Академик Арбатов: по Пражскому договору мы остаемся ядерной сверхдержавой, равной США

5 февраля исполняется пять лет вступления в силу Договора между Россией и США о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений. Подписанный в апреле 2010 года в Праге президентами Дмитрием Медведевым и Бараком Обамой, он еще называется Пражским договором или СНВ-3. О непростом пути к заключению этого соглашения, его значении для двух стран и возможном продолжении совместной работы Москвы и Вашингтона над сокращением наступательных вооружений рассказал академик РАН, руководитель Центра международной безопасности ИМЭМО РАН Алексей Арбатов.

- Исполнилось 5 лет, как вступил в силу СНВ-3 или, другими словами, Пражский договор между Россией и США о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений. Считается, что он пришел на смену СНВ-1, а перед этим был еще договор СНВ-2 и Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов, которые практически не работали – ни тот, ни другой. И возникает вопрос: почему к Пражскому договору был такой длинный и противоречивый путь и в чем его значение для нашей страны?

- Здесь два вопроса. Начнем с первого. Почему был такой путь? Потому что в 90-е годы прошлого века положение сторон было неравным. Позиции России на переговорах, прямо скажем, оказались не очень сильными. Поскольку политика – искусство возможного, то договаривались как могли. Иначе из-за упадка российских стратегических сил и их раздела между постсоветскими республиками американцы, не ударяя палец о палец, обрели бы многократное превосходство. Даже многострадальный договор СНВ-2, который Государственная дума в течение семи лет не желала пропускать, по тем временам был временно вполне приемлем. Единственное, что в этом договоре для нас не годилось, – это сроки сокращения. За то время, которое там было определено, Россия не могла развернуть необходимое количество моноблочных ракет, а требовалось, чтобы мы ликвидировали все свои ракеты с разделяющимися головными частями наземного базирования, а вместо них развернули моноблочные. И только приход к власти Владимира Путина и появление нового состава Государственной думы после выборов 1999 года позволили этот договор сразу ратифицировать. Но не в прежней редакции, а с дополнением, в котором сроки сокращения были продлены на пять лет.

Правда, американский сенат, который ратифицировал договор еще в 1996 году, не стал ратифицировать с согласованной поправкой. И СНВ-2 так и не вступил в законную силу. Потом США возглавил Джордж Буш и заявил, что нам никакие договоры вообще не нужны. "Зачем нам договоры с Россией по стратегическим вооружениям? Мы же не враги. Вот с Францией и Великобританией мы не ведем таких переговоров, - говорил он. - Мы – друзья, мы – партнеры, тем более что мы вместе проводим операцию в Афганистане… Нет, они не нужны".

И все наши аргументы, что раз мы не союзники, то такие договоры нужны, потому что у нас большие силы в пределах досягаемости друг до друга, и нужно поддерживать стратегическую стабильность, американцы всячески от них отбрыкивались. Но все-таки мы уломали их подписать договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов. Кстати, надо упомянуть, там еще промежуточный рамочный договор был СНВ-3, и он исправлял те ошибки, которые содержались в договоре СНВ-2, в нем не было запрета на многозарядные наземные ракеты. В конце концов, новый договор о стратегических наступательных потенциалах (СНП, как его называли) был подписан в 2002 году, и он формально устанавливал пределы на боезаряды стратегических ядерных сил.

- 1700-2200.

- Да, 1700-2200. Мы этот договор ратифицировали. Но он так и остался по большому счету протоколом о намерениях, потому что к нему не удалось разработать ни правил засчета, ни системы контроля. Хотя наши стратегические силы сокращались из-за старения, вывода устаревших средств, из-за того, что новых средств очень мало вводилось, а американцы практически ничего не вводили, боеголовки к этому уровню (2200 - прим. ТАСС) к концу десятилетия так и подошли сами по себе. Этот запутанный путь к Пражскому договору объяснялся и экономическими, и политическими, и геополитическими моментами. И фактически получилось так, что у нас полноценного и полновесного договора с США после СНВ-1 не было практически 20 лет. До того момента, как был ратифицирован и вступил в силу новый СНВ, или Пражский договор.

