Виктор Садовничий: свято место пусто не бывает

— У меня, Виктор Антонович, все ходы записаны: это наше 10-е интервью за последние 20 лет.

— Да что вы говорите! Своеобразный юбилей.

— Правда, впервые встречаемся не в кабинете ректора на Воробьевых горах. Расскажите про место, где находимся.

— Мы в Горчаково, недалеко от Апрелевки. Раньше это была обычная подмосковная деревня. В конце 80-х годов местная администрация предложила нескольким профессорам МГУ взять здесь землю. Мы начали осваивать пустые участки, рядом со мной поселился Володя Мамонтов, наш доцент с химфака, с краю — Сережа Никитин с социологического.

Потом пришел крупный бизнес, люди из серьезных компаний. Один сосед — газпромовец, через домик живет родственник Черномырдина. Мы с ним общаемся. И с Виктором Степановичем я был очень близко знаком.

Теперь тут все застроено, неузнаваемо. Для меня это место — настоящая отдушина, возможность побыть на земле…

— Садовничий заложил сад.

— Так и есть. Первое, что сделал, приехав сюда: начал сажать деревья, строить дом. Доски привозил на крыше и в багажнике "Жигулей". Кто-то помогал, что-то сам прибивал. Я умею мастерить. Крышу, конечно, профессионалы делали. Нанял ребят, бригаду приезжую, они и собрали.

— А Юрий, сын, помогал?

— Нет. Он здесь почти не бывает. Не его. Профессор, городской житель.

Должен оговориться, еще в 70-е годы в деревне Скуратово Калужской области я купил разваленную избу на нескольких сотках. Ездил туда летом. Потом забросил, но успел получить взыскание по партийной линии. Нельзя тогда было землю покупать. Но ко мне приехала мама с Украины, я прописал ее там, и от меня отстали.

— Сколько у вас здесь деревьев?

— 35. Вишни, по две груши и сливы, но в основном — яблони. В хороший год это тонны урожая. Вожу их ребятам, студентам. Корзину за корзиной. И не только фрукты. Еще в июле отдал три корзины кабачков семейным в наше общежитие. Это моя традиция. И нынешней осенью было бы много яблок, если бы не майские морозы. Весь цвет побило. Жалко! Переживаю… Кое-что осталось, но мало.

— Картошку сами сажаете?

— Обязательно! На мой участок надо 10 ведер. И урожай потом собираю. Как-то стесняюсь просить других. Иногда зову на подмогу соседа. Тут же тонны, повторяю!

У меня вырыт погреб. Что-то складываю в ящики, делаю запас на зиму, остальное раздаю. И вы попробуете. Эта картошка селекционирована мною. Привожу семена из Воронежа.

— А почему журналистов сюда не приглашали?

— Неудобно, очень уж скромное хозяйство. По идее, у ректора МГУ должно быть что-то более масштабное, впечатляющее. Правда, год назад Академия наук построила на Новой Риге поселок со стандартными коттеджами. Я взял себе дом и уже провел зиму в нем. В сильные морозы здесь, в Горчаково, холодно. Даже запасной газ поставил и электричеством подтапливал. Но и это не выход, тут каждый день выключали свет.

Но мне все равно очень нравится на даче. Это моя жизнь.

— Ада Петровна разделяет вашу любовь?

— Как и положено настоящей жене, она всегда со мной. Но ей привычнее и комфортнее в большом городе, она же там выросла. Ее папа был главным редактором газеты "Красноярский рабочий", ушел комиссаром на Великую Отечественную войну и погиб в первые дни. Мама тоже работала журналисткой. Ада из такой семьи, что и картошку-то в земле, наверное, не видела.

А для меня это все родное….

Знаете, редко об этом рассказываю. Я ведь рос в сельскохозяйственной коммуне, которые по приказу партии большевиков создавались в 30-е годы по всей стране. Коммунары жили вместе, и все у них было общим — одежда, книги, рабочий инструмент.

Нашей семье полагалась комнатка не более 10–12 метров в длинном бараке. Там я и родился в 1939 году.

Это Харьковская область, село Краснопавловка, километров 30 от станции Лозовая.

Так что я с момента появления на свет стал коммунаром. Вслед за родителями.

Пару слов скажу о них. Оба — сбежавшие беспризорники. Отец рано осиротел, его воспитывала жена брата. После армии приехал в Краснопавловку, устроился на железную дорогу, забивал колья. Был трудягой. Мама из Орловской области, село Кривой Рог. Росла в многодетной семье, когда ее мама, моя бабушка, умерла, отец снова женился, но отношения с мачехой не сложились. Сбежала. Сироты сошлись в Краснопавловке и пошли в коммуну.

Правда, вскоре после моего рождения власть расформировала коммуны как неэффективные. Создали колхоз. Родителей тоже в него записали. Нам дали 12 соток в заброшенном саду. Папа начал строить избу из самана. Он был на все руки мастером. Сушил глину и складывал стены, потом белил известкой и покрывал крышу соломой. Пол был земляной. В свою хату мы переехали в 1941 году. И тут началась война.

Нас у родителей было двое — я и мой старший брат Анатолий. У отца обнаружили тяжелую форму туберкулеза, несколько месяцев он пролежал в военном госпитале, после чего был призван в армию. Служил до Победы, брал Будапешт, Вену... Так и остался рядовым. Из тех, кто первым поднимался в атаку. За Сталина. За Родину. А сзади — Смерш. Тот самый, "Смерть шпионам"...

