В основе книги "Финист — ясный сокол", которая в феврале выйдет в "Редакции Елены Шубиной" (издательство "АСТ"), хоть и лежит одноименная русская народная сказка, автор рисует свою, практически толкиеновскую вселенную времен Древней Руси, в которой складывают былины о богатырях, существуют бродячие скоморохи, а рядом с людьми живет всяческая нечисть — мавки (злые духи или русалки), древние змеи и птицечеловеки (оборотни, способные обращаться в летающих монстров). В одного из таких чудищ и влюбляется главная героиня Марья, которая решает обойти весь мир, подняться к самому небу, лишь бы быть вместе со своим возлюбленным. Хотя Иван, влюбленный в нее шут, предупреждает — от связи людей с полубогами никогда ничего хорошего не выходило, — ведомая желанием искренной любви, девушка отправляется на его поиски.
В книге три части, в каждой из них повествование идет от лица мужчины, который влюблен в девушку: шута, кожедуба или разбойника. Но она, не обращая на них внимания, упрямо движется к своей цели. ТАСС публикует отрывок из первой части, где Иван вместе со своим другом рассказывают девушке, кто же птицечеловеки на самом деле.
Она появилась — я не заметил.
Вышла на берег, и стояла, дожидаясь, пока я ее увижу; а когда поняла, что увидел, — отошла в сторонку и отвернулась, чтоб я смог спокойно натянуть порты.
— Надо поговорить.
Я кивнул и показал пальцем на ухо.
— Конечно! Только — громко! Я всю ночь в бубен бил!
Марья кивнула и подошла ближе, и я едва сдержался, чтоб не схватить ее и не прижать, и не отпускать больше никогда.
— Нелюди, — громко произнесла она. — Птицечеловеки. Ты что-нибудь про них знаешь?
— Знаю, — сказал я (собственный голос едва доносился). — Но их, говорят, не бывает.
— Бывают.
Я сразу понял. Вспомнил широкие плечи и шею того, кто увел ее с холма к берегу реки. И ответил:
— Я их никогда не видел. Только слышал старые байки. Это оборотни. Больше чем люди. Люди — и одновременно птицы. От них не бывает вреда.
Марья помолчала, подобрала плоский камешек и с мальчишеской ловкостью, вывернув сильный локоть, пустила по воде: камешек запрыгал и канул в тонком предвечернем тумане.
— Он назвал свое имя, — сказала она. — Финист.
— Финист, — повторил я. — Что за имя такое?
Марья пожала плечами.
— Такое.
— И что оно значит?
— Ничего не значит. Финист.
— Это первое имя — или второе?
— У каждого из них только одно имя.
Я подумал и сказал:
— Так не может быть. Кто родился с разумной головой, тот берет себе три имени, а у тех, кому повезло, может быть и четыре, и даже пять.
— Одно имя, — повторила Марья. — Финист. Некоторые стороны их жизни устроены проще, чем у нас.
— Это он тебе сказал?
Марья кивнула. Села на землю и обхватила руками колени.
— Что еще он говорил? — спросил я.
— Почти ничего. Молчал и на меня смотрел. Потом улетел.
— Ты сказала ему свое имя?
— Да.
Я набрался тогда храбрости и спросил:
— Зачем он тебе?
— Не твое дело.
Но мне было важно понять, и я добавил:
— Он красивый. И здоровый. Выше меня.
Марья сразу кивнула, как будто думала о том же.
— Да. Он очень сильный. Таких, как ты, троих в землю втопчет.
— Ну, это неизвестно.
Она засмеялась.
— Вы, парни, — сказала, — такие смешные. Обязательно вам надо знать, кто кого и сколько раз втопчет.
— Разумеется, — ответил я. — Что может быть важнее. Ты взрослая девка, а не понимаешь. Давай, мы его тебе поймаем? Этого оборотня? Силок поставим, а как попадется — прибьем дубинами и в клетку посадим. Будешь его мышами кормить.
— Дурак, — сказала Марья. — Боги накажут тебя за такие слова. Как же можно живое существо в клетку сажать?
— Птицеловы сажают, и ничего.
— Птицеловы, — сурово сказала Марья, — такие же дураки, как и ты. Птицеловы — злые люди, они жертвуют нижним богам, и после смерти попадут в нижний мир, и женами их будут змеи, а друзьями — черви.
Встала и собралась уходить, разгневанная, прямая, алый румянец облил щеки, глаза яркие, сверкают, как у мавки; вдруг мне показалось, что если она сейчас уйдет — я больше никогда ее не увижу и потом буду всю жизнь жалеть.
