В книге "Мы можем договориться. Стратегии разрешения сложных конфликтов" Уильям Юри обобщает свой невероятный опыт работы с самыми трудноразрешимыми конфликтами. Его новая работа отличается практической ценностью: можно сказать, что Уильям Юри изучал искусство переговоров в полевых условиях (начало его карьеры было связано с улаживанием конфликтов на Ближнем Востоке). Опираясь на свой колоссальный и уникальный опыт, автор приходит к собственной концепции ведения переговоров, основанной на поссибилизме — особом типе мышления, направленном на поиск возможностей даже в самых сложных ситуациях.
Читателю предстоит познакомиться с тремя ключевыми концепциями ведения переговоров: "выходом на балкон" (умением контролировать естественные эмоциональные реакции и отстраняться, чтобы видеть всю картину), "построением золотого моста" (умение находить решение, выгодное для всех), а также "привлечением третьей стороны" (умением активизировать более широкое сообщество, чтобы помочь решить конфликт). Именно "привлечение третьей стороны", по словам Уильяма Юри, может помочь предотвратить наихудшее развитие событий в самых серьезных, кризисных ситуациях, таких как угроза начала ядерной войны.
Советско-американская война в октябре 1962 г. была бы самой катастрофической войной в истории человечества — если бы случилась.
В октябре 1962 г. мне было всего девять лет, но я помню пугающие заголовки и чувство глубокого беспокойства и страха.
Вечером 22 октября президент Джон Кеннеди обратился к нации с эмоциональной речью:
Это тайное, быстрое, экстраординарное размещение советских ракет... в нарушение советских гарантий... не может быть принято нашей страной.
Он объявил о морской блокаде острова Куба, предпринятой для того, чтобы помешать советским кораблям выгрузить ядерные ракеты, и призвал советского лидера Никиту Хрущева "спасти мир от катастрофы". Президент заявил:
Мы не будем преждевременно или без необходимости рисковать ценой, которую придется заплатить миру в результате ядерной войны, поскольку даже плоды победы окажутся горькими, но мы не будем и избегать этого риска в любой момент, если нам придется с ним столкнуться.
Свою речь он закончил мрачным предупреждением, что американцам стоит готовиться к худшему:
Пусть никто не сомневается в том, что мы встали на трудный и опасный путь. Никто не сможет с точностью предугадать, какие шаги придется сделать и на какие затраты или жертвы придется пойти, чтобы ликвидировать этот кризис.
Четверть века спустя, в январе 1989 г., я оказался в заснеженной Москве, стремясь узнать, что произошло на самом деле и насколько близко мы подошли тогда к концу света. Группа бывших советских и американских политиков и экспертов собралась вместе, чтобы попытаться восстановить полную историю тех напряженных 13 дней, в течение которых существование мира висело на волоске. Что происходило за закрытыми дверями в Вашингтоне и Москве, когда лидеры обдумывали жизненно важные решения для своих и других стран?
За столом переговоров вокруг меня сидели действующие лица Карибского кризиса — те из них, кто еще был в живых. В их встречу было трудно поверить. Там были главные советники президента Кеннеди и генерального секретаря ЦК КПСС Хрущева. Роберт Макнамара, бывший министром обороны при Кеннеди, сидел рядом с Макджорджем Банди, бывшим советником по национальной безопасности. Министр иностранных дел в правительстве Хрущева Андрей Громыко выбрал место напротив, рядом с бывшим советским послом в Вашингтоне Анатолием Добрыниным. Присутствовал сын и доверенный советник Хрущева Сергей. Здесь же находился и Серхио дель Валье, бывший командующий кубинскими вооруженными силами.
Если бы тот кризис перерос в войну, не было бы ни этого стола, ни этих людей. Все находившиеся в той комнате, включая меня и моих коллег из Гарварда, скорее всего, сгорели бы в результате атомного взрыва или погибли от лучевой болезни, пополнив список сотен миллионов смертей в Соединенных Штатах, Советском Союзе, Европе и во всем мире.
Мы с моими коллегами из Гарварда знали об этом кризисе следующее. В октябре 1962 г., когда президент Кеннеди произносил свою речь, вооруженные силы США готовились начать полномасштабное вторжение на Кубу, чтобы помешать СССР разместить там ядерные ракеты. Южная Флорида выглядела как огромная стоянка военной техники. В Вашингтоне было принято предварительное решение о вторжении в случае возникновения каких-либо помех работе американского самолета-разведчика U-2, который совершал ежедневный облет для проверки хода установки ядерных ракет.
Потом это произошло. В субботу, 27 октября, в самый разгар кризиса, самолет-разведчик был сбит над Кубой советской ракетой класса "земля — воздух". Вторжение казалось неизбежным.