Отец не любил вспоминать войну. Мы, пацаны, бегали с деревянными автоматами — бах, бах, убил! Он говорил: "Кончайте эту игру. Кончайте!" Однажды рассказывал эпизод. В Австрии его подразделению велели окопаться в саду у чьего-то дома. Оторвались от части, сутки просидели без еды, проголодались. Какой-то солдатик и говорит, мол, видел, как хозяйка спускалась в погреб. Наверняка там есть еда. В общем, сходил на разведку и вернулся с кусочком сала. Хозяйка увидела и подняла крик. В роте был свой Смерш. Особист построил всех у стены и достал пистолет, передернул затвор. Вы, говорит, читали указ Сталина, что мы армия освободителей, а не завоевателей? Мародерство карается расстрелом. Отец вспоминал: стоим, ждем, пока стрелять начнет. Вдруг слышим: танки идут. Особист как закричит: "В атаку!" Тем все и закончилось. А финал истории мог быть совсем иным...

Это я хорошо запомнил.

Отец был четырежды ранен, вернулся инвалидом второй группы. Когда в сентябре 1945-го он приехал домой, я даже не узнал его в первое мгновенье. Мама вообще считала, что отец погиб. Писем-то долго не приходило.

Я играл на полянке скрученным из тряпок мячом. Подошел мужчина в шинели и с вещмешком на плече, спросил по-украински: "А де мамка?" Я ответил: "У хатi". Он открыл дверь, мама вскоре выбежала, плачет: это твой отец!

— Батько… На украинском говорили дома?

— Мама же русская крестьянка, она совсем не знала мовы. А отец — да, в быту общался по-украински, хотя он скорее белорус по национальности. Я учился в школе, не задумываясь о языке. Мне было без разницы. Тогда люди говорили как кому удобнее, все понимали друг друга…

Я i зараз мову пам’ятаю, можу розмовляти.

В 1947 году Толик, старший брат, пошел купаться и утонул. Это стало страшным ударом для отца. Он любил Толю больше, чем меня, и боль от потери стал вымещать на мне, постоянно высказывая разные претензии. Вечно слышал в свой адрес: ты это не так сделал, то… Упреки и послужили причиной моего отъезда на Донбасс. Не хочу никого винить, но так получилось…

Наверное, сам виноват.

— Сколько вам было?

— На момент, когда решил покинуть дом, 17. Мы с парнями договорились вчетвером и сели на ночной проходящий поезд. Решили ехать до первого террикона. Подошла проводница, красивая девушка, спросила: "Ваши билеты?" Не знаю, как у меня сорвалось с языка, но уверенно заявил: у нас литерные. Она переспросила: "Литерные?" Я кивнул, хотя до сих пор не знаю, что означает это слово.

Проводница рассмеялась и ушла. А мы продолжили играть в домино. До первого террикона.

Вышли в Никитовке, отправились на ближайшую шахту. "5-бис", кажется. Кадровик посмотрел на нас и сказал: таких пацанов не беру. Посоветовал идти на "Комсомолец", дескать, там всех принимают. Действительно, нас взяли на обучение.

Поселились мы в землянке, которую сдавали дед с бабушкой. Она располагалась прямо за шахтой. Начали работать. Парень из нашей компании устроил драку, и мы его выселили: скандалисты нам были не нужны. Второй не выдержал, заявил, что не может больше спускаться под землю. Там же горизонты глубокие — 500 и 600 метров. Да и пласты вертикальные. Испытание не для всех.

Вдвоем мы остались. Витя Куштым стал коногоном, а я пошел в лаву, взял в руки отбойный молоток.

Потом подумал, что надо бы продолжить учебу. И поступил в школу рабочей молодежи при шахте.

Со временем знакомый помог перебраться в общежитие. Выделили место. Захожу в комнату — четверо играют в карты. Говорю, мол, меня к вам поселили. И стою, не знаю, что дальше делать.

Старший указал на кровать: вон твоя.

А потом было так. После смены и занятий в школе я возвращался чуть живым, черным от угольной пыли и усталости. Мои соседи из блатных на шахте не работали, только в карты резались, орали между собой на жаргоне. Но едва я заходил, Мишка, главный, командовал: "Ша! Витька спать должен".

Уже поступив в МГУ, я зашел попрощаться с мужиками. Мишка достал из-под кровати чемодан, протянул костюм. У меня ведь не было приличной одежды. Я стал отказываться. Честно говоря, испугался, поскольку понимал: костюм вряд ли куплен в магазине. Тогда Мишка снял с руки часы "Победа" Куйбышевского завода. "Это мои, Витька, бери, не бойся". И добавил фразу: "Ты в люди вышел". Я ее запомнил.

Так они меня проводили. Я уже профессором был, а часы продолжали ходить.

— Поступали вы сразу в МГУ?

— Без приключений не обошлось. Сначала послал документы в Минск. А потом товарищ, который ходил со мной в вечернюю школу, сказал, что поедет на юрфак МГУ. И мне говорит: ты же в математике классно разбираешься! Давай в Москву! А какой я математик? Да и документы уже отправил в Белорусскую сельхозакадемию. Приятель не унимается: "А если перехвачу их и перешлю в МГУ?" — "Не перехватишь!" Поспорили на шахтерскую.

— На что?

— На что шахтеры обычно спорят?

— На бутылку водки, что ли?

— Точно. Утром приятель приносит квитанции: твои документы отправлены заказным письмом в Московский университет. Оказывается, его жена работала начальником почты и догнала мой пакет в Горловке.

Так я попал в МГУ.

— Но экзамены сдавать пришлось?

— Да, приехал в августе, письменную работу написал хорошо, все восхищались: надо же, парень из шахты и так хорошо знает предмет. А вот с устной математикой не задалось. О логарифмах, с помощью которых нужно было решать пример, я даже не слышал. Мы не проходили их в школе. В итоге я откровенно поплыл. Профессор Александр Курош строго спросил: "Батенька, зачем же вы приехали на мехмат?" Я лишь руки в стороны развел. Александр Геннадьевич все же решил дать последний шанс: "А вы в курсе, что логарифм — обратная функция показательной? Делайте через нее". Пример был трудный, но в присутствии комиссии я обернул задачу другим способом, получив в финале правильный ответ. Принимавшие экзамен Курош и Морозова, можно сказать, спасли меня, хотя имели полное право и двойку поставить.

