Последняя победа империи, или 145 лет с момента начала последней Русско-турецкой войны

Она же стала если не поражением, то явным провалом за дипломатическим столом. Об этой войне в русской литературе писали много — от Достоевского до Валентина Пикуля и Бориса Акунина.

Попробуем в день 145-летия с начала конфликта Петербурга и Стамбула хотя бы отчасти рассказать, что же там и тогда произошло.

"Война причинит России неисправимое разорение…"

Накануне 1877 года Россия уже два столетия регулярно воевала с османами. Те войны начиналась на берегах Днепра и в степях к северу от Крыма, а к исходу XIX столетия последней войне Стамбула и Петербурга один на один предстояло идти за Дунаем и в Закавказье.

Тот конфликт начался с серии восстаний христиан Боснии, Болгарии, Сербии и Черногории против турок. Мятежи и повстанческие войны непрерывной чередой катились по Балканскому полуострову начиная с 1875 года. Россия вступилась за православных братьев — сначала дипломатическим путем, постепенно все более склоняясь к военному решению "балканского вопроса". Впрочем, не будем забывать и явный интерес имперского Петербурга к черноморским проливам — контроль над Босфором и Дарданеллами был бы очень кстати бурно развивавшемуся российскому капитализму.

Если Османская империя к началу той войны была официальным банкротом, то экономическое положение Российской империи было лишь немногим лучше. Поэтому очередная — одиннадцатая по счету! — война с османами началась почти с открытого скандала в верхах Российской империи. 14 сентября 1876 года военный министр направил срочную телеграмму министру финансов, "дабы приготовить средства на случай мобилизации войск". Глава российского Минфина, барон Рейтерн, демонстративно удалившись в загородное имение, игнорировал телеграмму военных. Лишь вызов самого императора заставил главного финансиста империи покинуть уединение.

Царь и министр встретились в крымской Ливадии. Александр II распорядился "готовить средства к войне". Министр тут же представил доклад, что война невозможна — по мнению Рейтерна, за турок, как и в прошлую Крымскую войну, вступятся державы Западной Европы, а после либеральных реформ экономика и финансы России слишком зависят от западной конъюнктуры, поэтому, по словам министра, война приведет к "полному погрому наших финансовых и экономических интересов".

"Заграничные капиталисты будут стараться вытягивать из России свои деньги, — уверял министр, — и Россия не только не сможет вести продолжительную войну, но и окажется вскоре перед угрозой государственного банкротства…"

На следующий день, 4 октября 1876 года, в крымской резиденции русских царей состоялось совещание всех высших руководителей империи. Глава Минфина вновь в одиночку противостоял, по его словам, "общей крайне воинственной атмосфере". Совещание закончилось открытым скандалом — Александр II обвинил барона Рейтерна в намерении "унизить Россию" и в отказе исполнять свои служебные обязанности. "Я вызвал Вас не для того, чтобы узнать мнение, следует ли начать войну или нет, — отчитывал царь министра, — а чтобы изыскать средства к покрытию издержек, которые вызовет война". На меланхоличные уверения "лифляндского" немца Рейтерна, что денег на войну все равно нет, царь открыто вспылил: "Средства есть, но надобно уметь и хотеть их достать…"

Военный министр Милютин свое мнение сформулировал так: "Наш министр финансов впал в какое-то нравственное расслабление, он в таком нервном состоянии, что не может серьезно заниматься делом". Барон Рейтерн заявил о готовности подать в отставку. Дипломатичный глава МИД, старый канцлер Горчаков заметил, что отставка министра в почти военных условиях неприлична. Глава Минфина тут же обещал подать в отставку сразу после войны…

Для бюрократических верхов Российской империи столь открытое проявление страстей было нехарактерно. Даже самые острые скандалы обычно маскировались безупречной вежливостью "казенных" формулировок. Но в данном случае нервы не выдержали у всех, включая царя.

