Гумилев писал стихотворения о путешествиях: о мучающей посреди пустыни жажде, о пальмовых рощах, древних храмах, далеких племенах и корабельных бунтах. Гумилев писал о войне: о пулеметных очередях, об утопших на трудных переправах, о смерти под пулями, фронтовом голоде и победе. Он писал о героях Эллады: Одиссее, Агамемноне и Геракле, писал о корсарах, конквистадорах и первооткрывателях, чтобы его читали путешественники, военные и бродяги, "сильные, злые и веселые" — такие же, как он сам.
В 1921 году он написал автобиографическое стихотворение "Память", в котором лирический герой перечисляет свои главные ипостаси ("колдовской ребенок", поэт, путешественник и военный) и размышляет о конце своего пути.
"Он был удивительно молод душой, а может быть, и умом. Он всегда мне казался ребенком. Было что-то ребяческое в его под машинку стриженой голове, в его выправке, скорее гимназической, чем военной. То же ребячество прорывалось в его увлечении Африкой, войной, наконец — в напускной важности, которая так меня удивила при первой встрече и которая вдруг сползала, куда-то улетучивалась, пока он не спохватывался и не натягивал ее на себя сызнова", — писал о нем Владислав Ходасевич.
Ребенок: жабы, караси, Уайльд и французский сыр
Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
Дерево да рыжая собака —
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.
Николай Гумилев, "Память"
Поэт родился 15 апреля 1886 года в Кронштадте. Его отец был корабельным врачом — побывал и в Портсмуте, и в Каире, и в Иерусалиме, видел извержение вулкана на Санторини, боролся с тифом и, конечно, много рассказывал о своих путешествиях. Со слов его первой жены Анны Ахматовой мы знаем, что первое четверостишие Николай Гумилев написал в шесть лет, вероятно, под впечатлением от отцовских рассказов.
Живала Ниагара
Близ озера Дели,
Любовью к Ниагаре
Вожди все летели.
В детстве Николай был болезненным и замкнутым. Любил фантазировать, представляя себя то индейским вождем, то разбойником, то рыцарем. Убегал из дома в найденную в лесу уединенную пещеру и собирал цветы на прозванном им драконьим болоте. Неуемная фантазия и жажда впечатлений подбивали его к совершению сомнительных, странных "подвигов". Так, однажды Коля откусил голову живому карасю (о чем впоследствии долго жалел и вспоминал с отвращением), а как-то раз устроил для матери "живой уголок", привязав в саду к воткнутым в землю палкам собственноручно пойманных лягушек, ящериц и жаб. Мать сюрприз не оценила.
В царскосельской гимназии Николай Гумилев учился из рук вон плохо. Оставался на второй год, а однажды его даже почти отчислили. Спасло только вмешательство поэта Иннокентия Анненского, директора гимназии, оценившего его стихи. Много лет спустя Гумилев написал стихотворение на его смерть, вспоминая разговор в его кабинете.
Собственную нескладность, непропорционально вытянутую голову, шепелявость и впечатление косоглазия, создававшееся из-за косого шрама возле глаза, Николай-гимназист старался компенсировать франтовством — носил модные остроносые ботинки и фуражку с не по форме высокой тульей. Гумилев вспоминал, что в юности часто носил цилиндр (Александр Блок острил, что Гумилев — странный поэт в цилиндре, и стихи у него такие же — в цилиндре), завивал волосы и подкрашивал губы и глаза, а позже прославился на весь Петербург оленьей дохой и шапкой с ушами.
Я ведь всегда был снобом и эстетом. В четырнадцать лет я прочел "Портрет Дориана Грея" и вообразил себя лордом Генри. Я стал придавать огромное значение внешности и считал себя очень некрасивым. И мучился этим. Я действительно, должно быть, был тогда некрасив — слишком худ и неуклюж. Черты моего лица еще не одухотворились — ведь они с годами приобретают выразительность и гармонию. К тому же, как часто у мальчишек, ужасный цвет кожи и прыщи. И губы очень бледные. Я по вечерам запирал дверь и, стоя перед зеркалом, гипнотизировал себя, чтобы стать красавцем. Я твердо верил, что могу силой воли переделать свою внешность. Мне казалось, что я с каждым днем становлюсь немного красивее. Я удивлялся, что другие не замечают, не видят, как я хорошею. А они действительно не замечали.