— В каком году вы поступили на мехмат?

— В 1958-м.

На первом курсе пришлось трудно, вокруг же были сплошь отличники. Даже хотел бросить учебу и уехать на Урал, устроиться там на завод. Сговорился с Петей Пасиченко. Как и тогда с шахтой, когда сошел у первого же встреченного по дороге террикона, планировал доехать до любого крупного промышленного центра и там остаться. 

Вдруг ко мне обратился куратор нашей группы Олег Ивашёв-Мусатов, преподаватель и приемный сын академика Андрея Колмогорова. Подошел и спросил: "Виктор, ты что задумал?"

Я честно ответил, мол, не тяну учебу. "Бросить решил?! Глупости! Ты способный, сиди и учись!"

Олег Сергеевич переубедил меня. Я стал усиленно заниматься, даже на ночь запирался в библиотеке. Всех выгоняли, а я потихоньку блокировал дверь стулом с внутренней стороны...

И произошло чудо, как-то полетело с учебой! Уже со второго курса я всегда был первым. Золотые медалисты, победители всесоюзных олимпиад, с которыми профессора, заходя в аудиторию, здоровались за руку, остались позади. Получил диплом с отличием — так называемый красный, быстро защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Соперников, по сути, не было...

Андрей Леман считался на курсе очень талантливым. Уехал давно в Штаты, лет пять назад вернулся в Россию и пришел на встречу выпускников. Я спросил, кем он работает. Ответил, что инженером. Даже не защитился…

Многие мои однокурсники разъехались по миру, а я по-прежнему на месте, так и не покинул стены альма-матер.

— У вас все так же единственная запись в трудовой книжке?

— Неужели ни разу не пытались сманить?

— Было, конечно. И после пятого курса звали в Подлипки к Сергею Павловичу Королеву. Предлагали заниматься проектированием космических ракет.

— Почему отказались?

— Декан мехмата сказал, что ректор МГУ Иван Георгиевич Петровский, кстати, тоже математик, просит меня остаться в университете, дает место в общежитии и московскую прописку.

— Вы уже были женаты?

— Расписались с Адой в последний день учебы. Мы ведь однокурсники. Даже одногруппники.

Мне дали комнату в общежитии, а жена пробиралась туда нелегально. Ей место не полагалось. Представляете?

Прожили на восьми метрах, пока не родились дети. Юрий и Анна появились на свет там, в знаменитой высотке на Воробьевых горах...

Потом нам дали маленькую однокомнатную квартиру в пятиэтажке на Матвеевской. Мы и этому были рады. На работу я ходил пешком. Каждый день по шесть километров через овраг.

Когда родилась Инна, третий ребенок, нам предоставили жилплощадь в Теплом Стане.

Через какое-то время я пошел к ректору и попросил выделить служебку. По сей день в ней и обитаем — в "трешке" в зоне Л главного здания МГУ. 

— Говорите об этом с гордостью.

— А мне нравится. Свобода! В начале нулевых нашлись люди, которые захотели приватизировать служебные квартиры, даже митинг устроили и в суд подали за то, что я встал стеной и не позволил этого сделать. Как можно? Это же боковые крылья главного здания! Так что те квартиры по сей день исключительно в служебном пользовании. Хотя проблемы есть: ветераны-преподаватели, к сожалению, уходят, а их дети и внуки, порой не имеющие отношения к университету, остаются.

— Выход?

— Вежливо просим освободить квартиры и отдаем их молодым профессорам.

— Видел у вас книгу "Ректоры Московского университета". Какой вы по счету за 270 лет?

— 44-й.

— И рекордсмен по продолжительности?

— Так получилось. Думаю, с таким стажем не только в истории МГУ никого не найти. Как-то разговаривал с ректором Оксфорда, она спросила, сколько лет возглавляю МГУ. Ответил, что разменял четвертый десяток. Даму это глубоко поразило. 

— Какое время было самым трудным?

— Начало работы в должности ректора. Тогда возникла идея приватизации МГУ.

— Хотели делать его частным? Чья идея?

— Скажу, это не секрет: Гайдар и Чубайс. Члены тогдашнего правительства. Вызвали меня и говорят, мол, люди университета заслужили право стать собственниками. Сейчас оценим имущество и раздадим ваучеры. А МГУ будет управляться советом. Я еще молодой был, немножко несдержанный, горячий. Сижу, слушаю, внутри все кипит. Когда они замолчали, я предложил: давайте первый частный университет назовем именем автора идеи. И показал пальцем.

— На Гайдара?

— Нет, на его соседа...

А МГУ, говорю, пусть останется с именем Ломоносова. Меня сразу попросили уйти.

Через неделю я плыл с французскими математиками на Валаам. Дело в том, что по моей инициативе был создан русско-французский институт, названный в честь русского математика Ляпунова, который одно время жил во Франции.

По плану нашей поездки намечался и дружеский футбольный матч. И вот мы плывем на корабле, пьем чай, смотрим телевизор. Вдруг на экране появляется Анатолий Борисович и заявляет: "Никогда не думал, что у ректора МГУ столь низкий интеллектуальный уровень". Русскоговорящие математики — дети эмигрантов — пошептались, перевели прозвучавшее в телеэфире коллегам, не понимавшим на нашем языке. Общий шок! После паузы французы стали по очереди подходить ко мне и утешать, мол, не расстраивайся, мы в футбол вам проиграем. Действительно, мне дали забить гол на последней минуте.

А на обратном пути все тосты были за мое выдающееся мастерство на футбольном поле.

И смех и грех…

Через несколько лет Чубайс спросил меня, чем помочь МГУ. Он тогда работал в РАО ЕЭС. Я ответил, что на Белом море есть университетская биостанция, до которой нужно проложить 15 километров высоковольтки. В результате вместе с линией электропередачи до биостанции протянули и оптоволоконную линию для интернета... 