- Что для нас значит этот Пражский договор?

- Новый Пражский договор для нас и для американцев значит по-разному. Для них – это предсказуемость и транспарентность. Больше ничего.

Для нас – в условиях ограниченных ресурсов, даже сейчас, когда у нас на ядерное оружие выделяются большие средства, все равно США и Россия несопоставимы по экономическим возможностям, – этот договор означает, что мы не будем сокращаться в одностороннем порядке. Американцы будут сокращаться вместе с нами.

И в этом уникальная особенность этого соглашения. Напомню, что по условиям договора не должно быть больше 700 развернутых носителей с каждой стороны (наземные и морские ракеты и тяжелые бомбардировщики), а на них не больше 1550 зарядов. Причем подсчет бомбардировщиков очень условный. Договорились считать: один бомбардировщик – один заряд, хотя их на бомбардировщике может быть гораздо больше. Это самые главные параметры.

Кроме того, по этому договору Россия могла не сокращать, но наоборот, наращивать количество своих вооружений, чтобы подтягиваться к обозначенным в нем потолкам. У нас начался серийный вывод из боевого состава устаревших систем оружия и тех систем, которые не обслуживались должным образом в 90-е годы. Их число быстро сокращается. Взамен этого гораздо меньше вводилось нового. Иными словами, мы сокращаем свои ракеты сами независимо от договора. А то, что вводим, подтягиваем к потолкам. При этом по носителям мы отстаем от потолков, чего никогда не было в истории. Мы невольно взяли на себя такой встречный план, но у нас и сегодня недобор по носителям.

- По открытым данным, на январь нынешнего года 525 носителей и 1800 ядерных боезарядов.

- Да, а потолок – 700. Это важная особенность – мы, в отличие от американцев, не сокращаемся до указанного уровня, а подтягиваемся к нему снизу. А преимущество договора в том, что сохраняются условия паритета. В то время, когда американцы могли бы ничего не делать, а мы все равно сокращались бы в одностороннем порядке. Для нас это очень важно – паритет. Это престиж, это статус, это военная безопасность.

- А еще это подтверждение того факта, что безопасность России и безопасность Соединенных Штатов равны между собой.

- Да. Применительно именно к самым разрушительным видам оружия. Они это признали. И паритет признали. Паритет этот при всех других асимметриях – в экономике, в союзниках, в обычных вооружениях – у нас остался не просто как у ядерной державы, а как у ядерной сверхдержавы. Конечно, сейчас уровни почти что на порядок меньше, чем были во время холодной войны. Напомню, когда мы заключили договор СНВ-1, и у нас, и у них было больше 10 тысяч боеголовок на стратегических носителях. А сейчас меньше двух тысяч. Это в пять-шесть раз меньше, чем в 1991 году. Но при этом мы сохраняем огромную сокрушительную мощь даже с тем, что есть, и по договору остаемся ядерной сверхдержавой, равной США. Ни в чем им здесь не уступаем.

Правда, после 2020 года они начнут свой цикл обновления стратегических ядерных сил. И мы пока не знаем, что они разработают и развернут. Но пока этот паритет сохраняется. И для нас этот престижный момент очень важен. И момент безопасности тоже. При равных потолках мы можем сами свои стратегические ядерные силы планировать. Какие-то размещать на подвижных грунтовых комплексах, какие-то в шахтных, какие-то на железнодорожных… У нас большая свобода рук. Новый СНВ, в отличие от прежних договоров, никаких структурных ограничений не накладывает. Так или иначе, но Пражский договор оказался полезен. Можно было, конечно, лучше сделать. Но то, что сделали, спасибо и за это. Ведь при Буше восемь лет перед этим потеряли.

- В преамбуле договора записано о возрастающей взаимосвязи стратегического наступательного вооружения и стратегического оборонительного вооружения и о том, что при нарушении этой взаимосвязи одна из сторон может выйти из СНВ-3. При этом США продолжают наращивание систем противоракетной обороны. Развернут позиционный район ПРО в Румынии, готовится к развертыванию такой район в Польше, корабли США с системой ПРО Aegis находятся в Средиземном море, частенько заходят в Черное… Как это влияет на выполнение Пражского договора?