Упрямство Михаила Христофоровича Рейтерна имело веские причины. Лишь двумя годами ранее он смог преодолеть бюджетный дефицит, терзавший финансы империи со времен Крымской войны. Только в 1875 году доходы государства впервые превысили расходы. Однако недоброжелатели барона Рейтерна называли и иную причину — пытаясь в очередной раз поднять курс "бумажного" рубля, накануне войны министр без особых успехов потратил свыше трети всех запасов золотой и серебряной наличности. Тогда как для переброски армии к границам Турции и для дальнейшего ведения боев за Кавказом и Дунаем в первую очередь требовалась монета из драгметаллов.

Так или иначе, но упрямство главы Минфина стало одним из факторов, отложивших начало войны на полгода. Когда дипломатические средства давления на турок были исчерпаны, 12 февраля 1877 года в Зимнем дворце состоялось итоговое совещание верхов. Министр Рейтерн вновь возражал, закончив доклад словами: "Я глубоко убежден, что война причинит России неисправимое разорение и приведет ее в положение финансового и экономического расстройства, представляющее приготовленную почву для революционной и социалистической пропаганды, к которой наш век и без того уже слишком склонен".

Столь апокалиптический прогноз для той войны и той эпохи оказался неверен. Но слова, произнесенные под сводами Зимнего дворца в феврале 1877 года, окажутся пророческими спустя ровно 40 лет — в феврале 1917-го.

Турецкий банкрот на трех континентах

Но вернемся в "галантный" XIX век. Если у Петербурга накануне войны были большие проблемы с финансами, то Стамбул тогда считался банкротом вполне официально. При этом в ту эпоху Турция, точнее Османская империя, все еще оставалась огромной державой, раскинувшейся на трех континентах в Европе, Азии и Африке — от Ливии до Ирака, от Сербии до Судана. Дунай, Евфрат и Нил тогда еще по праву считались "османскими" реками. К моменту начала конфликта даже Молдавия и Валахия, будущая Румыния, все еще формально считались вассалами турецкого султана.

Османская империя оставалась потенциально могучей, но весьма погрязшей в отсталом средневековье. Средневековыми оставались и ее финансы — вплоть до второй половины XIX века в империи турок вообще отсутствовали банки. На рынке встречались лишь менялы-"саррафы". Однако в силу исламских ограничений среди османских менял почти не было собственно турок — в финансовой сфере господствовали греческая, армянская и иудейская диаспоры. Запрет ислама на ссудный процент они обходили продажей заемщику какой-либо символической вещи на сумму процента по кредиту.

При всей средневековой отсталости Османской империи удавалось избегать внешних займов вплоть до Крымской войны. Если для Петербурга тот конфликт обернулся неудачей, то для Стамбула он стал началом государственного банкротства. Чтобы воевать с русскими, туркам пришлось к 1855 году занять у лондонских банков свыше 8 млн фунтов стерлингов — причем обслуживавшие заем банкиры получили за услуги почти 25% этой суммы.

Англичане не преминули воспользоваться открытием турецкого финансового рынка и уже в следующем 1856 году выбили у султана разрешение на учреждение в Османской империи первого настоящего банка. Штаб-квартира Ottoman Bank, Османского банка, располагалась в Лондоне, но выпущенные им банкноты официально считались законным средством платежа в Турции!

Вскоре это первое в турецкой истории кредитное учреждение западноевропейского типа было преобразовано в Imperial Ottoman Bank, Имперский османский банк, ставший настоящим центробанком Османской империи. При этом турецкому правительству принадлежало лишь 4% его уставного капитала — остальным владели английские и французские банкиры. По факту иностранный банк получил монопольное право на выпуск банкнот и обслуживание всех государственных счетов в Османской империи.

Сговорчивость турецких властей объяснялась просто — они быстро подсели на иглу внешних заимствований. За два десятилетия по окончании Крымской войны внешний долг Стамбула превысил 212 млн фунтов стерлингов — огромная сумма, равная всем доходам Османской империи за 12 лет. Характерно, что турки получили лишь 57% этой суммы, остальное сразу досталось западноевропейским банкирам "за услуги". К тому времени основными кредиторами Стамбула были не только финансисты Парижа и Лондона, но и банкиры из Вены, тогда столицы не маленькой Австрии, а обширной Австро-Венгерской империи. Любопытно, что среди венских банкиров, лидировавших на "османском" рынке, первое место принадлежало успешно дожившему до наших дней австрийскому банку Creditanstalt.

