Был-был — и нет
Ненцы остановились далеко: 188 км от Архангельска до Голубино и плюс 280 км — через Мезень в сторону тундры. Дорога сложная, еще и мороз под сорок. Зато глубокое синее небо, легкий летящий при ходьбе снег, прозрачная дымка между деревьями.
— Нянь-нянь! — так зовут прикормленного хлебом оленя.
Олень бежит, пыля снегом, тыкается мягким носом в ладони — "дай-дай". Аккуратно забирает сухари. Не дождавшись добавки, уходит выкапывать из-под толстого слоя снега былинки ягеля.
Ненецкие лайки, наоборот, нетерпеливые. Любопытно лезут в карманы, рюкзак, тоже "дай", только совсем другое — настойчивое, собачье.
Ненцы и коми, кочующие вместе, приходят на зимние пастбища в январе, уходят в первых числах апреля, как только позволит погода.
— Когда время приближается к отелу, нужно уходить. Разродиться олени должны в тундре, — рассказывает Алексей Ванюта, пастух седьмой бригады семейно-родовой общины "Канин". — Тут еще вопрос, кто кого ведет, — они и сами могут уйти. Они нам нужны, а не мы им.
Основное стадо пасется далеко от стойбища, тут рядом, среди деревьев, бродят ездовые олени. Чумов, как можно было бы ожидать, не видно. Кочевники давно живут в брезентовых палатках: собирать быстрее, весит меньше. А когда постоянно передвигаешься вместе с домом — это плюс.
В бригаде семеро пастухов, зимой они не находятся со стадом круглосуточно, а приезжают проверять. Как только пойдут в сторону Канина, летних пастбищ, будут дежурить, по очереди сменяя друг друга.
Между палатками стоят снегоходы, видны телевизионные тарелки, шумят генераторы, есть спутниковые и мобильные телефоны и тут же — рядом — традиционные грузовые и ездовые сани, дети в паницах (национальная одежда, сшитая мехом наружу), мужчины в малицах (национальная рабочая одежда, сшитая мехом внутрь). Одно не мешает другому, скорее дополняет, облегчает жизнь.
— Снегоход в зимнее время быстрее. Сейчас все на нем — например, за оленем съездить, раньше на лыжах ходили. Хотя расход топлива очень большой. У нас отечественные "Бураны" в основном — они проходимее, и если сломается, то понятно, как чинить. Даже в дороге можно справиться.
Малица с накинутым сверху савиком — суконной рубахой — позволяет спокойно переждать ночь в тундре, если вдруг не смог доехать до дома. "А у вас что? Ну разве это одежда?"
Кажется, что почти все олени одинаковые, но кочевники безошибочно найдут своих среди стада. Оказывается, по клейму.
— Летом, когда телята подрастут, мы загоняем их в кораль (переносной загон для оленей, используемый для хозяйственных и ветеринарных нужд — прим. ТАСС) между двух озер. И когда каждая самка-важенка выводит своих телят, мы клеймим их по отметке матери.
Алексей хорошо говорит по-русски, как и все в тундре, хотя знает и свой родной — коми. Его дети выучили только отдельные слова, но не могут сложить их в предложения. Иногда Алексей общается по коми, но русский остается основным языком.
— Бригад стало меньше: было одиннадцать, сейчас восемь. В других колхозах мало молодежи, не хватает пастухов. А у нас даже молодые семьи есть. Только девушек не хватает. Многие уезжают учиться в город, там и остаются.
Чумработница Рая подтверждает слова Алексея и добавляет, что и своим дочерям желает другого будущего.
— Не хотят девчонки возвращаться в тундру. Хочется, чтобы дочерям было легче жить. Пусть они учатся, чтобы у них все было не как у нас. Здесь сложно, понимаете? Я им даже не показываю, как шкуры выделывать или шить. Я не хочу!
Сын Раи, хоть и учится в шестом классе, наоборот, хочет быть оленеводом и кочевать.