90-е — вообще трудный период. Пришлось прикладывать усилия, чтобы удержать университет. Помогла сплоченность коллектива, особенно наших женщин, которых у нас более половины.

— В чем именно их заслуга?

— Люди разбегались, разъезжались кто куда. Кадров катастрофически не хватало. А преподавательницы первыми поверили в меня как в ректора, помогли прекратить внутренние распри и скандалы.

Часто называю то время "когда мы собрались".

Едва появилась у меня возможность, выдал каждой сотруднице МГУ премию к 8 Марта. Скромную, но все же.

— Взятка.

— Благодарность. За те деньги можно было купить хороший платочек на плечи. Многие женщины приходили в университет с ним и говорили: мне ректор подарил.

Второй непростой период связан с развитием университета. Мне удалось удвоить, а может, даже утроить площади МГУ. И это тоже дело случая. Если хотите, расскажу, он любопытен.

В 1993 году южнокорейская фирма, не буду ее называть, предложила освоить принадлежащие университету 100 с лишним гектаров за Ломоносовским проспектом, а взамен построить нам фундаментальную библиотеку. Цену земли я тогда еще не понимал, решил, что библиотека нужнее. Тем более территории были заросшие, заброшенные — огромный пустырь, по которому бегали дикие собаки.

— Земли ведь закрепили за МГУ еще сталинским указом?

— Да, а в 90-е начался самозахват, стали появляться чьи-то склады, непонятные постройки.

Я отправился в Сеул, где встретили как полагается, с почетом, уже подготовили для подписания документы о строительстве. И вдруг утром просыпаюсь в отеле: стоп! Что же я делаю?! Библиотека, безусловно, нужна, но ведь потеря территорий лишит МГУ перспектив развития. Объявил фирмачам, что категорически отказываюсь от сотрудничества. Корейцы обиделись, но я уже принял решение.

Стал думать, как строить самому. В то время существовал российско-японский Совет мудрецов, возглавляемый с нашей стороны мэром Москвы Юрием Лужковым. Общественные деятели и политики двух стран обсуждали насущные вопросы и по итогам докладывали главам государств. Это была такая мягкая сила, к которой меня тоже пригласили примкнуть.

Поехали мы в Токио. Утром я вышел на улицу и увидел, что за ночь выпал легкий снежок. Стою, радуюсь. Вслед за мной выходит Юрий Михайлович. "О чем думаешь?" — спрашивает. Отвечаю: "Как построить МГУ". И веточкой рисую на снегу кампус. Схематично. Лужков хмыкнул, и мы поехали по организованной японцами программе.

А снег вскоре растаял под лучами восходящего солнца…

Спустя недели три накануне открытия филиала МГУ в Севастополе мне позвонил помощник Лужкова Володя Шукшин: "Виктор Антонович, шеф летит, приглашает к нему на борт". Я приехал во Внуково-3, пошел было в хвост самолета, но Шукшин остановил: не-не, садитесь в первый ряд, рядом с Юрием Михайловичем. Значит, будет разговор. Взлетели, и Лужков спрашивает: "Что ты там рисовал на снегу?" Я рассказал. Мэру идея понравилась, и он всей мощью Москвы взялся помогать построить для МГУ почти миллион квадратных метров. Так один за другим появлялись на свет корпуса Шуваловский, Ломоносовский, университетский медцентр, гимназия и библиотека.

Каждые выходные я проводил в каске на стройке.

В 2005 году Владимир Владимирович Путин лично открывал здание фундаментальной библиотеки.

Считаю, этот рывок стал преодолением многих принципиальных трудностей в жизни МГУ.

А дальше уже надо было думать, как помочь коллегам из других вузов страны.

— Вы же много лет возглавляете Союз ректоров России?

— С 1994-го, ровно три десятилетия. Союз на два года старше. Мы создавали его с Владимиром Николаевичем Виноградовым, Героем Соцтруда, ректором "Керосинки" — Московского института нефтехимической и газовой промышленности имени Губкина. Он и стал первым президентом союза, а я его замом, поскольку на тот момент не был избран ректором МГУ. Это случилось чуть позже, 23 марта 1992-го.

Я победил на выборах, в которых участвовали еще три кандидата — аграрник Алексей Емельянов, химик Валерий Лунин и биохимик Владимир Скулачев.

Президент Ельцин, видимо, делал ставку на одного из моих конкурентов, чего я не знал…

Став ректором, я начал активно выступать, в том числе с высоких трибун, в поддержку университетов, в которой они нуждались. Не всегда это совпадало с линией руководства страны. Однажды мне позвонила Наина Ельцина и пригласила вместе с женой на концерт в Грановитую палату. Мы с Адой пришли.

Послушали, так сказать, узким кругом музыкантов, после чего Наина Иосифовна сказала: "Можем с вами пройтись?" И мы сделали два круга по Георгиевскому залу. "Виктор Антонович, вы президент Союза ректоров, возглавляете МГУ, энергичный человек… Борис Николаевич много делает для страны. Ваша поддержка важна!"

Безусловно, ректору такого вуза, как МГУ, приходится быть не только администратором и педагогом, но и дипломатом, переговорщиком, даже политиком. В определенной степени...

— Желание уйти с поста возникало?

— Меня не раз просили назвать имя преемника.

— Что вы отвечали?

— Улыбался. Очевидно же было, что без моего согласия никого другого не выберут. А я чувствовал, что еще нужен университету.

— Неужели усталость не накопилась?

— А я ее не ощущал и долгие годы даже продолжал читать лекции по матанализу. Лишь в последние лет 10 отказался. Это огромная нагрузка.

У меня свыше тысячи опубликованных научных работ. Индекс Хирша — 37. Должно быть, знаете: так называется независимый индикатор продуктивности и цитируемости ученого по оценкам зарубежных журналов. 37 — очень высокий показатель для математика. Обычно он на уровне 10–12.

— И никаких сожалений, что административная работа помешала реализоваться в науке?