В средневековой Османской империи гигантские валютные займы расходовались неэффективно — например, почти 5% всех полученных из-за рубежа средств потратили многочисленные жены и наложницы султанского гарема. Неудивительно, что к 1875 году, буквально накануне войны с Россией, Стамбул смог выплачивать не более половины от суммы процентов по внешнему долгу, и турецкое правительство официально объявило частичный дефолт.

Иностранные кредиторы из Лондона, Парижа и Вены отреагировали тем, что заставили турок подписать новое соглашение по их главному банку. Имперский османский банк, на 96% принадлежавший иностранному капиталу, получил беспрецедентные права. Он не только стал единственным распорядителем всех государственных ценных бумаг в Османской империи, но ему передали монопольное право на торговлю табаком и солью по всей огромной стране, все еще простиравшейся от Балканского до Аравийского полуострова.

Накануне последней Русско-турецкой войны, начавшейся в 1877 году, в официальном отчете Imperial Ottoman Bank его иностранные руководители с гордостью писали, что их привилегии "не имеют себе примера во всем мире в истории финансовых институтов". Фактически нашей стране в ту войну пришлось сражаться с азиатским государством, принадлежавшим западноевропейским банкирам.

"Исчерпав до конца миролюбие Наше…"

Войну официально объявили в Кишиневе 12 апреля (24 апреля нового стиля) 1877 года, когда в столице Молдавского княжества — все еще, напомним, формально вассала турецкого султана — прошел парад русских войск, после которого епископ Кишиневский зачитал манифест царя Александра II.

Манифест от имени самодержца всея Руси гласил: "Всем нашим любезным верноподданным известно то живое участие, которое Мы всегда принимали в судьбах угнетенного христианского населения Турции. Желание улучшить и обеспечить положение его разделял с Нами и весь Русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова… Исчерпав до конца миролюбие Наше, Мы вынуждены высокомерным упорством турок приступить к действиям более решительным. Того требуют и чувство справедливости, и чувство Собственного Нашего достоинства. Турция, отказом своим, поставляет Нас в необходимость обратиться к силе оружия… Ныне, призывая благословение Божие на доблестные войска Наши, Мы повелели им вступить в пределы Турции".

Формально "пределами Турции" уже считались земли вокруг Бухареста. Но реальной границей весной 1877 года являлся Дунай. В предыдущих войнах с Турцией наша армия не раз переправлялась через эту крупнейшую реку Центральной Европы. Но к началу одиннадцатой по счету русско-турецкой войны ситуация серьезно изменилась.

Развитие науки и техники привело к появлению новых видов оружия. Отныне нарезные ружья и пушки становились куда более серьезным препятствием при форсировании большой реки, чем прежние гладкоствольные, стрелявшие на дальность в 4–5 раз меньшую. К исходу XIX века даже редкая цепь стрелков с нарезными ружьями, окопавшаяся на берегу, могла стать серьезным препятствием и нанести немалые потери прежде, чем переправляющиеся через реку войска достигнут противоположного берега.

Ситуация осложнялась тем, что Дунай был действительно великой рекой — низменный румынский берег, с которого предстояло переправляться русским войскам, от возвышенного болгарского отделяло около километра воды с быстрым течением.

В Западной Европе ожидали, что в новых условиях Дунай станет для русских серьезной преградой и надолго задержит наше продвижение в глубь Османской империи. Ожиданию русских неудач способствовала и экономическая ситуация. Очередную войну с Турцией, стартовавшую ровно 145 лет назад, Россия начала в разгар банковского кризиса. Накануне войны в стране обанкротилась почти пятая часть коммерческих банков, их совокупный капитал уменьшился на четверть, а правительству пришлось потратить 50 млн рублей — десятую часть доходов бюджета! — на безуспешную попытку поддержать курс рубля к иностранным валютам.