То, что мы с моими американскими коллегами узнали на той встрече, шокировало нас. Советскому Союзу к тому моменту уже удалось тайно доставить ядерное оружие на Кубу. Ракеты были активированы и готовы к использованию.
— Если бы США начали вторжение, — с волнением в голосе воскликнул Роберт Макнамара, — вероятность начала ядерной войны составила бы 99%.
Будучи министром обороны, Макнамара знал, о чем говорил. Он также знал, что единственное, что остановило неминуемое вторжение и ядерный Армагеддон, — это сделка, заключенная в последний момент между братом президента Робертом Кеннеди и Анатолием Добрыниным. Хрущев согласился вывести советские ракеты с Кубы; в ответ президент Кеннеди пообещал не вторгаться на Кубу и дал конфиденциальное обещание вывести американские ядерные ракеты из Турции. Добрынин зачитал телеграмму, которую он тогда отправил в Москву, с подробным описанием тайной сделки.
Как мы узнали на конференции от Сергея Хрущева, когда самолет был сбит, это застигло его отца врасплох. Приказа об этом он не отдавал — как бы ни был Вашингтон уверен в обратном. Два советских генерала на Кубе приняли решение открыть огонь самостоятельно, без каких-либо указаний из Москвы. Чем более подробную информацию мы получали во время той встречи, тем лучше осознавали, что это было лишь одно из многих недопониманий и просчетов, которые едва не запустили немыслимую мировую катастрофу.
Из тех морозных дней, проведенных в Москве, я вынес убийственное понимание того, как близко мы подошли к взаимному уничтожению — и как нам повезло пережить холодную войну. Мне было трудно полностью осознать реальность того, что чуть было не произошло.
К счастью, как показал откровенный обмен информацией в ходе встречи, холодная война подходила к концу. Нам удалось избежать самого страшного. Но как антрополог, обеспокоенный будущим человечества в более долгосрочной перспективе, я продолжал задаваться вопросом о том, сможем ли мы и будущие поколения продолжать жить на этой планете, учитывая наш талант к разработке оружия массового уничтожения и нашу склонность к войне. Я почувствовал острую необходимость ответить на вопрос, который давно задавал себе: как мы можем справиться с нашими глубочайшими разногласиями, не разрушая все, что нам дорого?
В условиях интенсивных конфликтов нелегко выйти на балкон или остаться там. Как нелегко и построить золотой мост. А что, если лидеры в условиях кризиса не смогут прийти к соглашению? Является ли война единственным выходом — или есть другой?
Куда мы можем обратиться за помощью?
Наше право по рождению
Мне не пришлось долго ждать подсказки. Через несколько недель после поездки в ледяную Москву я отправился проводить антропологическое исследование вглубь пустыни Калахари на юге Африки. Еще со времен колледжа я хотел увидеть коренные народы этого региона, одну из древнейших сохранившихся культур в мире.
До недавнего времени эти люди были полукочевыми охотниками и собирателями и жили так же, как все человечество на протяжении более 99% своей истории. Я изучал антропологическую литературу об их культуре, и мне очень хотелось узнать из первых рук об их древних способах управления конфликтами. Мне посчастливилось посетить две группы — одну в Ботсване (самоназвание — куа), другую в Намибии (жуцъоан).
— Споры естественны для людей, — сказал мне Коракорадуэ, старейшина куа, когда мы сидели у его костра посреди пустыни. — Когда они случаются, всех друзей и родственников сторон обходят и просят сказать успокаивающие слова.
Куа, как и мы, вполне способны на насилие. У каждого мужчины племени есть охотничьи стрелы, покрытые смертельным ядом. Чтобы взять ядовитую стрелу и выстрелить в человека, достаточно разозлиться на него. Но, чтобы убить пострадавшего, яду требуется три дня, так что у жертвы достаточно времени, чтобы отомстить. Дальше ситуация может обостряться все сильнее.
В небольшой общине, насчитывающей примерно 25 человек, из которых 5 активных охотников, 2 или 3 смерти могут нанести серьезный ущерб способности группы к выживанию. С точки зрения потенциального воздействия ядовитая стрела примерно эквивалентна ядерной бомбе. Как, интересно, такие группы справляются со своими конфликтами, учитывая всегда имеющийся доступ к оружию огромной разрушительной силы?
Я узнал, что всякий раз, когда гнев нарастает и насилие кажется неизбежным, люди рядом со спорящими собирают ядовитые стрелы и прячут их далеко в зарослях. Тем временем другие пытаются разделить противников.
Вот тогда и начинается разговор. Все мужчины и женщины, даже дети, собираются у костра и разговаривают, и разговаривают... Никто не исключен из общения, у каждого человека есть шанс высказать свое мнение. Этот открытый процесс, который куа называют кготла, может длиться несколько дней, пока ссора не будет буквально проговорена. Ночью община собирается вокруг костра, чтобы петь и танцевать, обращаясь к богам за помощью в понимании того, как разрешить спор.