Повзрослевший Гумилев любовался своими руками и маленькими аккуратными ушами и заявлял, что у него "самая подходящая для поэта" внешность.
Любимая ученица и подруга Гумилева Ирина Одоевцева вспоминает еще один характерный анекдот из его детства:
"Я в те дни был влюблен в хорошенькую гимназистку Таню. У нее, как у многих девочек тогда, был "заветный альбом с опросными листами". В нем подруги и поклонники отвечали на вопросы: "Какой ваш любимый цветок и дерево? Какое ваше любимое блюдо? Какой ваш любимый писатель?" Гимназистки писали — роза или фиалка. Дерево — береза или липа. Блюдо — мороженое или рябчик. Писатель — Чарская. Гимназисты предпочитали из деревьев дуб или ель, из блюд — индюшку, гуся и борщ, из писателей — Майн Рида, Вальтера Скотта и Жюля Верна. Когда очередь дошла до меня, я написал, не задумываясь: "Цветок — орхидея. Дерево — баобаб. Писатель — Оскар Уайльд. Блюдо — канандер".
Только вернувшись домой и с гордостью пересказав эпизод матери, Коля узнал, что канандера не существует, а французский сыр называется камамбером. Всю ночь, сгорая от стыда, он искал способ уберечь себя от позора: выкрасть альбом, поджечь дом Тани, навсегда сбежать из Петербурга — в Австралию или Америку, а в итоге решил никогда больше не заговаривать ни с ней, ни с кем-либо из ее знакомых. Любовь прошла мгновенно.
Поэт: конквистадор, андрогины и цеховое ремесло
И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь — его подруга,
Коврик под его ногами — мир.
Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
Николай Гумилев "Память"
"Путь конквистадоров" — первый сборник стихов Николая Гумилева — был издан на деньги его семьи в 1905 году, за год до того, как он окончил гимназию. Взрослый Гумилев этого сборника ужасно стыдился, скупал и жег экземпляры в печке, и переживал, что выкупить смог не все. Несмотря на это, сборник удостоился рецензии от самого Валерия Брюсова — кумира Гумилева и одного из самых авторитетных поэтов того времени. Тот назвал его стихи "перепевами и подражаниями", но добавил, что "в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она только "путь" нового конквистадора и что его победы и завоевания — впереди". После этого отзыва у поэтов завязалась активная переписка.
"Кто был Гумилев? Поэт, путешественник, воин, герой — это его официальная биография, и с этим спорить нельзя. Но… но из четырех определений мне хочется сохранить только "поэт". Он был прежде всего и больше всего поэтом. Ни путешественника, ни воина, ни даже героя могло не выйти из него — если бы судьба его сложилась иначе. Но поэтом он не мог не быть".
Своим первым "настоящим" сборником Гумилев называл "Романтические цветы", вышедшие через три года в Париже, где он слушал лекции в Сорбонне. Издавал журнал "Сириус", в котором в 1910 году дебютировала Анна Ахматова, но журнал успеха не имел и быстро закрылся. В том же году Гумилев и Ахматова обвенчались.
В Париже он познакомился с Дмитрием Мережковским, Зинаидой Гиппиус, Андреем Белым и Дмитрием Философовым, и между ними сразу возникла взаимная неприязнь. Они поиздевались над Гумилевым в драме "Маков цвет", а он над ними — в стихотворении "Андрогин", вошедшем в его третий сборник "Жемчуга". После встречи Гиппиус написала Брюсову, что Гумилев похвалялся, будто он один может изменить мир, а попытки, предпринятые до него Христом и Буддой, — неудачны.
