"Имя моей Ниночки". Любовь ассирийца Гоги и полячки Нины
"Здравствуй, Ниночка! Ниночка, пишу эти строки, а сам не знаю, живы вы или нет. Ведь два года о вас ничего не знаю. При получении этой открытки телеграфируй мне и напиши письмо — опиши все. Целую, Гоги". И дата — 4 сентября 1943 года.
На конверте — приписка: "Если не найдется адресат, прошу кого-нибудь из соседей ответить мне". А рядом с письмом — самодельная открытка: мальчик и девочка перепрыгивают через обрыв, а вокруг — горы и полевые цветы. На обратной стороне написано: "Томочке". Так Тамара, родившаяся 13 мая 1941 года, заочно "познакомилась" с отцом.
Родители Гоги были ассирийцами. В начале XX века они бежали из Османской империи от геноцида и осели в Тифлисе. Примерно в то же время из Литвы в Таганрог сбежала влюбленная пара поляков, которым родители не давали пожениться. В ассирийской семье в 1912 году родился Гавриил Чалабов, сокращенно — Гоги. А в польской годом позже — Антонина Шкодзик, или Нина.
Они познакомились в стройотряде в Ростове. Он — художник, она — медсестра. Она — зеленоглазая, светловолосая. Он — смуглый, 158 сантиметров ростом, самый маленький и юркий в своей семье: у него было пять двухметровых братьев. Сохранилась открытка: замысловатые вензеля, а на обратной стороне надпись: "Вверху твои инициалы Н.К.Ш., а внизу Гоги. В следующем письме постараюсь прислать красиво написанное (красками) имя моей Ниночки". И дата: 1937 год. Так он за ней ухаживал.
Гоги и Нина поженились, в Ростове им дали маленькую комнату рядом с котельной. Там родилась Томочка. Через полтора месяца Гоги забрали на фронт, а Нина переехала к сестре в Таганрог — с ребенком так было все-таки проще. А 17 октября Таганрог оккупировали.
Шоколадки и расстрельный список
"Прошло пять месяцев со вступления немцев в Таганрог. <...> Большая часть населения недоедает. Некоторые ходили за продовольствием в селения по 15 раз и за 60 км. Пообморозились, а много и совсем позамерзли. По селам румынские солдаты бесцеремонно загоняют в амбар на ночлег всех пришедших для обмена, а молоденьких девушек и вообще красивеньких уводят к себе…"
Из дневника Николая Саенко — жителя оккупированного Таганрога
Нина тоже ходила в соседние села за продуктами. Как-то раз пришла с сестрой за молоком, а там — гитлеровцы. Спрятались в стоге сена. "А они стали этот стог проверять вилами, — рассказывает внучка Нины Ирина. — Могли бы проткнуть и убить... Повезло". После войны у Нины в доме стоял сундук — она складывала туда крупу и мыло. Говорила: "Должно быть, должно быть, мало ли что".
У немцев был список людей "не тех" национальностей. Если партизаны совершали диверсию, из списка брали случайных людей — и расстреливали. Нина как полячка должна была в него попасть. По рассказам, ее спасло то, что муж был ассирийцем. Есть свидетельства, что из-за внешности гитлеровцы часто принимали ассирийцев за евреев и, соответственно, планировали их уничтожать — но передумывали, когда им объясняли ошибку. И даже относились к ассирийцам уважительно — вплоть до того, что на оккупированной территории им выписывали талоны на питание.
"Оккупанты, как правило офицеры из числа образованных людей или даже представителей немецкой аристократии, выясняли, кто стоит перед ними, и резко меняли отношение и начинали оказывать откровенное покровительство ассирийцам".
Из статьи С.С. Михайлова "Небольшая диаспора в условиях войны и оккупации: из истории ассирийцев в годы Великой Отечественной войны"
Возможно, из-за этого "покровительства" выжила маленькая Тома, тетя Ирины. Она пошла в Гоги — смуглая, непоседливая, похожая на мальчика. Когда ей было уже около двух лет, она бегала по улицам и мазала немецкие машины грязью. Для нее это была борьба с оккупантами, "ее вклад в победу", как говорит Ирина. "Ее ловили, приводили к бабушке и говорили: "Если ваш kinder не прекратит это делать, мы придем и вас всех расстреляем", — рассказывает она. — После этого тете запрещали выходить на улицу, и три дня она сидела на подоконнике. А потом — по новой. Но оккупанты почему-то хорошо к ней относились, дарили ей шоколадки".