Все усердно работают, чтобы выяснить, какие социальные правила были нарушены, что породило такой диссонанс и что нужно, чтобы восстановить социальную гармонию. Люди не успокаиваются, пока не находят решение, которое устроит всех — не только спорящих, но и всю группу. Они рассматривают конфликт как проблему общины, ведь любой спор угрожает ей.
Но просто прийти к соглашению недостаточно. Племя прекрасно понимает: если не будут урегулированы глубинные противоречия, ссора может легко вспыхнуть снова. Должно произойти примирение сторон через исправление, извинения и прощение.
Если ситуация накаляется слишком сильно, старейшины советуют сторонам разойтись и провести время с родственниками у разных водоемов. Я узнал эту технику: в конфликтах между профсоюзами и руководством, над которыми я работал, мы называли аналогичный прием "периодом охлаждения".
Именно во время общения с куа я начал ценить всю мощь и влияние третьей стороны. Их секрет управления конфликтами заключается в бдительном, активном и конструктивном участии других членов сообщества.
Община действует на благо целого. Целое — это благо общества, детей и будущего. Третья сторона — это сторона целого.
Третья сторона — это не просто идеалистическая концепция, это подлинная сила. Каким бы могущественным ни был один человек, он не будет более могущественным, чем окружающее сообщество — если оно объединится. С точки зрения переговоров третья сторона выступает в роли BATNA, наилучшей альтернативы обсуждаемому соглашению. Альтернативой насилию и войне является конструктивное вмешательство общества.
Третья сторона, как я убедился в ходе своих исследований антропологии войны и мира, представляет собой самый древний механизм преобразования конфликта. Это наше право по рождению.
Я подозреваю, что многие из наших предков были практикующими поссибилистами. Именно благодаря им мы выживали и процветали.
Визиты к куа и жуцъоан заставили меня задуматься о том, как третья сторона может проявлять себя в густонаселенных городских сообществах. Следующая подсказка появилась несколько дней спустя, пока я путешествовал по югу Африки.
Надежда для всех
На протяжении десятилетий ЮАР была главным символом расовой несправедливости в мире, ведь в ней царил апартеид — суровая и жестокая система дискриминации и сегрегации по цвету кожи. После десятилетий терпеливого ненасильственного сопротивления Африканский национальный конгресс (АНК) обратился к партизанской войне, взрывам и беспорядкам, которые правительство Национальной партии встретило массированным жестоким подавлением; в результате погибли тысячи людей.
— На нашей земле происходили ужасные вещи, — объяснял архиепископ Десмонд Туту, описывая этот момент. — Людей прихлопывали как мух. Очень многие предсказывали, что нашу страну ждет самая ужасная расовая конфронтация, что мы будем опустошены этим кровопролитием. Казалось, мы были на грани, на краю самой ужасной катастрофы.
— Как долго это может продолжаться? — спросил я иностранного посла, которого встретил в Кейптауне. Он был одним из самых информированных и проницательных наблюдателей конфликта.
— Я предполагаю, что мы увидим конец апартеида в лучшем случае через 30 лет, — ответил он.
Я договорился о встрече с коллегой-антропологом, профессором университета Дэвидом Уэбстером, убежденным противником апартеида. Но за несколько дней до нашей встречи он был убит на пороге своего дома, на глазах у своей подруги, спонсируемым правительством эскадроном смерти.
Конфликт казался почти нерешаемым. Однако, ко всеобщему удивлению, за пять лет он радикально трансформировался — и государственный режим апартеида был отменен.
Во время следующего визита в ЮАР, в январе 1995 г., у меня было ощущение, будто я попал в совершенно другую страну. Мне пришлось ущипнуть себя, чтобы поверить, что это реальность. Нельсон Мандела, ко времени моего первого визита проведший в тюрьме несколько десятилетий, теперь стал президентом страны. А бывший президент Фредерик Виллем де Клерк занимал должность второго заместителя президента Манделы. На ужине в Йоханнесбурге я слушал, как лидеры проникновенно рассказывали о своем опыте.
Колоссальные изменения казались южноафриканцам и мировому сообществу почти чудом, но, как я понял, они стали результатом того же самого явления, которое я наблюдал среди куа: участия сообщества, третьей стороны.
— Вы должны поверить, — заявил архиепископ Туту, присутствовавший на ужине, — что эта впечатляющая победа над апартеидом была бы совершенно, совершенно невозможной, если бы мы не получили столь замечательную поддержку со стороны международного сообщества.