А что я дурак — так это не новость. Скоморох и есть дурак, — мы на такие слова не обижаемся, а только хохочем.
— Подожди, — сказал я. — У меня есть друг, Митроха. Он где только не бывал. Пойдем, расспросим его. Может, что-то скажет.
Туман над рекой опускался ниже и огустевал. По зеленой прибрежной глади скользили водомерки, а дальше, на чистой воде, то и дело всплескивали хвостами рыбы.
И мы пошли в стан. Я не хотел будить старого Митроху — но он и не спал вовсе. Лежал, завернувшись в лысую свою медвежью полость, и смотрел в небо. А на мой прямой вопрос ответил, что после каждого гульбища не может уснуть по две ночи: грудь ходуном ходит.
Но какая-то часть разума старика все равно спала, потому что нельзя же совсем без отдыха после столь тяжелой работы, — и когда Марья подошла к нему и поздоровалась — Митроха очнулся не сразу, несколько мгновений смотрел выцветшими глазами, ничего не соображая, и только потом сел. А когда сел, когда рассмотрел, что перед ним молодая девка, — вдруг застеснялся, засуетился, бороду торопливо обгладил, порты в кулак зажал пониже пупка, — я едва не заплакал. Мужской силы, видать, в нем уже было мало, но приличие осталось.
— Знаю, — сказал он. — Птицечеловеки, да. Летающие оборотни. Есть такие. Считается, что они — орудия старших богов. Я видел птицечеловека один раз. Это был филин. Помню, у него голова вокруг плеч крутилась так, что он мог посмотреть себе за спину. Помню, я испугался, но потом страх пропал. От них идет сила, ты эту силу чуешь — и не боишься. Понимаешь, что они тебе не сделают ничего худого. Людям их никак нельзя увидеть — они сами появляются, по своей надобности. Говорят, они живут все вкупе, отдельным народом, и где-то в небе у них есть своя селитьба. Говорят, они владели миром три тысячи лет, а теперь боги стирают их с лица земли.
Марья слушала жадно, смотрела Митрохе в глаза.
— Ты с ним говорил? — спросила она.
— Нет, — ответил Митроха. — Бесполезно. Все равно не поймешь ничего. Нелюди — они и есть нелюди.
— Они как мы, — твердо возразила Марья. — Я все сама видела.
— Снаружи, может, и как мы, — многозначительно сказал Митроха. — А внутри? У меня был когда-то дружок — он рассказывал, что нашел однажды дохлого птицечеловека и рассмотрел. У него ниже горла был зоб, действительно, как у птиц, и в том зобе — мелкие камешки, они их, стало быть, склевывают, как куры, чтобы пища в утробе лучше перетиралась...
— Хватит! — сказала Марья с возмущением.
— ...А еще, — продолжал Митроха, как бы не обратив внимания на выкрик, — тот мой дружок говорил, что пальцы у них не гниют, даже у дохлых, потому что мяса там нет, только жилы, и кости, и когти, острые, как железные ножи…
Тут я понял, что старик просто глумится над девкой, вышучивает.
Но и она догадалась и улыбнулась.
Митроха блеснул глазом и улыбнулся самой глумливой улыбкой из всех, какие только бывают.
— Дай коленку погладить, тогда скажу.
Тут я ощутил необходимость нарушить молчание и сказал:
— Не груби, старик. Если тебе так хочется, можешь погладить меня.
Митроха тут же сдал назад, осклабился с озорством, обгладил ладонью свою торчащую бороденку.
— Ладно, — сказал он. — Слушайте оба. Птицечеловеки обычных девок в жены не берут. Но могут украсть, унести. Считается, что от них у людей потомства не бывает. Если бы обычные девки рожали потомство от нежити — мир заполнился бы ужасными уродами. Волк зайца не кроет, а только бьет и ест, так мир излажен от века. Так что ты, — он посмотрел на Марью как на врага, — лучше забудь про того оборотня.
Марья не ответила, но и не уходила.
— Я видел его вчера, — добавил вдруг дед Митроха. — Возле тебя. Большой, крепкий. Кожа бронзовая. Наши бубны на таких, как он, не действуют. Жилы у них внутри натянуты стократ крепче, чем у людей, и бой обычного бубна для него все равно что плеск волны — ничего не значит. Нелюдь, говорю же. Если опять придет — прогони его. Пусть он живет в своем мире, а ты живи в своем.
Марья кивнула, помедлила, ничего не сказала и ушла, а мы со стариком, не сговариваясь, легли ближе к остывшему костру. Я заснул.