В среду открывается очередной Петербургский международный экономический форум, на котором чиновники, предприниматели и ученые будут обсуждать самые острые вопросы развития экономики в России и в мире. Главным вызовом сегодняшнего дня многие экономисты называют стремительный откат мира от глобализации, главного драйвера экономического роста последних десятилетий. Самые глубокие пессимисты даже предрекают, что торговые войны, которые разгораются между разными странами, прежде всего между США и Китаем, могут рано или поздно выйти за рамки исключительно торговых.
Еще один вопрос, который будет обсуждаться на форуме, — это темпы роста мировой экономики и их влияние на российскую экономику, тем более что президент РФ Владимир Путин поставил однозначную задачу правительству — Россия должна расти как минимум такими же темпами, как и остальной мир. Прогнозы говорят, что мировая экономика замедляется, и причиной этого стало именно падение мировой торговли.
Не менее важный вопрос — это роль бизнеса в перераспределении мирового богатства, которое очень далеко не просто от совершенства, но и от элементарной справедливости. Многие политики в разных странах строят свои избирательные кампании и побеждают, как раз эксплуатируя запрос общества на социальную справедливость после десятилетий слепой веры в волшебную "руку рынка", которая все отрегулирует исходя из принципов здравого смысла и равенства возможностей.
Эти темы волнуют и российских, и международных экономистов. Одним из главных российских специалистов в сфере международной экономики, способным авторитетно говорить об этих вопросах и с российской, и с международной позиции, можно назвать Алексея Можина. Он свыше четверти века представляет интересы России в штаб-квартире МВФ. Последние пять лет он — дуайен совета директоров фонда, подписывающий от его имени важнейшие документы. Формально именно он "принимал на работу" нынешнего директора-распорядителя организации Кристин Лагард.
В ходе недавнего визита в Москву он согласился по моей просьбе максимально просто — "на пальцах" — пояснить, что творится сейчас с мировой экономикой и какие есть ответы на главные вызовы.
Как правильно считать деньги
Темпы роста ее заметно замедляются — по прогнозу МВФ, с 3,6% в 2018 году до 3,3% в нынешнем, а по оценкам Всемирного банка — вообще с 2,9% до 2,6%. Кстати, разительное расхождение в этих цифрах вызвано разной методикой подсчета: сводя экономики стран мира к единому знаменателю, банк считает по текущим валютным курсам, а фонд — по паритету покупательной способности (ППС).
По сути, первый показатель позволяет судить о том, сколько товаров и услуг мы можем купить, скажем, на свои 100 рублей за рубежом, поменяв их на другие валюты, а второй — что можно приобрести на них же у себя дома. Можин подчеркивает, что ни один из методов оценки сам по себе не лучше и не хуже другого, но картины мира они дают принципиально разные.
Для России это важно, например, с точки зрения известной задачи — войти к 2024 году в пятерку крупнейших экономик мира. Если считать по валютным курсам, цель эта многим кажется недостижимой, но по ППС (а живем-то мы, в конце концов, у себя дома, зарплату получаем и тратим в рублях) она вполне реальна. Россия уже сейчас на шестом месте — после Китая, США, Индии, Японии и Германии.
"При этом у Германии, по-моему, 3,2% мирового ВВП, а у России — 3,1%, — говорит Можин. — То есть, по сути, поставленная задача требует всего-то навсего, чтобы в ближайшие годы Россия росла чуть быстрее Германии. Которая не очень-то и растет, как и вся Европа".
Что плохого в глобализации?
Это возвращает нас к вопросу о том, почему и фонд, и банк хором предрекают замедление мирового экономического роста. Ответ в принципе известен: из-за торможения одного из главных локомотивов такого роста — международной торговли. В мире усиливается протекционизм, возводятся все новые и новые торговые барьеры, начинаются торговые войны. Инициируют их чаще других США, хотя, по словам Можина, тут "можно даже не переходить на личности".
Важнее, по его убеждению, другое. "Сокращение объемов мировой торговли — наиболее яркое физическое отражение деглобализации", — подчеркивает специалист. И напоминает, что отпор глобализации дается "в наибольшей степени именно в развитых странах". Политическим отражением протестных настроений становятся результаты голосований — в том числе на референдуме по выходу из ЕС в Великобритании и на последних президентских выборах в США.
Но возникает следующий вопрос: а что, собственно, плохого в глобализации? Разве она не способствует международному разделению труда, которое ведет к повышению производительности и росту благосостояния? Разве не с ней принято связывать (во всяком случае, на Западе и в том же МВФ) поразительные успехи Китая, выведшего из состояния нищеты 800 млн человек?
Можин этого не отрицает. Но подчеркивает, что у глобализации проявилась и оборотная сторона, негативные "побочные эффекты", включая "рост социального неравенства во всех странах"
Об этом в последние годы действительно писано-переписано. Достаточно напомнить, что действующий президент США Дональд Трамп опирался на пути в Белый дом именно на людей, отброшенных на обочину жизни процессами глобализации. Это им он обещал "снова сделать Америку великой", что и выполняет теперь с помощью своей националистической, протекционистской, волюнтаристской политики.
Власть рынков
Но в чем, однако, связь между глобализацией и усилением неравенства? Отвечая на этот вопрос, Можин отчасти отступает от ортодоксальных догматов МВФ. По его убеждению, главная проблема в том, что глобализация сопровождалась резким усилением влияния финансовых рынков.
Само по себе такое влияние всегда было, есть и будет. Развитые финансовые рынки не просто полезны, а жизненно необходимы для любой экономики. Например, их традиционная роль — переводить сбережения в инвестиции. Тот же Трамп не устает хвалиться ростом финансовых рынков как самым наглядным подтверждением успехов своей экономической политики.