Поэтому проблемы с финансированием войны начались еще до боевых действий. Ежедневно 185-тысячная русская армия, двигавшаяся через Румынию к турецкой границе на Дунае, требовала 174 тыс. золотых рублей. Но правительство не желало тратить золотой запас и выделило на снабжение войск лишь бумажные рубли, которые неохотно принимали иностранные коммерсанты. В итоге продовольствие для солдат в Румынии пришлось покупать по спекулятивным ценам и низкого качества.

Заметим, что попытка сэкономить на золоте не удалась, и когда армия с боем все же форсирует Дунай, ей помимо бумажных ассигнаций придется ежемесячно выделять 3 млн рублей золотом и 1 млн серебром. Внутри России такой суммы было достаточно, например, чтобы нанять на весь летний сезон более 800 тыс. батраков-крестьян.

"Мы должны все быть за Дунаем или в Дунае…"

На начало войны вся русская армия насчитывала 692 тыс. солдат, каждый рядовой обходился казне в 225 рублей ежегодно. Война в разы увеличила как численность армии, так и расходы на ее содержание. По мобилизации "под ружье" призвали более миллиона человек и 300 тыс. лошадей.

Первой "крепостью" на пути русских войск стал Дунай. Место переправы было избрано в районе деревни Зимница, на противоположном берегу от которой находился болгарский городок Систово. Именно здесь течение Дуная проходило свою самую южную географическую точку, и отсюда было ближе всего до Балканских гор — наши войска после стремительной переправы должны были так же быстро выйти к проходам в Балканских горах, чтобы как можно быстрее создать прямую угрозу вражеской столице, городу Стамбулу (в ту эпоху наши предки все еще упрямо именовали тот мегаполис его древним христианским именем — Константинополь).

Поясним, что спешить через Дунай и Балканские хребты к Константинополю приходилось еще и потому, что в Петербурге обоснованно опасались британского вмешательства на стороне турок, если боевые действия затянутся.

Первой форсировать Дунай предстояло 14-й пехотной дивизии под командованием генерал-майора Михаила Ивановича Драгомирова. Отряд Драгомирова помимо 14-й дивизии включал 4-ю стрелковую бригаду и несколько сотен казаков — всего около 18 тыс. бойцов.

Перед боем Драгомиров произнес перед своими солдатами речь, окончившуюся жесткими, но проникновенными словами: "Середины у нас нет и быть не может: мы должны все быть за Дунаем или в Дунае — поняли?"

Переправа через Дунай началась в час ночи 27 июня (15 июня по старому стилю) 1877 года. Количество заранее приготовленных понтонов не позволяло разом перебросить через реку весь отряд Драгомирова, поэтому он был разделен на семь рейсов. Понтоны двигали гребцы с веслами, они должны были проделать расстояние до противоположного берега примерно за час, включая время на погрузку. Еще час должен был уйти на обратный путь. Таким образом, переправа всего передового отряда занимала 14 часов.

Успех операции зависел от того, сумеют ли войска, доставленные первым рейсом, закрепиться на плацдарме и удерживать его без поддержки в течение двух часов, пока не придут следующие понтоны. Первыми на вражеский берег Дуная переправились два батальона 53-го Волынского полка — лишь в самый последний момент турки их заметили и дали несколько выстрелов. Турецкий караул быстро переколола штыками группа русских солдат, которую возглавил командир одной из рот Александр Фок, бывший капитан жандармов, призванный в действующую армию по мобилизации.

Таким образом, первой группе наших войск удалось закрепиться на берегу и отбить у турок небольшой "пятачок", простреливаемый насквозь с трех сторон. Вторая группа понтонов пересекала Дунай уже под очень плотным ружейным и артиллерийским обстрелом со стороны противника.