— Был момент, когда стоял на распутье…

На втором году аспирантуры мне удалось фактически завершить написание диссертации. Отпечатал работу на машинке и отправил в ведущий журнал. Правда, обычно принимали 10 страниц, а я отослал 100.

В семь утра меня разбудил дежурный по общежитию: вас к телефону. Беру трубку и слышу: "Говорит профессор Лидский…"

Виктора Борисовича Лидского я считал математическим богом! От мысли, что разговариваю с ним, задрожали коленки… "Получил вашу статью, она великовата. Не могли бы приехать ко мне на улицу Чкалова?"

На доме висела табличка с именем знаменитого пианиста Генриха Нейгауза. Дверь открыла красивая женщина: "Заходите, я Мила Нейгауз, дочь Генриха Густавовича и жена Виктора Борисовича…"

Видимо, Лидский что-то почувствовал во мне, поскольку предложил вместе работать.

Я приезжал к нему раз в неделю. Пожилая мама профессора не давала нам садиться за расчеты, пока не накормит. "Витя, сначала супику!" Мы оба Вити — он и я. Не знаю, как Лидский, но я-то точно был голоден. Обедали и шли заниматься. И так на протяжении 10 лет.

Виктор Борисович стал одним из главных учителей в моей жизни. Результат — теорема Лидского — Садовничего, вошедшая в современные учебники.

"Немедленно защищай докторскую!" — наставлял мэтр. И спустя несколько лет после кандидатской я получил новую степень и полетел в науке вперед. В математике есть трудная задача, связанная с теорией функций комплексной переменной. Ее столетие не могут решить. Думал: справлюсь! Только взялся, меня вызвали в партком и сказали, что нужен замдекана по науке на мехмат.

Наверное, теоретически я мог попробовать отказаться, но фактически такой вариант не рассматривался. Пришлось чуть умерить амбиции в математике, сосредоточившись на других, организационных задачах…

Через какое-то время на мехмате возник конфликт, не буду сейчас перегружать подробностями, подумывал даже об уходе с факультета. Меня звали в Швецию, предлагали интересную работу, я начал готовиться к отъезду…

— Это какой год?

— 1979-й. Но потом ситуация перевернулась, ректор Анатолий Логунов сказал, что я нужен ему, и взял к себе в команду. Мы работали вместе до момента, пока в начале 1992-го Анатолий Алексеевич добровольно не ушел в отставку, и я фактически руководил университетом до выборов.

Ну а дальнейшее вы уже знаете. Я дважды переизбирался, и оба раза — практически единогласно. Потом меня только назначали указами президента. Валерий Лунин и Владимир Скулачев, которые были моими конкурентами на первых выборах, стали деканами факультетов. Работал с ними, особенно сдружился со Скулачевым. Совсем недавно, в минувшем сентябре, прочитал первокурсникам лекцию "Люди Московского университета" и рассказал в том числе о Володе, своем друге и соратнике.

— В декабре у вас истекает срок полномочий. Вам 85 лет. Наверняка думаете, что дальше?

— Решать будет глава государства. Не знаю, как сложится, но уважение Владимира Владимировича чувствую. На награждении меня звездой Героя Труда он сказал: "Виктор Антонович спас университет, взяв его в трудном 1992-м, и сделал все, чтобы МГУ остался ведущим в России".

3 апреля, отметив накануне свой день рождения, я пришел на работу. Вдруг звонок Владимира Владимировича: "Вы что сейчас делаете?" А я готовился принимать в актовом зале Валерия Гергиева с оркестром. Президент уточнил: "Во сколько?" Отвечаю: "В 16". — "А сейчас только два… Могли бы приехать?" И я успел.

— Что вас ждало в Кремле?

— Поздравления, цветы и рабочий, деловой разговор. Но не о моем переназначении.

— И все-таки: чувствуете в себе силы и готовность продолжать?

— Конечно, возраст никуда не денешь, но впереди юбилей МГУ, 25 января будем отмечать 270 лет основания университета. Главное мероприятие пройдет в Государственном Кремлевском дворце.

Сейчас идет активная подготовка, надо достойно провести праздник. Важно, чтобы МГУ было хорошо, он развивался, рос его авторитет. Вот моя цель.

И в Союзе ректоров работы хватает. С университетским образованием в стране ведь не все ладно, было много поспешных реформ и непродуманных решений. Нашим вузам нужно дать больше автономии, ограничив внешнее вмешательство.

Радует, что коллеги едины как никогда. У нас в союзе 720 ректоров, на недавний съезд приехали почти 700. После объявления об итогах голосования и моем переизбрании зал встал. Было приятно, не скрою...

— Сколько на ваш век министров пришлось?

— Не вел специальных подсчетов, но, думаю, более 10. Если брать с советских времен. Вячеслав Петрович Елютин меня очень любил. Легендарный министр высшего и среднего образования СССР, занимавший этот пост 30 с лишним лет — с 1954-го по 1985-й. Выдающийся был человек, а в последний путь пришли проводить его лишь трое, я в том числе…

С Вячеславом Петровичем у нас были незначительные разногласия. А со многими его преемниками случались гораздо более серьезные недопонимания. Нынешний министр Валерий Николаевич Фальков старается советоваться. Правда, у него слишком много нагрузки — трудные времена, сложные задачи…

Повторюсь, университетам, на мой взгляд, надо предоставить больше автономии. Продолжу на этом настаивать на общественных собраниях.

— А что вы подразумеваете под автономией?

— Например, избрание ректора. Как правило, кандидатуру предлагают в коллективе. Нужно обеспечить учебному заведению самостоятельность в административных делах, выборы предварять дискуссиями, чтобы определить лучшего и достойного с точки зрения сотрудников. Решение совета университета должно быть окончательным.

— Вам власти всегда хватало?

— В 2012 году мне удалось полностью вывести университет из-под подчинения профильному министерству.