Таганрог находился в оккупации 680 дней. "В 8 утра явилась советская разведка, а за нею войска, — писал в дневнике об отступлении захватчиков местный житель Николай Саенко. — Население с восторгом встречало освободителей. Радость у всех на лицах, видно, немцы так насолили, что будут помнить долго…"
В мирной жизни
Все это время семья ничего не знала о Гоги. Он был сапером и чуть не погиб при взрыве, его вытащил друг. Ранение было тяжелое, и когда выяснилось, что он хорошо рисует, его перевели в штаб картографом.
"Когда он вернулся с фронта, маленькая Тома его не узнала: ведь она никогда не видела его в сознательном возрасте, — рассказывает Ирина. — Она в каждом возвращающемся солдате "видела" папу, ей все говорили: "Нет, это не он".
После войны у Гоги и Нины родился сын Иосиф. Гоги оформлял в Таганроге здания, был востребован, много ездил по югу России и до конца жизни хромал. Он умер в 1965 году. Внучки его не застали, а сына и дочери сегодня уже нет в живых. От дедушки Ирине остался его военный планшет — большая папка с прозрачным кармашком для бумаги и держателем для карандашей, она рисовала на нем в детстве.
Нина пережила мужа на 26 лет. Бабушку Ирина помнит. Говорит, что в ее доме всегда было слышно пение канареек — там разводили птиц. Нина вкусно готовила — однажды в школе помогала внучке испечь торт, стала взбивать яйца вручную "и за десять минут сделала такую пену — так миксером не получается". "И из нее, и из тети Томы все рассказы о войне доставались клещами", — говорит Ирина. И в комнате у бабушки всегда были припрятаны конфеты.
Самодельная открытка сейчас хранится в их семейном альбоме. А рядом с ней — фото, которое Нина прислала мужу в ответ. На обратной стороне ее рукой сделана надпись: "На добрую и долгую память дорогому отцу и мужу от любящей жены и дочери Тамары". Так после войны письмо с фронта и письмо на фронт воссоединились.
"В Леньке было какое-то мальчишество". Леонид Чекин и его большая семья
"Я здоров и чувствую себя прекрасно. Папа, сообщаю тебе о некоторых изменениях в моей жизни. Я переменил свою специальность минера на разведчика. Уже делал много рейсов в глубокий тыл врага, побывал под свинцовым дождем, одним словом — вдосталь уже нанюхался пороха…"
Так 15 ноября 1941 года писал семье красноармеец Леонид Чекин. Это не знаменитый "треугольник": письмо пришло в конверте. На необычном бланке: сложенный пополам лист А4, в левом верхнем углу — рисунок и строчки из Маяковского: "Во всех уголках земного шара рабочий лозунг будь таков: разговаривай с фашистами языком пожаров, словами пуль, остротами штыков". А внизу — слоган для тех, кто остался в тылу: "Каждый килограмм сбереженного металла, сырья, топлива — новый удар по врагу!"
Александр, отец Лени, переслал это письмо своей сестре Марии. Он жил в Кинешме Ивановской области, а сестра до войны — в самом Иваново. Леонид учился там на втором курсе Энергетического института. Жил в общежитии, но часто бывал у тетки Маши и играл с ее дочкой Тамарой. Сегодня Тамаре Даниловне почти 92, в войну она была школьницей.
"В Леньке было какое-то мальчишество, — вспоминает она. — Он приходил, приходила моя подружка Нина Белова, и мы думали: во что бы поиграть? Леня говорил: "Давайте в прятки!" Как можно играть в прятки в маленькой комнатушке, заставленной мебелью..." Но как-то удавалось. Леня всегда водил — он завязывал глаза и что-то напевал, пока девочки прятались. Нина забиралась под кровать, а Тамара — через подоконник на высокую этажерку с книгами. Стоять там можно было только на одной ноге, вторая не помещалась. "Леня не мог меня найти. Он метался, кричал! Говорил: "Это несправедливо, Нина, она ушла из комнаты!" Тут мы обе не выдерживали и хохотали. Он снимал повязку и говорил мне: "Да-а. Слушай, у тебя большое будущее!"