Начался рассвет, и темнота уже не могла прикрыть переправлявшихся. Один паром с горными орудиями и лошадьми был подбит турецким снарядом и пошел ко дну: погибли три офицера, 19 солдат, лошади и все пушки. "Положение наше было отчаянное, пулями до того забрасывало, что от брызг не видать было света Божьего", — вспоминал один из фельдфебелей 55-го Минского полка.

Две роты Минского полка погибли почти полностью — сильное течение Дуная снесло их прямо под крутой берег, где находились окопы турок. Остальные роты полка спас поручик Иван Моторный — его понтону удалось причалить к берегу в стороне от турецких позиций, и он с небольшой группой солдат бросился на кручу в почти смертельную атаку. С трудом взобравшись наверх, горстка русских воинов оттеснила врага от берега и удерживала этот участок, обеспечив безопасную высадку для своих товарищей.

Понтоны третьего рейса, на одном из которых находился сам генерал Драгомиров со своим штабом, переправились относительно благополучно. На плацдарме генералу со штабом пришлось все время находиться под огнем противника.

К 8 часам утра 27 июня 1877 года к месту переправы подошел русский пароход "Аннет", значительно ускоривший переправу войск через реку. По инициативе находившегося в штабе Драгомирова генерала Михаила Дмитриевича Скобелева, которому еще не раз предстоит прославиться в ту войну, русские солдаты применили ложное отступление и завлекли турок под фланговый удар.

К 11 часам утра на плацдарме уже накопилось достаточно русских войск для начала решительного наступления. Генерал-майор Драгомиров приказал двум бригадам под командованием генералов Михаила Петрушевского и Адама Цвецинского начать атаку города Систово и господствующих высот возле него. Турки упорно сопротивлялись, но к трем часам дня наши солдаты ворвались в город.

Вопреки предсказаниям западных военных теоретиков, утверждавших, что за форсирование Дуная русским придется заплатить жизнями 25–30 тыс. человек, потери русской армии оказались значительно меньшими. При переправе с боем через крупнейшую реку Центральной Европы наши войска потеряли 323 человека убитыми и утонувшими, а также около 800 раненых. Потери отступивших турок только убитыми составили 641 человек.

Операция по созданию за Дунаем стратегического плацдарма была с успехом выполнена. Всего через два дня здесь был построен наплавной мост, по которому через великую реку смогла переправиться вся русская армия, чтобы начать генеральное наступление против турок. Так день 27 июня 1877 года стал одной из исторических русских побед, доказавших, что нашей армии не страшны никакие преграды.

Солдат присел на генерала

Однако с успешным форсированием Дуная большая война только начиналась. Турки, при всем кризисе и всей отсталости их империи, не были легким противником. На Кавказском театре военных действий османам даже сопутствовал поначалу успех — противник заставил русские войска отступить из Абхазии и на несколько месяцев занял все черноморское побережье, вплоть до современного Сочи.

За Дунаем, на землях современной Болгарии турки тоже сопротивлялись отчаянно, сумели нанести наступавшим русским войскам ряд контрударов и в конце концов заставили русскую армию остановить стратегическое наступление к Стамбулу. Пять месяцев нашим войскам, вместо наступления к Босфору, пришлось осаждать и штурмовать Плевну. О той осаде, равно как и о героической обороне Шипкинского перевала и крепости Баязет, историки и литераторы России за минувшие полтора века писали немало.

Поэтому не станем на них останавливаться и расскажем про финальные эпизоды той войны, которым от историков и писателей досталось куда меньше внимания. К исходу 1877 года наша армия все же заставила капитулировать Плевну и смогла вновь перейти в решительное наступление.

В последние дни декабря того года русские войска преодолели заснеженные Балканские горы. Ударным авангардом русских войск — свыше 70 тыс. штыков и сабель — командовал генерал Иосиф Гурко, один из самых решительных и успешных военачальников той войны (у нас сегодня чаще помнят генерала Скобелева, но Гурко был там и тогда даже более результативен и не менее храбр).