Дело было так. 12 июня отмечался День России. Мы с Николаем Михайловичем Кропачевым, ректором СПбГУ, коллегой из Петербургского университета, смогли пробиться на Красной площади к президенту страны.

Владимир Владимирович, помню, пошутил, мол, надо же, какие настойчивые, даже охрана не остановила.

— И какой вопрос вы задали?

— Попросили подписать указ об автономии университетов, чтобы подчиняться напрямую главе государства.

— Это дает некую защиту?

— Конечно! Мы впервые стали проводить собственные диссертационные советы, что резко повысило качество защищаемых диссертаций. Присуждаем ученые степени на правах ВАК.

Устав МГУ позволяет вводить новые курсы и дисциплины. Когда я только пришел в университет, в нем было 16 факультетов, сейчас — 42.

Но и этого мне показалось мало. Современная наука многокомпонентна, новые исследования ведутся на стыке нескольких направлений. Поэтому я решил создать в МГУ семь научно-образовательных школ под общими названиями: квантовых технологий и цифровой медицины, фундаментальных и прикладных исследований космоса, сохранения мирового культурно-исторического наследия, математических методов анализа, мозга и когнитивных систем…

Они объединяют ученых, преподавателей и студентов из разных дисциплин для синергии в одном направлении. В работе каждой из школ участвуют от 10 до 15 факультетов, полторы тысячи ведущих сотрудников. Математики слушают лекции по биологии, психологи — по физике. Школы получают гранты, которые выделяет МГУ.

— У вас есть и шесть зарубежных филиалов?

— Все созданы по просьбам лидеров тех стран, в которых находятся. Первым ко мне обратился глава Казахстана, потом — Узбекистана, Таджикистана, Азербайджана, Армении…

О сотрудничестве в области образования с Китаем Владимир Путин лично говорил с Си Цзиньпином, затем уже я встретился с китайским министром, и мы решили создать совместный университет на базе МГУ и Пекинского политеха в Шэньчжэне. Получилось чудо. За два года китайцы построили кампус, в точности повторяющий нашу высотку. Там уже учится три с половиной тысячи студентов, с этого года будет пять.

Мощнейший создается университет!

— А что с иностранными студентами? Едут они в МГУ?

— Сейчас обучаем 14 тысяч человек. В этом году приняли больше, чем в прошлом. Могли бы взять еще, но количество мест в общежитии тормозит процесс. Проблему надо решать.

— С европейскими и американскими коллегами отношения сохраняете?

— Мы готовы продолжать сотрудничество, но они постарались с нами порвать везде, где только можно.

— И обмены прекратились?

— Фактически — да.

Считаю сложившуюся ситуацию неправильной, ошибочной. Университеты не должны страдать. И люди тоже. На форумах ректоров неустанно подчеркиваю: надо работать вместе.

— Иностранцев на юбилей звать будете?

— Обязательно. У меня много друзей по миру, с которыми общаюсь до сих пор.

Например, Вернер Георг Ханс Шааль, бывший ректор Марбургского университета, один из основателей Русско-германского института науки и культуры при МГУ.

Позову тех, кого хорошо знаю. Не уверен, что все приедут, но это не повод не приглашать, согласитесь. Скажем, наших выпускников.

Еще раз повторю: мы ни с кем первыми не прерывали контакты, это нас вывели из различных европейских организаций. Лично меня лишили степени почетного доктора несколько университетов.

— Обидно?

— Переживу, главное — не наносить вред сотрудничеству в сфере образования. С другой стороны, уверен, что наука обойдет трудности и будет единой для всех.

Вектор сотрудничества сместился и в образовании тоже.

— А на студентов у вас есть повод побрюзжать? Когда они были, по-вашему, качественнее?

— Наша молодость совпала с периодом и романтизма, и мощного рывка. Помню, как вышел из шахты и услышал по радио новость о запуске первого советского спутника. Стою и не верю ушам, тру глаза в подводке из угольной пыли: "Неужели это может быть?" Тогда еще не знал, что буду участвовать в запуске в космос шести таких спутников и дважды стану лауреатом Госпремии в области космических исследований…

Это была чистой воды романтика, она вдохновляла одновременно и учиться, и совершать прорывы в науке. Сейчас ребята более прагматичны. Увлечены IT-технологиями, больше думают о самостоятельной работе. Другое поколение. Нельзя говорить — лучше или хуже. Они стоят на наших плечах и в полной мере ощущают совершенные нами ошибки. У них больше возможностей, чем было у нас. Это бесспорно.

Дай бог, чтобы не отвернулись от настоящей науки. Будущее за ней.

Та страна станет лидировать в мире, которая не упустит первенство в этой области.

— А мы не проскочили нужный поворот?

— Есть такая опасность. Во-первых, речь о финансировании науки, ее масштабе. Без денег никуда. Во-вторых, приходится учитывать современную геополитическую ситуацию в мире.

У нас ведь даже нет суперкомпьютеров терафлопсной мощности, а для некоторых развитых держав это уже пройденный этап. Я поездил по миру, посмотрел на кампусы. Ведущие университеты строят их с прицелом на будущее. МГУ тоже старается, но сталкивается с проблемами. Главная из них — где взять материальные средства.

Словом, момент для закладки будущего сейчас очень ответственный. Надо его не упустить.

Новые технологические открытия напрямую зависят от хорошего оборудования. Это одна из составляющих прогресса. С современной техникой у нас, будем откровенны, дело обстоит плохо, то, что купили когда-то, требует ремонта и запчастей. Да и не латать нужно старое, а вперед двигаться.

Нам удалось установить суперкомпьютер специальной архитектуры мощностью 400 петафлопс операций искусственного интеллекта. Он работает, и на том, как говорится, спасибо.

Сейчас много разговоров об ИИ. На какой базе будут развивать технологии искусственного интеллекта? Считаю, кремниевая основа имеет ограничения. Надо думать о других возможностях, но фундаментальная наука, повторяю, нуждается в больших капиталовложениях. Деньги, опять упираемся в деньги.