В палатке у Раи хорошо. Слева топится печь, за ней небольшая "кухня", справа — сложенные для сна подушки и одеяла, посередине крашеные доски — пол и стол. Ничего лишнего, что помешало бы быстро собраться и перекочевать на другое место. Один из гостей стойбища скажет: "Я взял ипотеку на 15 лет, а тут 15 минут — и ты свободен, идешь, куда хочешь".
Официально Рая работает чумработницей более десяти лет. Говорит, что зарплата не устраивает, последний раз получила около шести тысяч. Поэтому берет заказы и шьет одежду. Уже не совсем традиционно — жилами, а просто крепкими нитками.
Рая выглядывает в окошко над дверью в палатке, смотрит, куда убежала девчушка — гостья из соседней бригады. Та без шапки, беззаботно и счастливо, возится с щенками.
— Наша жизнь — это же стихия, — Алексей прихватывает за ошейник оленя, тот приучен откликаться на имя. — И дело привычки. Чтобы оленеводство не исчезло, надо, чтобы молодежь в тундре оставалась, был хороший выпас, чтобы олени были.
Раньше бригады сталкивались с воровством оленей во время перехода с летнего пастбища на зимнее, ничего с этой проблемой сделать не могли. "Мы стадо гоним, а они уже за нами на снегоходах, ждут, когда кто-нибудь отстанет", — вспоминает Алексей.
Сейчас стало безопаснее: в 2013 году губернатор Архангельской области Игорь Орлов приезжал в стойбище на снегоходе, и ему рассказали о проблеме. Глава региона обратился к полиции с просьбой обеспечить правопорядок стойбищ на период стоянок.
Бывший бригадир кочует со всеми, хотя уже немолодой.
— Говорит, что не может в деревне жить. В тундре человек всегда в движении, всегда что-то делает, а в деревне остался — и развалился. Смысл теряется. И жизнь становится недолгая как будто. Был-был — и нет.
Алексей замолкает. Не хочет говорить о невозможной в деревне свободе, какая есть только в тундре. О кочевой жизни со всеми ее противоречиями, сложностями, о воргах-дорогах, ведущих сразу к двум морям, Белому и Баренцеву, о земле, начинающейся у твоих ног и упирающейся в далекий, почти невидимый горизонт.
"Гуччи" — на бал, малицу — в мороз
— Поколения меняются, кто-то в тундре остается, кто-то уходит в город. Родители кочуют, а дети живут в деревне. И наоборот, — говорит Владислав Песков, директор ГУП НАО "Ненецкая компания электросвязи", чья мать — ненка, а отец — русский. — Один человек с Ямала сказал: ты должен объединить лучшее от двух народов и продвинуть свой маленький народ. Я считаю, что все должно развиваться. Человеку нужно двигаться, оленеводу — ямдать (кочевать — прим. ТАСС) на новое место. Я сторонник этого движения. Есть мнение, что нужно обязательно остаться оленеводом: кочевать, ездить на оленях, не пользоваться снегоходом. Но русские, например, не ходят в лаптях и косоворотках, однако до сих пор помнят, что они русские.
Владислав считает: чтобы сохранить коренное население, нужна не только поддержка от государства, но и запрос от самих людей, внутри самого народа. "Чтобы было не стыдно быть ненцем, не стыдно носить малицу. Но это нужно себя переломить, а не спрашивать кого-то, "можно ли?".
— Я вообще за гармонию: "Гуччи" — на бал, малицу — в мороз. Когда есть развитие — не возникает обиды одного народа на другой. Объединились — и полетела, например, совместно сделанная ракета в космос.
Владислав пытается заинтересовать молодежь изучением программирования. "Я делал какие-то вещи на ненецком для интернета, не нашел единомышленников. Нет того, кто хотел бы участвовать в этом. Должна быть некая критическая масса, которая скажет: какая классная штука! Давай делать!"
— Что касается языка — еще не появилась молодежь, которая хотела бы на нем говорить. Должен быть интерес: у старшего поколения он есть, потому что на ненецком языке они могут поговорить о своем, о сокровенном, — считает Влад. — Искусственно нельзя навязать народу желание говорить на своем языке. Можно только сохранить, записать, зафиксировать. Для тех, кто захочет изучать его потом.
Дело не только в утрате языка, но и, например, в системе образования. Детей кочевников в семь лет забирают в интернат, отрывают от семьи и традиций.
