дачу, выпью 100 грамм водки, пойду в баню, согреюсь, посмотрю, какой план на завтра, лягу спать". И вдруг меня так торкнуло: вот я еду, а мой герой, он остался там, в окопе. И бани там нет, и спать он не ляжет в кровать, и водки ему сегодня не дадут, потому что не в атаку идти. И пули там настоящие. И это так меня поразило. 

А усталость после съемок иногда была такая, что однажды, возвращаясь в машине домой, я взял бутылку воды, открыл ее, и, пока нес ее ко рту, уснул, вылив полбутылки на себя. Можете представить себе степень усталости? 

Но все остальное — и веселье, и троллинг, и шутки, и выпить — я абсолютно не чувствую возраста. Конечно, помудрел. Но по сути не изменился. Есть люди, которые со мной работают. И они подтвердят, что это абсолютно так.

— В каком возрасте вам было комфортней? Или если вы не меняетесь, то, получается, вам что в 30, что в 45?

— (Долгая пауза.) Я об этом сейчас подумал как раз. Не чувствую груза сделанного, но другие-то его чувствуют, мой груз. И в их глазах веду себя не так, как должен был бы вести. Кто-то раздражается на это, кто-то изумляется, кто-то думает, что я в маразме, кто-то видит в этом высокомерие и так далее. Но, когда не было этого груза, — не только во мне, но и в других по отношению ко мне, — конечно, было легче. 

— Чувствуете себя одиноким? 

— Никогда не чувствую себя одиноким. Никогда. Мне одиноко в обществах взаимного восхищения, одиноко в тусовке. Притом что может быть очень много хороших и умных людей. Но если не о чем говорить с человеком, если все ограничивается: "How are you? I’m fine" — мне просто тоскливо. И возникает внутренняя потребность куда-нибудь спрятаться, не хохотать гиеной по-пустому и не ощущать, что твой собеседник задает тебе вопрос совершенно не для того, чтобы услышать ответ, а потому что так положено. 

— И что спасает в подобных ситуациях?

— Меня лично спасает от этого ощущения общение с людьми, с которыми мне интересно. Как правило, это очень простые люди. Как правило. Мне намного интересней разговаривать с осветителями, с егерями, потому что я вижу в них живое. У них нет ко мне отношения. Они знают статус мой, знают, что можно, чего нельзя. Для чего я играю в футбол после каждого съемочного дня? Чтобы в усталости экспедиции люди раскрепощались. Он мне на площадке не может сказать ничего. А тут может: "У, гад, Сергеич, ну что ты делаешь? Чего пас не дал?" Это прекрасная психотерапия.

— Да, верно, я видела на вашей даче, что все обедают за одним столом — и врач, и тренер, и массажист, и сосед по участку, и высокие гости.

— Это не игра в демократию. Я не говорю: "Ну что ж, садись сюда". Презираю людей, которые ведут себя с тобой как с человеком более высокого ранга как люди, знающие свое место. А когда ты уходишь, им кажется, что они занимают твое место. И они начинают разговаривать с другими, кто ниже их или даже равен, таким тоном, которого я себе не позволяю. Это ужасная штука. Это очень тяжелая болезнь человеческая — самоутверждение за чужой счет.

Но люди, которые сидят с тобой за столом, — это люди, которые никогда не перешагнут. Не потому что боятся, а потому что ну вот не перешагнут — и все. Основывается это на взаимном уважении, и это не равенство, это равноправие. Потому что равенства не было, нет и не будет никогда, а равноправие должно быть всегда.

 О свободе, восьми операциях и охоте 

— Хотела спросить у вас, что такое свобода, чувствуете ли вы себя свободным? Но получается, что не совсем чувствуете, если вынуждены общаться с теми, кто не очень интересен. Но при этом вы публичный человек — и вы идете, и без вариантов.

— Да. Но это крест.

У мамы моей была фраза: "Значит, так надо". Мне было бы намного трудней перенести эти восемь операций на ноге и позвоночнике, если бы все время не думал, что доверяю Богу — "значит, так надо". Мне больно, но я доверяю — значит, так сейчас надо.

— Вы уже ходите без палочки, значит, нога получше?

— Лучше. Это тренировки по два часа в день. Непросто. Но в целом постижение самого себя и окружающего мира через боль — очень серьезная школа. Очень. И ни разу, слава богу, всерьез у меня не возникал вопрос: "А почему мне? Ну почему я? Почему всем сделали нормально, а мне сделали так?" С таким отношением жизнь становится мукой. Ты будешь обвинять всех. Но я думаю, вернее знаю, что без этого испытания в каких-то ситуациях я бы, наверно, вел себя по-другому, нежели сейчас. Не знаю как, но по-другому.

— Есть ли в вашей жизни определенные правила игры?

— Конечно, есть условности, которые ты вынужден и должен исполнять. Туда входит твое происхождение, воспитание. Но это не относится к свободе. Потому что освободить себя от этого, нахамить человеку и сказать ему то, что ты про него думаешь… Да, если ты очень уважаешь человека, ты скажешь то, что ты думаешь. Так я и делаю, собственно, когда говорю про какие-то произведения людей, которых я уважаю. Но настоящая свобода, конечно, — это абсолютное доверие богу, когда "В руце Твои, Господи, предаю дух мой".