— В развитии искусственного интеллекта видите угрозу?

— Пока нельзя точно ответить на вопрос. То, что удалось создать в области ИИ с помощью программ и суперкомпьютеров, все-таки дискретно. Набор из точек. А человеческий мозг — бесконечность и непрерывность. В нашей голове, помимо всего прочего, происходят сложные биохимические процессы. Изучение мозга — самая сложная задача современной науки. Искусственный интеллект привязан к алгоритмам, не допускающим отклонения, а значит, уступает человеку.

 Конечно, ИИ станет сильной поддержкой, но останется ограничен технологией носителя. Какая для этого нужна основа? Над этим и идет сейчас работа в мире.

— И у нас?

— Есть несколько направлений, над которыми трудятся умы РАН, но…

— Постоянно спотыкаемся об это "но"!

— Да, приходится без конца смотреть на небо, не наползли ли тучи, не пойдет ли дождь.

— А молодые, на ваш взгляд, мотивированы дерзать?

— Они нацелены на работу. И на то, чтобы заработать.

— Но это не синонимы.

— Многое зависит от характера. Мой внук Антон — победитель международных олимпиад. Пошел не в МГУ, а в Физтех. Третий курс окончил. Сильный парень. И сейчас побеждает на многих соревнованиях...

Я неоднократно говорил о фундаментальной науке, есть решение президента Путина о том, чтобы поднять зарплату фундаментальщикам — математикам, биологам, физикам. Это могло бы если не решить проблему, хотя бы снять ее остроту.

— Сколько лет вашему Антону?

— 23. Вся жизнь впереди. Самостоятельный, говорю же, выбрал Физтех...

А внучка Даша пошла на факультет космических исследований. В МГУ. Тоже талантливая девушка. Летом работала пионервожатой в лагере для одаренных ребят.

Юрий, старший сын, профессор математики, завкафедрой на мехмате. И младшая дочь Инна — тоже профессор математики и завкафедрой, но на факультете космических исследований. Аня, средняя, работает в Экспоцентре замом по финансам, хотя окончила мехмат и защитила кандидатскую.

— Сплошь математики.

— И жена. И внуки…

— Как выяснилось, последние могут вас ослушаться.

— Не хочу давить или уговаривать. Лишь советую. Пусть сами думают и решают. И несут потом ответственность.

— А со студентами общий язык найти получается?

— Без проблем. Испытываю удовольствие от общения с ребятами, ищу любой повод, чтобы поговорить с ними. Скажем, традиционно проводим международную научную конференцию студентов, аспирантов и молодых ученых "Ломоносов", я встречаюсь с победителями, награждаю их.

И таких мероприятий — множество. Вот и в сентябре ездил в дом отдыха МГУ "Красновидово", где собираются наши студенты. Надеюсь, получился интересный и откровенный разговор для ребят. Конечно, зашла речь и об университетском кампусе. Для меня это главная задача.

— Объясните.

— Надо решать, что делать с территорией, которая у нас есть. Флагманский проект "Научная долина МГУ" уже строится. Теперь на очереди кампус. Идет конкурс проектов. Мы хотим участвовать в реализации, но нужны большие деньги. Вот и мечусь, думаю, где найти миллиарды рублей, чтобы внести их в качестве софинансирования. Если это произойдет, буду считать, что МГУ обеспечено блестящее развитие.

— И тогда можно ехать на дачу и копать картошку?

— В том числе выводить новый сорт.

— Ну да, вы же состоите в Московском обществе испытателей природы…

— Состою во многих, а в этом — президент. Знаете, это старейшее общество. Если не изменяет память, было основано в 1805 году по инициативе Михаила Никитича Муравьева, попечителя Московского университета.

Объединились те, кто любит землю, выращивает новые растения, экспериментирует в питомниках...

— Вам сам бог велел. С такой фамилией.

— Кстати, садовничий — это не рядовой садовник, а бригадир, организатор. Ведь раньше давали семена для посевов, и кто-то должен был этим заниматься, распределять.

— Видите, и предки старались быть во главе процесса.

— Вероятно. Я искал, где корни нашего рода. Это Западная Белоруссия, Украина, Венгрия.

А фамилия впервые встречается в начале XVIII века. В церковных записях.

В земле мне действительно нравится возиться. Например, многие годы сам высаживаю семена и саженцы в теплицу. Не все сразу получается. Даже картошку надо сортировать. Сад и огород требуют ухода. Яблони вот прививал, а недавно пришлось спилить три дерева. Старые, сохнут.

— В Москве часто ночуете?

— Редко. Если только рабочий день совсем поздно заканчивается. Я же с утра и до ночи в университете.

Стал плохо спать, ложусь не раньше 12…

Много читаю. Официальные документы — по долгу службы, исторические книги — для души. Недавно вот закончил "Украину на перепутье" бывшего премьера Незалежной Николая Азарова.

— Видите конец этой истории?

— Надеюсь и верю в лучшее.

— У вас осталась родня на Украине?

— Да. Правда, судьбу ее не знаю. Они не звонят, и я тоже.

— Давно?

— Да года три уже. Раньше помогал, когда что-то просили.

Там остались могилы — папы, мамы и брата. Все в одном месте лежат…

Когда-то привозил в местную школу компьютеры, там даже был музей моего имени. Теперь, говорят, закрыли, а вывеску со стены сняли... Может, и не так. Не проверишь, точной информации нет.

Село очень разрослось. Водоканал Днепр — Донбасс проходит в трех километрах, на окраине возник рабочий поселок, появились новые школы.