- Конечно, все эти действия не улучшают атмосферу вокруг него. Но дипломатия, если говорить простым языком, иногда использует такой метод, как "замнем для ясности". Что такое взаимосвязь между наступательными и оборонительными? Это такая извечная формула о взаимосвязи наступления и обороны. А что под ней подразумевается? Не очень ясно. Вот если бы в преамбуле было четко сказано, что реализация договора невозможна, если будет продолжаться наращивание системы противоракетной обороны, тогда другое дело. Тогда было бы понятно: есть нарушение – мы выходим. Но там сказано очень обтекаемо. А эти слова можно трактовать и так, что по ходу сокращения наступательных вооружений нужно развивать оборонительные системы – хотя бы для повышения живучести стратегических сил. Это тоже взаимосвязь.

Мы сейчас укрепляем воздушно-космическую оборону. Она у нас одна из самых главных программ. Мы же не считаем, что мы что-то нарушаем. А там самые разные системы, в том числе и модернизация московской ПРО, и система С-500, про которую рассказывают, что она будет иметь возможность перехватывать межконтинентальные баллистические ракеты. Но мы не считаем, что это является нарушением.

- Но в договоре нет запрета на разработку и испытание различных систем ПРО. Главное, чтобы они не были развернуты.

- Когда мы заключали договор, американцы уже разворачивали свою систему ПРО, и добиться от них, чтобы они, как в договоре по ПРО 1972 года, согласились на ограничение своей системы одним или двумя позиционными районами, было невозможно. Признана какая-то абстрактная взаимосвязь. И теперь каждая из сторон трактует ее по-своему.

Это говорит о том, что договор для двух сторон означает не одинаковые вещи. Там в преамбуле также есть положение, что существующие стратегические оборонительные системы "не подрывают жизнеспособность и эффективность стратегических наступательных вооружений сторон". Существующие – это развернутые средства или принятая программа развития? Очень обтекаемо сказано. Единственное, что можно утверждать точно, что до момента истечения договора, до 2020 года то, что делаем мы в области ПРО, и то, что делают американцы, не подрывает стабильности и безопасности сторон. И не является препятствием для выполнения условий договора.

- И, наверное, последний вопрос. Есть новый СНВ, Пражский договор. Что дальше? Существует ли перспектива дальнейших переговоров о сокращении наступательных вооружений или это будет последний договор, который мы заключили с Соединенными Штатами? Раздаются голоса, что есть другие ядерные державы, которые должны присоединиться к нашим двусторонним отношениям о сокращении стратегических наступательных вооружений.

- Может быть, это и последний договор. Но это было бы очень плохо. С самых разных точек зрения. Во-первых, потому что американцы после 2020 года начнут модернизацию своих ядерных сил, чего они не делали на протяжении последних 20 лет. И они планируют выделить на это $900 миллиардов. Сравните. Вся наша Госпрограмма вооружений – 2020 по нынешнему обменному курсу составляет где-то $350 миллиардов. Вся программа – на ВКО, на флот, на сухопутные войска, на ракетные… А здесь только на триаду – наземные ракетные комплексы, атомные подводные лодки и стратегические бомбардировщики, даже не включая ни систему ПРО, ни космос. Это только триада и ее информационно-управляющие средства.

Мы можем предположить, что это будет новое поколение. И если это произойдет в условиях полной свободы рук, как количественно, так и качественно, то я думаю, мы вернемся к состоянию начала 90-х годов, когда наш ресурс не позволял нам поддерживать паритет. А с учетом прогресса американцев в информационно-управляющей сфере, я думаю, это будет принципиально новое оружие. И нам поэтому невыгодно оставлять им полную свободу рук.

К тому же это плохо и по другой причине: когда нет договора, нет контакта между специалистами, между военными, дипломатами. Стороны отходят далеко друг от друга в восприятии ядерной реальности. Роли ядерного оружия. Когда оно может применяться, и когда это оправданно или неоправданно. Полностью разошлись в понимании стратегической стабильности. И не дай бог, какой-то новый кризис, и мы вдруг можем оказаться в ядерной войне, и все погибнем. Избежали катастрофы в течение полувека холодной войны, а тут вдруг сорвемся. 