— Сталкивались с настоящей опасностью?

— Были в моей жизни случаи, когда больше рассчитывать не на кого. Просто вообще. Когда ты имеешь дело с диким зверем, который не знает, что ты народный артист, лауреат "Оскара" и Никита Михалков. Потому что ты пришел охотиться на него, а он пришел охотиться на тебя. Если ты не вооружен или у тебя какие-то обстоятельства, по которым ты не можешь защититься, ты понимаешь, что ничего не сможешь сделать. У меня были случаи, после которых я себе задавал вопрос "Зачем?" и на всю жизнь запоминал зачем. И эту фразу из детства, сказанную мамой, — "не спрашивай у Бога за что, а спрашивай зачем" — я, к счастью, стал понимать, хотя и много позже, чем услышал ее в первый раз. 

— Не страшно?

— Бывает. Но когда ты решил что-то сказать, даже понимая, что последствия могут быть не очень хорошими, не нужно останавливаться. Остановишься — будешь потом жалеть больше. 

О критике, неправоте и условиях, при которых удалится от дел 

— А бывали в жизни случаи, когда понимали, что вы неправы? За которые вам стыдно.

— Да, бывали. Причем иногда это происходило довольно быстро. Иногда это приходило в процессе, но ты не мог остановиться. Или не хотел. Но, как правило, это носит какой-то ключевой характер в отношениях. "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца".

— Про вас много говорят, и взгляды на вас, на ваше творчество бывают диаметрально противоположные. Как считаете, вы хороший человек?

— Я бы не смог ответить на этот вопрос. Иногда кажется, что поступаешь правильно, оправдываешь то, что делаешь. И, наверно, есть люди, которые могли бы тебя оправдать. Но совсем где-то глубоко твоя неправота начинает проступать, в конце концов на это можно закрыть глаза, а можно попытаться исправить.

— Ну и вы как, закрываете глаза или исправляете? 

— Бывало по-разному. 

— То есть вы и хороший человек, но и плохой?

— Наверное, как и любой человек. Что такое "плохой"? Наверное, для людей, которым помогаю, даже не видя их в глаза никогда в жизни, я хороший человек. Есть люди, которым помогаю, и помогаю настолько, что люди имеют возможность подумать: "Ничего себе, сколько же он украл, чтобы столько незнакомому человеку отдать?" Это же тоже зависит от того, какой стакан — полупустой или полуполный. Но по большому счету меня не волнует, что про меня думают люди, которые меня не знают. Мне было бы больно, если бы плохим человеком меня посчитали люди, которых я люблю, которым я верю, которых я уважаю. Наверно, я искал бы тогда причину, почему они это делают. Люди, которые обо мне делают выводы по тому, что про меня пишут… 90% того, что про меня пишут и писали начиная с моих 27 лет, после захлебываний по поводу молодого таланта, — в принципе, неправда. Просто неправда.

— Никита Сергеевич, у вас есть какая-то планка, которую вы для себя наметили чисто умозрительно, после которой вы скажете: "Все, уеду в глушь, буду выращивать тюльпаны и гори все огнем, все эти "Бесогоны", эти "Револьверы"... Все хорошо, но хочется просто природы и тишины".

— Нет. Я все-таки общественное животное. Я и так это делаю, уезжаю на природу. Другое дело, что это не являет собою Рубикон: вот сейчас я уеду, и все.

— Как Пугачева. Она сказала: "Я больше не выступаю, до свидания".  

— И продолжила петь. Причем еще как. Еще и кино про себя сняла.

— Но в другом ритме. У нее дети, вот это все. Немножко другая история.

— Понимаете, есть люди, которые строят дом, чтобы в нем жить, а есть люди, которые строят дом, чтобы его показывать. И, как сказал Грибоедов, есть жизнь внутренняя, которая намного интереснее, чем жизнь внешняя. Да, была эта жажда публичности… Помните, у Пушкина: "Желал ли славы я?" Да, да, конечно, желал. Но приходит какой-то момент, и ты понимаешь, что нет, не пресытился. Просто тебе было это нужно 30 лет назад. Как я мечтал в детстве о том, что стал Героем Советского Союза, приехал на коне со звездой, в папахе и в бурке в школу к учительнице математики. Чтобы показать: "Ты меня мучила своей математикой, вот, смотри на меня!" Вот такие детские желания, конечно, были. А сейчас как-то все иначе.

Просто приходит момент в жизни человека, когда действительно для него внутренняя жизнь становится важнее, чем внешняя. Нет, это не монашество, не отшельничество, не равнодушие к тому, что ешь, во что одет и вообще что вокруг происходит. Просто это некое отпадание того, чем ты интересовался раньше. Причем, с одной стороны, это как бы укрупненный взгляд на жизнь, а с другой стороны — совсем наоборот, интерес к тем деталям, которые бы ты раньше не заметил. Не уверен, что изъясняюсь понятно, но, по крайней мере, я так чувствую. Или, может быть, мне так кажется. Но в любом случае мне пока интересно жить, потому что счастье жизни в самой жизни. 

Беседовала Наталья Баринова