— Жизнь ребенка в интернате должна быть прямо связана с хозяйством. Чтобы дети ели привычную пищу, чтобы в интернате стоял чум и они могли туда заходить, были бы олени, нарты. Чтобы знали, как починить лодку, обслужить снегоход. Если ребенок учится в деревне, он должен знать, как рыбу ловить, как оленей пасти.
Владислав — автор идеи "Окна в НАО", замысел прост: в населенных пунктах округа стоят камеры, которые работают в режиме онлайн. Проект принес много неожиданных результатов и смыслов.
— Все началось с одной камеры — в Нарьян-Маре плохо убирали снег, и были споры по этому поводу. Мы поставили камеру, и через интернет можно было все увидеть онлайн. Потом вторую — рядом с рекой Печорой, там проходят суда, ездят на лодках, зимой — на снегоходах. Камера стала очень популярной.
Теперь кто-то смотрит перед дальней поездкой погоду, старики из маленькой деревни узнают, выехали ли к ним внуки, кто-то наблюдает за природой и северным сиянием, постоянно передают приветы.
Проекту уже шесть лет, теперь в округе около 30 камер общего доступа.
— Это же так просто: можно показать красоту своего города или небольшой деревни. Может быть, и люди чаще бы вспоминали свою малую родину, может, кого-то и потянуло бы назад.
Чувствительный вопрос
Юрий Сумароков, начальник управления международного сотрудничества Северного государственного медицинского университета, больше десяти лет изучает важную проблему: высокий уровень суицида у представителей коренных народов мира — от Ненецкого автономного округа до Северной Америки.
Говорит, что ситуация в России улучшается: с 2002 по 2012 год НАО был на первом месте по количеству случаев добровольного ухода из жизни (в отдельные годы зафиксировано более 100 случаев на 100 тысяч), по данным 2019 года — 25 случаев на 100 тысяч.
— Это очень сложный и чувствительный вопрос. С одной стороны, мы связываем уровень самоубийств с употреблением алкоголя. С другой — с утратой чувства принадлежности к семье, своему народу.
Как только люди утрачивают национальную культуру, язык, меняют образ жизни, они приобретают повышенный риск развития тревоги, депрессии, одиночества и безысходности и, как следствие, склонность к суициду. Помимо чувства принадлежности, есть еще и чувство связанности. Чем ты связан с родом? Конечно, языком. Традиции умирают вместе с его утратой.
Сумароков тоже говорит: есть книги, учебники, но нет запроса на изучение языка. Если сравнить 2002 и 2010 годы, то количество владеющих языком в НАО снизилось в три раза. А это очень важный элемент сохранения психического здоровья, ведь язык — "кратчайший путь к мозгу".
— Уходит старшее поколение, а молодежь не успевает выучить язык. Это глобальная проблема большинства коренных народов. В Канаде, где очень остра проблема суицидов у коренных жителей, я разговаривал с людьми в одной из резерваций кри (народность в штате Манитоба — прим. ТАСС). Один подросток буквально плакал, рассказывая, что никто не учит его языку. Старики не захотели, среднее поколение не знает само. Если говорить про НАО, то язык во многом нужен только тем, кто ведет традиционный образ жизни, он им необходим, потому что многие вещи по-русски не объяснишь. А изучать его в интернате зачем? Какая мотивация?
Другая проблема — гендерный дисбаланс, девушки не хотят оставаться в тундре. "Там для них нет возможности для развития, самореализации. Они видят, что вокруг яркий красивый мир, а ты должна уйти в тундру. И весь твой мир ограничится чумом, хозяйством, детьми и оленями. Не все к этому готовы. Их мечта — получить образование и уехать. Развивать традиционный образ жизни без женщины невозможно, она хранительница очага".
— Рецептов универсальных нет. Но чтобы сохранить язык, нужна государственная программа. Сейчас во многих чумах есть интернет, может быть, начать с разработки каких-то доступных программ, приложений. А дальше, может, дойдем и до психолого-психиатрической поддержки на национальном языке, с учетом традиций и особенностей коренного народа.
Вера Костамо