Турки искренне считали, что в разгар зимы занесенные снегами тропки на горных перевалах будут непроходимы. Шесть суток солдаты Гурко сражались не с противником, а с природой и ландшафтом — прорываясь сквозь занесенные снегом вершины на морозе и горных ветрах. В авангарде шли гвардейские Преображенский и Семеновский полки вместе с Кавказкой казачьей бригадой.

Мороз был такой, что на солдатские сапоги приходилось надевать еще одну обувь — наскоро сделанные "галоши" из буйволиных шкур, мехом внутрь. Зачастую пушки, иные грузы и даже лошадей люди переносили на руках. Спали прямо в снегу, завернувшись в войлок. На одной из таких ночевок на ноги уснувшего генерала Гурко, не заметив его под наметенным снегом, уселся кто-то из солдат. Утомленный генерал даже не проснулся. Когда один из его ординарцев сказал, что рядовой сидит на генерале, солдат долго не верил…

4 января 1878 года русские солдаты, наконец спустившись с балканских круч, заняли Софию, столицу будущей независимой Болгарии. Турки, никак не ожидавшие появления русских, бежали, почти не оказывая сопротивления. "Геурк-пашу", как называли они генерала Гурко, османские военные уже хорошо знали — на милость русских бросили не только часть пушек, но и госпитали с ранеными.

У ворот Софии русских освободителей встречали толпы народа во главе с православным духовенством. Речь генерала Гурко перед жителями Софии была короткой: "Бог поможет нам освободить силой русского оружия и остальную часть Болгарии!"

Не ожидавшие русского прорыва турки отступали со всех перевалов Балканских гор, чтобы, собравшись вместе у Адрианополя (ныне г. Эдирне), надежно прикрыть свою столицу Стамбул. Генерал Гурко принял решение не дать противнику собрать вместе все свои силы, перехватив часть отступающих турок у древнего византийского города Филиппополя (ныне болгарский Пловдив).

На подступах к Пловдиву солдаты Гурко настигли и атаковали 50 тыс. турецких войск. Упорное сражение началось в 8 часов утра 3 января (15 января по новому стилю) 1878 года. Турки, понимая, что здесь решается окончательная судьба войны, дрались упорно. Русским солдатам пришлось атаковать турецкие полевые укрепления, переходя под неприятельским огнем в брод холодную воду реки Марицы, по которой плыла каша из кусков льда.

В ночь на 4(16) января в Филиппополь незаметно для турок пробилось несколько эскадронов русских улан, захвативших здание городского вокзала, где был приготовлен пышный ужин для главнокомандующего турками Сулейман-паши и его штаба. К утру весь город уже был в руках русских, но упорные бои в его окрестностях продолжались еще сутки.

Почти 30 тыс. отступающих турок были отрезаны от дороги на Стамбул и пытались с боями пробиться к своим. Особенно упорно дрались "арабы" — так русские солдаты называли те полки Османской армии, которые были сформированы в далеком Египте. "Арабы" были хорошо обучены и вооружены тогда самым современным оружием — многозарядными винтовками, закупленными в США. Тогда как у русских солдат были однозарядные ружья-"берданки".

"Эскадрон арабской кавалерии, засев в лесу, отстреливался не слезая с лошадей целые часы от наступавшего на него батальона нашей пехоты. Благодаря магазинным ружьям, этот эскадрон арабов производил жестокий огонь и задержал наш батальон до того, что пришлось выдвинуть против этих арабов два орудия, которые открыли огонь картечью. Но арабы не отступили и перед орудиями: перебили и переранили всех лошадей при орудиях, и перешли еще сами в наступление. Подоспевшие, наконец, еще один батальон нашей пехоты и эскадрон нашей кавалерии разогнали этих отважных арабов…" — так в январе 1878 года князь Лев Шаховской (фактически едва ли не первый классический военный корреспондент в нашей истории) описывал для газеты "Московские ведомости" последние бои на подступах к Стамбулу…

Несмотря на все упорное сопротивление и новейшее вооружение, турецкие войска были разгромлены. По итогам трех суток боев под Пловдивом неприятель понес большие потери — 20 тыс. убитых и раненых. Вся турецкая артиллерия, 114 пушек, досталась русским.