В 1911 году Гумилев вместе с Андреем Городецким основали "Цех поэтов". В объединение вошли также Анна Ахматова, Михаил Кузмин, Осип Мандельштам и многие другие. Название отсылало к средневековым ремесленным цехам и практически напрямую сообщало о том, что участники объединения считают поэзию ремеслом, имеющим свои правила и законы, которому нужно учиться. Через год поэты "Цеха" объявили себя акмеистами (Гумилев в манифесте "Наследие символизма и акмеизм" объяснял, что название литературного течения происходит от греческого слова, обозначающего "высшую точку чего-либо, цвет, цветущую пору"), противопоставив мистическому, туманному символизму конкретику вещественных образов и точность "выверенных и взвешенных слов".
Русский символизм направил свои главные силы в область неведомого. Попеременно он братался то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом. Некоторые его искания в этом направлении почти приближались к созданию мифа. И он вправе спросить идущее ему на смену течение, только ли звериными добродетелями оно может похвастать, и какое у него отношение к непознаваемому. Первое, что на такой допрос может ответить акмеизм, будет указанием на то, что непознаваемое, по самому смыслу этого слова, нельзя познать. Второе — что все попытки в этом направлении — нецеломудренны. Вся красота, все священное значение звезд в том, что они бесконечно далеки от земли и ни с какими успехами авиации не станут ближе. Бедность воображения обнаружит тот, кто эволюцию личности будет представлять себе всегда в условиях времени и пространства. Как можем мы вспоминать наши прежние существования (если это не явно литературный прием), когда мы были в бездне, где мириады иных возможностей бытия, о которых мы ничего не знаем, кроме того, что они существуют?
За свою короткую жизнь Гумилев успел выпустить девять сборников стихов. Последний из них — "Огненный столп", в который вошли его самые знаменитые стихи о поэзии — "Слово", "Шестое чувство", "Мои читатели".
Путешественник: этнография, Эфиопия и леопарды
Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.
Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.
Николай Гумилев "Память"
Гумилев неоднократно бывал в Африке — и в качестве путешественника, и как глава экспедиции, согласованной с Академией наук. Он вошел в историю не только как поэт, но и как исследователь, совершивший несколько экспедиций по востоку и северо-востоку континента и привезший в Россию богатейшую коллекцию этнографических предметов, картин, фотографий и документов.
Доподлинно неизвестно, когда состоялась первая поездка. Есть версия, что Гумилев отправился туда в 1907 году, сразу после того, как Ахматова отказалась выйти за него замуж. Молодой поэт якобы скрыл поездку от родителей, заранее подготовив для них несколько писем, которые друзья должны были отправлять вместо него. Доподлинно известно, что в 1908 году Гумилев побывал в Египте, а в 1909-м — на Французском берегу Сомали. В 1910-м отправился в Абиссинию (Эфиопию), и в 1913-м вернулся туда уже в качестве руководителя научной экспедиции. Он писал Брюсову:
"Вчера сделал 12 часов (70 километров) на муле, сегодня мне предстоит ехать еще восемь часов (50 километров), чтобы найти леопардов. <...> сегодня ночью мне предстоит спать на воздухе, если вообще придется спать, потому что леопарды показываются обыкновенно ночью. Здесь есть и львы, и слоны, но они редки, как у нас лоси, и надо надеяться на свое счастье, чтобы найти их".
Он пересекал пустыни, охотился ради пропитания, побывал в самых малоизученных местах, ловил акул, находил общий язык с местными вождями и всегда искал новых приключений.
Одну из легенд об этом времени пребывания поэта в Абиссинии рассказал Всеволод Рождественский: будто бы Гумилев познакомился с французом Мишелем де Вардо, и они решили организовать поездку в верховья правых головных притоков Голубого Нила. Чтобы получить туземные экспонаты быта, они накупили бижутерии для подарков местным жителям. По дороге общались с местными племенами и что-то выменивали на бусы, кольца и сережки, и тут "любвеобильный" Гумилев, влюбившись в жену вождя племени, решил ее похитить. Но, конечно, верные слуги схватили "вероломного" бледнолицего иностранца и посадили его в яму — ловушку для львов. Казалось, он был обречен на гибель, но прекрасная жена вождя тайком кормила его, потом спрятала у себя. А дальше было чудесное спасение с помощью французского миссионера.