Но при этом в пределах отдельных стран рынки все же регулируются, их влияние отчасти уравновешивается властью политических органов. А на наднациональном уровне такого противовеса нет.
И потому в условиях глобализации, по убеждению Можина, влияние рынков, по сути, перерастает в их власть — в способность диктовать национальным правительствам свою волю, а при "непослушании" и "жестоко наказывать их" — например, путем вывода капиталов. Условия для этого заложены в самой международной валютно-финансовой системе, ключевые правила которой — это свободное движение капиталов и свободно плавающие обменные курсы валют.
"Гонка на понижение"
Очень многие, в том числе и среди специалистов, считают, что так и должно быть. На их взгляд, рынки делают полезное дело, "наказывая" страны и правительства, проводящие "плохую, неправильную" экономическую политику.
Но Можин с этим не согласен. Прежде всего, у него, по его словам, "большое сомнение вызывает компетентность этих самых финансовых рынков", способность их действительно отличать хорошую политику от плохой.
Рынки "подвержены стадному чувству" и "не очень-то хорошо считают риски", — напоминает специалист
Главное же, на его взгляд, даже не в этом, а в наличии у рынков "собственной повестки дня", подчиненной одной сверхзадаче — "зарабатыванию денег". "Диктуя экономическую политику странам, они как бы заставляют их действовать в своих интересах, — поясняет собеседник. — А именно — снижать налоги, ослаблять регулирование. А соответственно и урезать социальные программы".
На профессиональном жаргоне экономистов такой подход именуется race to the bottom, то есть "гонка на понижение", стремление "раньше других опуститься на дно". "Странам, которые имеют дорогие социальные системы, становится все труднее и труднее конкурировать со странами с низкими налогами и с неразвитыми социальными системами, — указывает эксперт. — Они вынуждены идти на понижение налогов, на удешевление своих социальных систем. А это прямой путь к усилению неравенства".
Кстати, в мире, как известно, существуют и вовсе безналоговые зоны — офшоры. И Можин обращает внимание, что в последние годы борьба с уклонением от уплаты налогов стала одной из главных тем на совещаниях "Большой двадцатки" мировых держав (документы для таких встреч традиционно готовятся в МВФ). На его взгляд, это связано с тем, что страны с низкими налогами, прежде всего США, "наконец-то увидели, что теряют от конкуренции с офшорами больше, чем зарабатывают на конкуренции со странами с высокими налогами, прежде всего странами континентальной Европы".
Последние же, по сути, вообще оказываются между молотом и наковальней. Даже их собственные компании — скажем, французские или немецкие — норовят сами уйти или хотя бы увести свои инвестиции туда, где налоги поменьше. С другой стороны, участие в "гонке на понижение" грозит острейшими социальными проблемами. "Вот во Франции попробовали — и Париж горит", — констатирует собеседник.
Как "спасти глобализацию"
В целом, на его взгляд, "мир, управляемый финансовыми рынками, — это мир уродливый, безобразный".
"Ведь что движет финансовыми рынками?" — спрашивает он и сам себе отвечает: "Прежде всего — баланс между страхом и жадностью". На языке МВФ этот баланс называется "аппетит к риску", с иронией уточняет специалист.
Чтобы "спасти глобализацию", с точки зрения Можина, необходимо "если не совсем устранить, то хотя бы смягчить ее негативные побочные эффекты". Для этого, как он поясняет, требуется прежде всего "значительно усилить международную координацию экономической политики", в том числе по налогам и в социальной сфере.
"Но это гораздо легче сказать, чем сделать, — вздыхает он. — Сейчас никто не хочет спасать глобализацию. Скорее наоборот, протестные движения антиглобалистов заставляют правительства искать способы от нее закрыться".
Исторические параллели
Впрочем, по словам собеседника, и прежние попытки глобализации в мировой истории тоже сходили на нет. Он их насчитывает "не две и не три", а больше — начиная еще с библейских времен.
Например, на его взгляд, то, что произошло в древней Иудее после ее завоевания римлянами, "по силе удара по мозгам" сопоставимо с "шоковой терапией" в постсоветской России. "Когда патриархальная Иудея стала сначала римским протекторатом, а затем и римской провинцией, она сразу оказалась втянутой в круговорот римской торговли, римского капитализма", — поясняет эксперт, специально изучавший этот период.
В частности, по его словам, древнееврейский шекель был тогда вытеснен из обращения "долларами и евро того времени — римскими динариями и греческими драхмами". Но вот в Иерусалимском храме пожертвования и сборы по-прежнему взимались в шекелях.
Можин полагает, что именно поэтому на ступенях храма и находились менялы, которых, согласно всем четырем каноническим Евангелиям, разогнал однажды на Пасху Иисус Христос. И он считает, что это косвенное подтверждение "историчности Иисуса", потому что "придумать подобный контекст невозможно".
Ближе к нашим дням собеседник видит параллель в "мощнейшей глобализации" конца XIX — начала XX века. Она, конечно, так не называлась, но была, на его взгляд, во многом глубже нынешней хотя бы потому, что опиралась на "единую мировую валюту", которой служило золото, и почти полную свободу миграции.
Завершилась "глобализация" столетней давности Первой мировой войной. Хотя перед ней, по словам Можина, все хором заверяли друг друга, что война невозможна, — "именно в силу того, что переплетение экономик казалось для этого слишком глубоким".
Может быть, в этом и заключается самый убедительный довод в пользу того, чтобы продолжать глобализацию?
Андрей Шитов