Той, в которой я учился, давно нет. Сначала это была изба, обычная хата из одной комнаты. В первый класс я пошел в 1946-м, после войны. А в 1953-м построили двухэтажное здание, в нем и занимался до выпускного…

Еще эпизод: окружение советских войск под Изюмом. Там много наших взяли в плен. Не забуду, как мимо села гнали колонну раненых, истощенных солдатиков на станцию, чтобы усадить в вагоны и увезти в концлагеря. Один боец упал. Ослаб, устал месить ногами чернозем. Мама протянула ему сухарик, который для нас держала. Немец подошел и — прикладом. Потом мама долго лежала, не могла встать, только водички просила. Мы с братиком носили…

И учителей никогда не забывал. Всегда буду помнить Ивана Лукича Ленау. Представляете, закончилась война, в Краснопавловку приезжает немец и идет в школу, становится преподавателем у детишек, большинство из которых росли без отцов...

С классной руководительницей отношения у меня не сложились, почему-то она сразу невзлюбила, выгоняла из школы и сообщала потом родителям. Отец брал ремень и воспитывал. Было трудно... А с Иваном Лукичом мы быстро поладили. Он заметил во мне лидера и двигал вперед. Кстати, когда в конце 90-х хоронили моих родителей, именно Ленау помог все организовать. Он мой учитель жизни.

Второй — Николай Гаврилович Лилитко, преподаватель математики. Мы с ним в шестом классе организовали кружок. Математический. В нем было двое — он и я. Николай Гаврилович убеждал, что я должен учиться дальше.

Из наставников в науке, кроме уже упомянутого Виктора Борисовича Лидского, обязан назвать профессора Анатолия Гордеевича Костюченко, академиков Израиля Моисеевича Гельфанда, Андрея Николаевича Колмогорова, Павла Сергеевича Александрова, Мстислава Всеволодовича Келдыша. С ними я плотно сотрудничал.

Горжусь, что могу назвать соратником Илью Романовича Пригожина, лауреата Нобелевской премии. Он автор так называемой системы порядка из хаоса. Пригожин жил и работал в Бельгии. Когда в 90-е приехал в Россию, сам попросил отвезти его в МГУ. Мы стали общаться, он хорошо говорил по-русски. Я рассказывал об университете, а он вдруг увидел на полке мой учебник на английском "Теория операторов", схватил его и сказал, что ради этой книги и пришел ко мне. Далее разговор продолжился на профессиональные темы...

Я стал часто летать к Илье Романовичу в Брюссель, буквально раз в три месяца. Мы подружились, я с семьей его познакомился, с женой. К себе мы с Адой тоже приглашали. Общались до смерти Пригожина в 2003-м. Увы, не смог поехать на похороны. Физически не успевал. Послал венок и соболезнования.

Со многими мировыми величинами мне довелось познакомиться. Скажем, со знаменитым кардиологом Майклом Дебейки. Помню встречу с Александром Исаевичем Солженицыным. Долго беседовали о жизни и науке. Он ведь тоже математик по образованию, а его жена Наташа — моя соратница по мехмату.

С Мстиславом Ростроповичем приятельствовали. С Владимиром Спиваковым, Валерием Гергиевым, Юрием Башметом много лет нахожусь в хороших отношениях, хотя и не могу назвать себя большим знатоком классической музыки.

Назову еще Аскара Акаева, бывшего главу Кыргызстана. Я знал Аскара Акаевича, когда он был президентом Академии наук своей страны. Хороший ученый, блестящий математик. Потом стал политиком, но мы продолжали общаться, дружить. Когда у Акаева возникли проблемы на родине и он обратился за помощью, предложил ему место профессора моей кафедры в МГУ.

С того момента мы с ним написали, наверное, с полсотни серьезных работ по математике и экономике. За пару лет до кризиса 2008 года предсказали его с точностью до дня. И это были не пустые слова, а реальные формулы. Вот и недавно вступили в дискуссию с Римским клубом, который предрек скорый конец человечества при нынешнем потреблении энергии и воды. Доклад вызвал в мире бурю. Он до сих пор обсуждается. А мы с Аскаром Акаевичем с цифрами и уравнениями опровергли утверждение: при разумном поведении государств и общества использование природных ресурсов можно продлить, экологический коллапс отсрочить.

— Значит, конец света не предвидится?

— По этой конкретной причине, надеюсь, нет. По другим — не знаю…

— Вы учителей назвали, а учеников нет.

— У меня любимых много… Наверное, все, кто писал диссертации под моим началом.

И все-таки самый неповторимый — Володя Дубровский. Носил черные очки. Помню, подошел ко мне на третьем курсе и говорит, мол, поставьте задачу, которую другие решить не могут. Я дал задание. Он справился. Взял его в аспирантуру. Володя защитил кандидатскую, докторскую… В какой-то момент стал номером один по своей тематике. А потом, к сожалению, ушел из жизни. Сердце. Как-то я поехал в Магнитогорск, захожу в местный университет, а там аудитория имени Дубровского. Он преподавал у них, вот и назвали в память...

У меня есть очень сильные ученики. Хочется, чтобы творили, продолжали и развивали начатое нами.

И марку Московского университета несли высоко. В 1953 году, когда сдали здание на Воробьевых горах, оно стало символом образования. Послевоенная страна бросила все силы, и мы сделали рывок. Сегодня тоже нельзя допустить, чтобы ведущий университет, где работают 300 академиков, превратился в рядовой. В один из многих…

Не должно с нами этого быть!

— В 85 лет мечтать не поздно, Виктор Антонович?

— Нет. Никогда не поздно. МГУ — моя любовь. Навсегда.

И у меня нет иной цели, кроме той, чтобы наш университет по-прежнему был лучшим, оставался символом.

— А для себя лично?

— Будет достаточно, если это сделаю.

Настоящая публикация не означает одобрение употребления алкогольных и/или спиртосодержащих напитков. ТАСС напоминает, что чрезмерное употребление алкоголя вредит вашему здоровью. Алкоголь противопоказан детям и подросткам до 18 лет, беременным и кормящим женщинам, лицам с заболеваниями центральной нервной системы, почек, печени и других органов пищеварения. Возрастная категория: 18+.