Гумилев писал об Африке и прозу, и пьесы, и научные тексты, и, конечно, стихотворения: "Вступление", "В пустыне", "У камина"... Интересно, что своего знаменитого "Жирафа" Гумилев написал, возможно, до того как побывал в Африке, увидев животное в зверинце Парижского ботанического сада.
Военный: белый билет, кавалерия и жажда мести
Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.
Николай Гумилев "Память"
"В картах, на войне и в любви всегда везет", — вспоминает Одоевцева фразу Гумилева. В 1914 году, когда в России объявили всеобщую мобилизацию, Гумилев сразу решил, что пойдет на войну добровольцем. Хлопотать пришлось долго — избавиться от белого билета, полученного по состоянию здоровья, было непросто. Ахматова вспоминала, что ее муж получил "уникальное во всех отношениях" медицинское свидетельство о том, что "оказался не имеющим физических недостатков, препятствующих ему поступить на действительную военную службу, за исключением близорукости правого глаза и некоторого косоглазия, причем, по словам г. Гумилева, он прекрасный стрелок".
На фронте Гумилев проявлял бесстрашие. Говорили, что в окопах под пулями он стоит в полный рост. Дважды его награждали Георгиевским крестом, на что Ахматова отозвалась горьким и ироничным стихотворением-колыбельной, посвященной их сыну Льву Гумилеву — в будущем знаменитому писателю и историку.
Пальба уже стихла, когда я присоединился к разъезду. Корнет был доволен. Он открыл неприятеля, не потеряв при этом ни одного человека. Через десять минут наша артиллерия примется за дело. А мне было только мучительно обидно, что какие-то люди стреляли по мне, бросили мне этим вызов, а я не принял его и повернул. Даже радость избавления от опасности нисколько не смягчала этой внезапно закипевшей жажды боя и мести. Теперь я понял, почему кавалеристы так мечтают об атаках. Налететь на людей, которые, запрятавшись в кустах и окопах, безопасно расстреливают издали видных всадников, заставить их бледнеть от все учащающегося топота копыт, от сверкания обнаженных шашек и грозного вида наклоненных пик, своей стремительностью легко опрокинуть, точно сдунуть, втрое сильнейшего противника, это — единственное оправдание всей жизни кавалериста
Поэт участвовал в опасных ночных разведках, на руках вынес застрявший в грязи пулемет, чтобы он не достался противнику, и упорно вел фронтовой дневник, который позже подготовил к печати под названием "Записки кавалериста". Шрапнельный огонь, тяжелое ожидание боя, разведка, радость наступления, биваки, мерзлая земля, вражеские разъезды и ослепительная радость победы… В окопах Польши и Литвы Гумилев оставался до 1917-го, но и после не захотел вернуться домой, к жене, отношения с которой уже давно разладились, и, попросив перевода на Салоникский фронт, отправился в Грецию.
Патриотические стихи в то время писали практически все известные поэты, но Гумилев был одним из немногих, кто, говоря о фронте (например, в стихотворениях "Война", "Наступление", "Смерть"), мог опереться на личный боевой опыт.
Конец пути: наследие расстрелянного поэта
Революция застала поэта в Англии. Никто не думал, что он вернется, даже мать уже не надеялась его увидеть. "Я дрался с немцами три года, львов тоже стрелял. А вот большевиков я никогда не видел. Не поехать ли мне в Россию? Вряд ли это опаснее джунглей", — вспоминал слова Гумилева Георгий Иванов в своих "Литературных портретах". Вернувшись в Россию, Гумилев дал развод Анне Ахматовой (до Октябрьской революции развестись с правом на повторный брак было невозможно) и через три дня женился на Анне Энгельгардт. Стал главой Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов. Писал, давал лекции, учил.
Гумилев никогда не скрывал своих взглядов и не пытался быть осторожным. На вечере поэзии у балтфлотовцев вызывающе-напористо декламировал: "Я бельгийский ему подарил пистолет// И портрет моего государя" — и, по воспоминаниям Одоевцевой, не крестился даже, а "осенял себя широким крестным знамением", проходя мимо церкви.