Замысел турецкого командования создать новую прочную линию обороны на подступах к Стамбулу был разрушен, судьба Русско-турецкой войны — решена.

"Хотя Россия вела войну не с Западной Европой…"

Русско-турецкая война 1877–1878 годов — это не только победы на Дунае и под Пловдивом, не только кровавый штурм Плевны или героическая оборона Баязета и Шипки, это еще и первая в истории России индустриальная война призывной армии. Впервые русские солдаты сражались скорострельными нарезными винтовками, потратив за время войны свыше 25 млн патронов — фантастическая цифра для прежних войн XIX века! В течение двух лет войны русские заводы произвели 838 773 винтовки-"берданки", обошедшиеся казне в 23 485 644 рубля.

Благодаря неудачам предыдущей Крымской войны, Россия не имела военного флота на Черном море. Для обороны побережья пришлось арендовать у частных владельцев и наскоро вооружать гражданские пароходы — за каждый корабль такого импровизированного "флота" казна платила собственникам от 200 до 400 рублей в стуки.

Все подобные траты резко увеличили военный бюджет. Если в мирное время царская казна тратила на армию и флот около 25% всех доходов, то с 1877 по 1879 год эти расходы превысили 50%. В мирное время бюджетом было запланировано потратить на армию в 1877 году 191,3 млн рублей, но война заставила дополнительно выделить на нее еще 428 млн. В следующем, 1878 году только прямых военных расходов на сухопутную армию потребовалось более 614 млн рублей.

Даже после разгрома основных сил турок и окончания боев, из-за угрозы военного вмешательства Англии, в 1878–1879 годах пришлось держать в мобилизованном состоянии значительную часть армии и флота. Поэтому военные траты Российской империи в том формально "мирном" году составили 308 млн рублей. В итоге только прямые военные расходы за 11 месяцев войны превысили все доходы Российской империи за два года.

Деньги на войну попытались найти при помощи иностранных займов. Но как писал в то время управляющий Государственным банком Российской империи Евгений Ламанский, "хотя Россия вела войну не с Западной Европой, а только с Турцией, все же иностранные рынки оказались для нас в значительной степени закрытыми… Внешний заем 1877 года был заключен на весьма тяжелых и, можно даже сказать, неприличных условиях".

На внешнем рынке Россия тогда сумела занять лишь мизерную сумму в 73 млн рублей под кабальные проценты. Ситуацию спасли внутренние займы и печатный станок — за время войны Госбанк занял у российских банкиров и коммерсантов 700 млн рублей и напечатал 417 млн бумажных ассигнаций. В итоге курс бумажного рубля упал с 85 копеек золотом до 50 копеек. 

Все расходы и потери войны были озвучены на переговорах с побежденной Турцией: 900 млн рублей "военных издержек" (на армию, бои и оружие), 400 млн — потери торговли и промышленности, 100 млн — убытки русских владений Закавказья от турецких атак. Однако западноевропейские державы не позволили России "раздеть" побежденных турок на почти полтора миллиарда рублей. И по мирному договору Турция расплатилась территорией, отдав России земли в дельте Дуная и в районе Батуми — оцененные в 1,1 млрд рублей, но не стоившие таких денег.

В итоге победа в той войне оказалась пирровой. Успехи на поле боя под давлением дипломатии и экономики Западной Европы обернулись неудачами за дипломатическим столом. Окупить ту войну, все ее потери и расходы мог только контроль России за проливами между Черным и Средиземным морями. Но эта цель достигнута не была.

Получившая независимость Болгария вскоре сбежала из-под русского покровительства к Германии. Территориальные приобретения оказались незначительны, а гигантские расходы в миллиард рублей на полтора десятилетия отодвинули переход российских финансов на "золотой стандарт" и строительство Транссиба — остро необходимой железной дороги через всю Сибирь на Дальний Восток.