Леня даже праздники проводил с ними, только на Новый год уезжал к отцу, которого, как говорит Тамара Даниловна, боготворил. Очень хотел свою семью, но девушки у него не было. Не успел.
"Вы тут смеетесь, а ведь война"
Тамара Даниловна помнит 22 июня 1941 года. Она, как всегда, проводила лето в селе Хотимль (тоже Ивановская область), где жила ее тетя Зина, сестра мамы. Они помогали заготавливать сено. "Была среди нас удивительная девушка, которая всегда так задиристо хохотала! — вспоминает Тамара Даниловна. — И тут приходит какой-то незнакомый паренек и говорит: "Вы тут смеетесь, а ведь война". Мы не поверили. Что за война? Село на село пошло, что ли? Стали сомневаться в его умственных способностях! Вернулись в село, оказалось, правда — война".
Тамара вернулась к маме в Иваново. Город бомбили, часто приходилось прятаться в убежище. В октябре мама решила переехать в село к тете Зине — вдвоем все же было проще. Собрали какие-то вещи в корзину, взяли швейную машинку и самовар — "самое богатство". Поезда не ходили, ехать пришлось катером, через реку. "А до катера добирались полпути пешком, километров десять прошли, — вспоминает Тамара Даниловна. — По снегу, в том году снег рано выпал. Я уже не чувствовала ног, но когда мама спрашивала: "Как ты?", говорила: "Все хорошо".
Попасть на этот катер тоже было сложно: люди бежали из города, заполнен был не только морской вокзал, но и площадь перед ним. Тут повезло: Тамара не раз ездила этим катером к тете, и капитан ее запомнил. Он узнал девочку и провел вместе с мамой без билета. "Потом мама говорит: "Мы спасены! Ты знаешь, что это за человек?" А я отвечаю: "По-моему, это мой любовник!" Я просто не знала значения этого слова. Имела в виду — человек, который любил меня и хотел мне помочь. Ну он и любил меня как девчонку, попавшую в беду!"
До конца войны Тамара Даниловна прожила с мамой и тетей. Школа была далеко, ходили пешком. Весной, бывало, добирались через речку ползком — а лед был настолько тонкий, что видны были рыбки. Про голод она не вспоминает: до войны тоже жили бедно. Маленькая Тамара даже сладости впервые попробовала в пятом классе, когда мама купила рахат-лукум, — до этого в доме был только сахар.
"Вроде бы по отдельности, но вообще-то — сообща"
Леонид Чекин провоевал чуть больше года. Писал отцу, что в своей части ведет "политико-воспитательную работу", избран секретарем комсомольской организации подразделения и думает "двинуть" в кандидаты ВКП (б). Успевал даже читать и анализировать доклады Сталина. Говорил, что теплые вещи ему не нужны, сам послал семье 80 рублей — "здесь деньги расходуются крайне экономно". Просил только писать почаще — письма до него не доходили. И спрашивал, как живут его младшие двоюродные братья и сестры — называл их "зеленым горошком".
Он писал: "Три вражеских пули пролетели в одном миллиметре от головы моей "буйной" и пробили головной убор в трех местах. Все удивлялись, как они проскочили, не задев головы. Очевидно, меня пули не берут". Пуля забрала его 30 сентября 1942 года. "Мы даже не могли позвонить с соболезнованиями его отцу, дяде Шуре, потому что у нас не было телефона, — вспоминает Тамара Даниловна. — Переживали каждый как мог — вроде бы по отдельности, но вообще-то — сообща". Потомки большой семьи, когда-то жившей в соседних городах и селах, разъехались по России и потеряли друг друга из виду.
А это письмо так и осталось у мамы Тамары Даниловны. Несколько десятков лет оно пролежало рядом с другими, "мирными" письмами, перевязанное красной ленточкой. При переезде его нашла внучка Тамары Даниловны — тоже Тамара. Каждый год она выходит на акцию "Бессмертный полк". "Бабушка недавно сказала: когда внук держит в руках портрет деда, видно, как они похожи, — говорит она. — Мне хочется думать, что не только внешне".
Бэлла Волкова, Габриэла Чалабова
ТАСС благодарит УФПС г. Москвы "Почта России" за помощь в подготовке материала