Туту был прав. В предыдущие годы мировое сообщество объединилось, чтобы создать критическую массу убедительного влияния. Организация Объединенных Наций оказала политическую и экономическую поддержку Африканскому национальному конгрессу. Выдающиеся государственные деятели из многих стран приезжали в ЮАР, чтобы дать совет и выступить посредниками. Правительства договаривались о финансовых санкциях, ограничивавших торговлю и инвестиции в ЮАР.
Церкви мобилизовали общественное сознание. Студенты университетов по всему миру проводили протесты, требуя, чтобы корпорации и университеты отказались от своих инвестиций в ЮАР. Спортивные федерации голосовали за остракизм южноафриканских команд, действовавших в рамках системы расизма.
Не менее влиятельной, чем работа внешних третьих сторон, была работа внутренних третьих сторон — тех, кто находился в самой ЮАР. Бизнес-лидеры, чувствуя финансовое давление санкций, стремились убедить правительство начать переговоры. То же самое делали лидеры религиозных и гражданских движений женщин и студентов, которые мобилизовались, чтобы перешагнуть через этнические границы.
При всех этих условиях де Клерка убедили освободить Манделу из тюрьмы после 27 лет заключения — и начать переговоры с Африканским национальным конгрессом.
Однако переговоры оказались непростыми, и политическое насилие продолжалось. Лидеры в сфере бизнеса, профсоюзов, религии и гражданского общества работали вместе с правительством и АНК над созданием Национального мирного соглашения. Соглашение сформировало по всей стране беспрецедентную сеть комитетов, состоявшую из граждан всех рас и классов. Комитеты сотрудничали с полицией, чтобы уменьшить и пресечь насилие на улицах и помочь возникнуть подлинной и инклюзивной демократии. Третья сторона была, таким образом, полностью вовлечена в процесс.
Упорно сражаясь за свое дело в качестве лидера АНК, Мандела стал лидером третьей стороны. Идеей апартеида была изоляция. По иронии судьбы ее болезненно ощущали и белые африканеры, испытавшие на себе травмы войны и британского господства. Лидерский гений Манделы заключался в том, чтобы включить в процесс африканеров и других белых людей. Это был смелый шаг третьей стороны.
Чтобы залечить глубокие раны, оставленные апартеидом, он обратился к традиционной африканской философии убунту. Убунту означает просто "Я есть, потому что есть ты. Ты есть, потому что есть мы".
Убунту — это суть третьей стороны, признание того, что мы все принадлежим к более широкому сообществу. Включены все; никто не исключен.
В своей инаугурационной речи Мандела заявил:
Мы преуспели в своих усилиях вселить надежду в души миллионов наших людей. Мы договорились создать общество, в котором все южноафриканцы — и черные, и белые — смогут ходить всюду без страха в сердцах, уверенные в своем неотъемлемом праве на человеческое достоинство, смогут жить в мире с собой и со всем миром.
Здесь, в ЮАР, я нашел ответ на вопрос, который задал себе после той весьма отрезвляющей встречи в Москве. Насилие и война традиционно служили последним, а иногда и первым средством, когда две стороны не могли договориться. Может ли быть жизнеспособная альтернатива? Народ ЮАР и его лидеры использовали старейший инструмент человечества для разрешения конфликтов — третью сторону — и воссоздали его в масштабах целой нации, работая с глубоко укоренившимся и неразрешимым конфликтом.
Целая страна жила, думала и действовала в соответствии с новыми возможностями. Ее граждане показали, как в рамках большого сообщества можно сдерживать и постепенно трансформировать даже самые сложные конфликты. Они самым ясным образом продемонстрировали, что и мы сегодня имеем выбор — мы можем разорвать шаблон разрушительной борьбы у нас дома, на работе и в мире.
Когда мы ввязываемся в острый конфликт, то склонны мыслить мелко, сводя его к двум сторонам: "мы против них". Ожидается, что все остальные примут ту или иную сторону. "На какой ты стороне?" становится самым важным вопросом. При "двустороннем" мышлении очень легко попасть в ловушку эскалации и разрушительной борьбы за власть.
Но, как я заметил в Калахари и в ЮАР, ни в одном конфликте, большом или малом, никогда не бывает только двух сторон. Никогда не бывает просто "мы против них". Каждый конфликт происходит в более широком социальном контексте. Независимо от того, замечаем мы это или нет, всегда есть "мы все вместе". Это антропологическая истина. Мы все связаны в единую социальную паутину, какой бы рваной она ни казалась.
В кажущихся невозможными конфликтах, подобных тем, с которыми мы сталкиваемся сегодня, вполне естественно задаться вопросом, к кому мы можем обратиться за помощью. Из своего опыта в Африке — и в других местах — я узнал, что помощь может прийти, как это было на протяжении многих веков, от заинтересованного сообщества — третьей стороны. Это конструктивная альтернатива пути бесконечных разрушений, насилия и войны.
Это лучик надежды для человечества.