Кроме ядерного оружия, есть проблемы высокоточных систем. Новый договор, о котором мы говорили, не проводит различий между ядерными ракетами и ракетами с обычным оснащением. Там ограничены носители и боезаряды без указания на их класс. Так что высокоточные ракеты с обычным оснащением также подпадают под действие этого соглашения. А если потолки низкие, то вы не можете развернуть их в большом количестве.

Единственное, что новые ракетно-планирующие или аэробаллистические системы требуют нового определения. И в прежних договорах, и в этом есть определение аэродинамических систем: бомбардировщики, крылатые ракеты, которых теперь в соглашении нет, но раньше были, и баллистические системы. А вот такие, которые являются симбиозом: стартует как баллистическая ракета, а потом ныряет и летит как гиперзвуковой летательный аппарат – аэродинамического типа, в соглашении отсутствуют. Это надо разработать. Технарям и дипломатам надо дефиницию определить. И по дальности, и по всему.  И они должны туда включаться.

Сложнее будет с крылатыми ракетами. Морскими, прежде всего, и воздушными. Ограничить их путем включения в договор будет сложно. Мы делаем их, американцы делают. Их у них уже много. Надо ли устанавливать для них очень высокие потолки или при низких пойти на ограничение на их применение в локальных операциях? Если такое ограничение появится, то мы свои "Калибры" по террористам уже не выпустим. Тем более так щедро.

Впервые в следующем СНВ главные проблемы будут не внутри баланса наступательных вооружений, а сопряженные – ПРО и высокоточные обычные системы. Как их привязать и охватить? Прямыми ограничениями или мерами доверия, чтобы они не вызывали опасения? И это будут очень трудные переговоры, тем более что и системы ПРО, и системы высокоточных ракет большой дальности в обычном оснащении делают не только Россия и США. Идет их распространение по всему миру. И Китай делает, и Индия делает, и Израиль делает, очень многие страны. Причем китайцы и нас, и американцев по высокоточным неядерным ракетам кое в чем даже обогнали.

А по поводу третьих ядерных держав? Мы все время говорим, что процесс разоружения должен стать многосторонним. В принципе, это правильно. Но не надо пока преувеличивать роль других держав. Потому что 90% ядерного арсенала всего мира принадлежит все-таки России и США. И стратегические, и оперативно-тактические, и средней дальности. Последние тоже у нас есть – и в авиации, и на море.

Другой вопрос, что в отношении Китая мы не можем просто так закрыть глаза. Мы, во-первых, не знаем точно, сколько и что у них есть. То, что на поверхности земли, авиация и флот, мы видим. А что у них в тоннелях, никто не знает. Что касается остальных? Великобритания и Франция сокращают свои стратегические силы. Они у них только на море. Индия и Пакистан по сотне имеют, нацеленных друг на друга. Иран на десять лет отказался от тех программ, которые могли бы сделать его ядерной державой. Израиль имеет, наверное, до сотни боеголовок. Они не против нас, а против арабских и персидских соседей. Северная Корея – опасная, непредсказуемая страна, но тоже не против нас. Ну десяток, ну два боезарядов у них есть. Поэтому подключение третьих стран к переговорам – это тема особой работы, особых исследований. И требует серьезной проработки как на политическом, дипломатическом, так и на военном и научном уровне.

Поэтому насчет третьих стран я бы не торопился. Нам важно договориться с американцами на период после 2020 года. С одной стороны, чтобы у них не было полной свободы рук. А с другой – чтобы у нас было общее понимание сущности ядерного сдерживания и опасности непродуманного использования ядерного оружия в политике и войне. Это оружие годится для сдерживания ядерного нападения и широкомасштабной агрессии с применением обычных сил, но больше, пожалуй, ни для чего. Лидеры СССР и США пришли к такому пониманию в 70-80-е годы прошлого века, но в последние годы об этом почему-то все забыли, и это не мешает взаимно подтвердить. Это, на мой взгляд, главное.

Беседовал военный обозреватель ТАСС Виктор Литовкин