Прохожие смотрели на него с удивлением. Кое-кто шарахался в сторону. Кое-кто смеялся. Зрелище действительно было удивительное. Гумилев, длинный, узкоплечий, в широкой дохе с белым рисунком по подолу, развевающемуся как юбка вокруг его тонких ног, без шапки на морозе, перед церковью, мог казаться не только странным, но и смешным. Но чтобы в те дни решиться так резко подчеркивать свою приверженность к гонимому "культу", надо было обладать гражданским мужеством. Гражданского мужества у Гумилева было больше, чем требуется. Не меньше, чем легкомыслия.
Поэт говорил пытавшемуся его предостеречь переводчику Лозинскому: "Никто тронуть меня не посмеет. Я слишком известен". Но слава его не спасла.
2 августа 1921 года к Гумилеву в гости пришел Ходасевич. Они просидели долго, Гумилев все никак не хотел отпускать приятеля, рассказывал истории о Царском Селе и шутил, что проживет очень долго, "по крайней мере, до 90 лет", а его погодка Ходасевич уже через пять лет развалится.
На следующий день Ходасевич снова зашел к Гумилеву, но не застал его. Ночью поэта арестовали за участие в Таганцевском заговоре, которого, возможно, не существовало вовсе. Достоверно известно только, что в ночь на 26 августа в месте, которое никто не может найти до сих пор, Гумилева и еще 56 осужденных расстреляли.
Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая, — трагична. Ведь она неизбежно кончается смертью. Ведь как ни ловчись, как ни хитри, а умереть придется. Все мы приговорены от рождения к смертной казни. Смертники. Ждем — вот постучат на заре в дверь и поведут вешать. Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул. Как кого. Я, конечно, самонадеянно мечтаю, что Умру я не на постели При нотариусе и враче… Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь. Ее не избежать. Единственное равенство людей — равенство перед смертью. Очень банальная мысль, а меня все-таки беспокоит. И не только то, что я когда-нибудь, через много-много лет, умру, а и то, что будет потом, после смерти. И будет ли вообще что-нибудь? Или все кончается здесь на земле: "Верю, Господи, верю, помоги моему неверию…"
"Гумилев — поэт еще не прочитанный. Визионер и пророк. Он предсказал свою смерть с подробностями вплоть до осенней травы. Это он сказал: "На тяжелых и гулких машинах..." — и еще страшнее ("Орел"), "Для старцев все запретные труды..." и, наконец, главное: "Земля, к чему шутить со мною..." — писала Анна Ахматова.
Профессор кафедры литературной критики и публицистики факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова Анна Сергеева-Клятис считает, что "непрочитанным" Гумилева можно назвать в первую очередь из-за долгого советского периода, когда его произведения не появлялись в печати, а имя — в исследовательских работах. Негласный запрет был снят только в конце 80-х — начале 90-х. Кроме того, Гумилев был и остается поэтом недооцененным.
"На фоне крупнейших поэтов этого времени, хотя бы Мандельштама, Ахматовой, Пастернака и Цветаевой, его имя несколько поблекло. Это не совсем справедливо, Гумилев — очень крупный поэт, и чем дальше развивалось его творчество, тем интереснее оно становилось. Бывают, как говорила Цветаева, "поэты без истории" и "поэты с историей". Гумилев — поэт с историей, он совершенствовался постепенно. <…> К моменту своей гибели этот путь еще совсем не был завершен, но это был уже очень высокий уровень поэзии. Его последние стихи совершенно потрясающие, "Заблудившийся трамвай" — это гениальное стихотворение, находящееся на уровне самых великих стихов XX века", — говорит профессор Сергеева-Клятис. "Наверное, никто так, как Гумилев, не воспринимал себя в равной степени со своим поэтическим призванием еще кем-то. Для него было важно и то, что он воин, и то, что он путешественник. Он так себя представлял не только в поэзии, но и в жизни. Но я все-таки думаю, что поэтическая сторона была для него важнее всего".
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.
Крикну я… но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.
Николай Гумилев "Память"
Алена Фокеева