Про таких, как Мишель Лавон Робинсон, говорят started from the bottom. Она родилась в бедной южной части Чикаго в небогатой черной семье и всего в жизни добилась сама — сначала отучившись в Принстоне и Гарварде, а затем став успешным юристом, который в 25 лет может позволить себе костюмы от Armani. Она всегда ненавидела политику, и тем не менее судьба свела ее с человеком, которому было суждено стать президентом США. В своей автобиографии Becoming ("Становление") Мишель Обама рассказывает о жизни до и после Белого дома — и конечно, о том, как в ее жизнь пришел Барак Обама.
На вечеринке мы появились не совсем как пара, но тем не менее держались рядом. Мы вместе дрейфовали между коллегами, распивали пиво и лимонад, ели бургеры и картофельный салат из пластиковых тарелок. Мы разделялись, а потом снова находили друг друга. Все казалось естественным. Он немного флиртовал со мной, я флиртовала в ответ. Несколько мужчин начали играть в баскетбол, и я смотрела, как Барак подошел в своих шлепанцах к корту, чтобы присоединиться к ним. Он был в хороших отношениях с коллегами. Обращался по имени ко всем секретарям и со всеми находил общий язык — от старых чопорных адвокатов до амбициозных молодых парней, которые теперь играли в баскетбол. Он хороший человек, думала я, глядя, как Барак пасует другому юристу.
Я смотрела десятки баскетбольных игр в старшей школе и колледже и могла отличить хорошего игрока от плохого. Барак быстро прошел этот тест. Я еще никогда не видела такой атлетичной и искусной игры. Его долговязое тело двигалось рывками, демонстрируя силу, прежде незаметную. Он был быстрым и грациозным даже в своих гавайских шлепках. Я стояла там, притворяясь, будто слушаю чью-то очень милую жену, но на самом деле не могла оторвать взгляд от Барака. Впервые меня так заворожила его внешность.
Когда ранним вечером мы поехали обратно, я почувствовала неясную печаль, словно во мне прорастало семя тоски. Был июль. Барак должен уехать в августе и пропасть на своем юридическом факультете и где-нибудь там еще. Внешне ничего не изменилось — мы, как всегда, дурачились и сплетничали о том, кто что сказал на барбекю, — но по спине у меня пробежал жар. Я остро ощущала тело Барака в тесном салоне моей машины — локоть лежал на консоли, колено было возле моей руки. Пока мы ехали на юг по Лейк-Шор-драйв, минуя велосипедистов и бегунов, я молча спорила сама с собой. Может, есть возможность превратить все в шутку? Насколько сильно это отразится на моей работе? У меня не было ясности ни в чем — в том, правильно ли это, кто об этом узнает и имеет ли это значение, — но меня поразило, что я наконец перестала ждать ясности.
Барак снимал квартиру в Гайд-парке у друга. К тому времени, как мы въехали в район, напряжение между нами сгустилось, словно должно было наконец произойти что-то неизбежное и судьбоносное. Или мне мерещилось? А вдруг я отказывала ему слишком много раз? Может, он сдался и теперь видит во мне лишь хорошего и верного друга — девушку с кондиционированным "Саабом", которая может подвезти его по первой же просьбе.
Я припарковала машину напротив его дома. Мысли все еще были как в тумане. Мы неловко помолчали. Каждый ждал, когда другой попрощается. Барак наклонил ко мне голову.
— Может, поедим мороженого?
Игра началась. Один из немногих моментов, когда я решила перестать думать и начать просто жить. Стоял теплый летний вечер в моем любимом городе, воздух ласкал кожу. Рядом с домом Барака был "Баскин Роббинс", так что мы взяли два рожка и вышли с ними на улицу, присели на бордюр. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу и подтянув колени к груди, приятно уставшие после целого дня на свежем воздухе. Ели быстро и молча, стараясь не испачкаться. Может быть, Барак прочитал это по моему лицу или увидел в моей позе — все во мне наконец раскрылось и освободилось.
Он с любопытством посмотрел на меня и слегка улыбнулся.
— Можно тебя поцеловать? — спросил он.
Я наклонилась к нему, и все наконец стало ясно.
Как только я позволила себе испытать чувства к Бараку, они нахлынули на меня волной страсти, благодарности, удовлетворения и удивления. Все мои сомнения в жизни, карьере и даже в самом Бараке, казалось, исчезли с первым поцелуем, сменившись непреодолимой потребностью узнать его получше, исследовать и испытать в нем все так быстро, как только можно.
Может, потому, что через месяц он уезжал в Гарвард, мы не стали терять время. Я не была готова впускать на ночь парня в дом, где спали мои родители, поэтому я проводила ночи в тесной квартирке на втором этаже на шумном участке Пятьдесят третьей улицы. Парень, который раньше там жил, был студентом Чикагского юридического. Свою квартиру он обставил так же, как любой студент: разномастной мебелью с гаражных распродаж. Маленький стол, пара шатких стульев и огромный матрас на полу. Книги и газеты Барака занимали все открытые поверхности и большую часть пола. Он развешивал пиджаки на спинках кухонных стульев и почти не заполнял холодильник. Не очень уютно, но поскольку я видела все через призму нашего бурного романа, то чувствовала себя там как дома.
Барак заинтриговал меня. Он не походил на моих предыдущих парней, главным образом потому, что с ним было очень спокойно и хорошо. Он не стеснялся своих чувств. Он говорил мне, что я красивая. Для меня он оказался кем-то вроде единорога — таким необычным, почти нереальным. Он никогда не рассуждал о материальных вещах типа покупки дома, машины или даже новых ботинок. Он тратил почти все деньги на книги, для него сакральные — пусковые устройства для его разума. Он зачитывался до поздней ночи, читал еще долго после того, как я засыпала, пробираясь через историю, биографии и книги Тони Моррисон. Каждый день читал по нескольку газет от корки до корки. Следил за последними рецензиями на книги, турнирной таблицей Американской лиги и тем, что собираются делать олдермены Саутсайда. С одинаковой страстью мог говорить о выборах в Польше и о том, какие фильмы критикует Роджер Эберт и почему.
В квартире Барака не было кондиционера, поэтому у нас не оставалось выбора, кроме как спать с открытыми окнами, пытаясь охладиться. Мы, конечно, выигрывали в комфорте, но проигрывали в тишине. Пятьдесят третья улица была центром ночной суеты, оживленной автострадой для лоурайдеров с незаглушенными выхлопными трубами. Почти каждый час где-то под окном выла полицейская сирена или кто-нибудь принимался кричать, извергал поток негодования и ругательств, от которого я подпрыгивала на матрасе. Мне было невыносимо, а Бараку — все равно. Он чувствовал себя намного увереннее в хаосе окружающего мира, был более приспособлен к тому, чтобы воспринимать все без лишней суеты.
Однажды ночью я проснулась, Барак смотрел в потолок. Профиль четко очерчивался в свете уличных фонарей. Мужчина выглядел слегка встревоженным, словно размышлял о чем-то глубоко личном. Может быть, о наших отношениях? О потере отца?
— Эй, о чем это ты там думаешь? — прошептала я.
Он повернулся ко мне и смущенно улыбнулся.
— О, — сказал он. — Я просто задумался о неравенстве в распределении доходов.