— Андрей Дмитриевич, как сегодня себя чувствует система онкологической помощи в РФ на фоне санкций?
— Санкции заставили нас активизировать собственные ресурсы, например, в производстве радиофармпрепаратов и развитии технологий их применения. И если раньше в основном наша страна продавала за рубеж сырье для изотопов, используемых в медицине, то сейчас мы ведем переговоры со многими иностранными государствами о поставке уже готовых препаратов и обучении их применению. Благодаря дальновидной политике Минздрава России, поддержавшего наши инициативы, сегодня мы внедряем новые технологии лечения метастатического рака с применением синтезированных в России препаратов на основе Рения-188, Лютеция-177, Актиния-225.
В НМИЦ радиологии эти препараты применяются не только для лечения рака предстательной железы, но и рака печени, нейроэндокринных опухолей, а также неонкологических заболеваний, к которым относят хронический артрит и синовит. Более того, правительство Российской Федерации разрешило открыть таким крупным научным центрам, как наш, собственные ядерные аптеки, на базе которых мы сами производим радиофармпрепараты (РФП) для своих нужд. Кстати, именно НМИЦ радиологии стал первым, где появилась такая аптека.
— Последствия пандемии коронавируса еще ощущаются, в том числе в отношении целевых показателей федерального проекта "Борьба с онкологическими заболеваниями"?
— Безусловно, пандемия не могла не отразиться и на системе оказания онкологической помощи не только в России, но и во всем мире. Однако, я должен обратить Ваше внимание, что в нашей стране ее последствия для окнослужбы, которая продолжала свою работу, оказались минимальными. У нас, в отличие от западных клиник, не закрылся ни один диспансер или профильное отделение. Все благодаря совершенно другой системе организации противораковой помощи, которую заложило постановление Совнаркома еще в 1945 году. Российская онкологическая служба имеет относительно автономный характер, поэтому и изолировать, закрывать ничего не пришлось.
Конечно, в этот период была приостановлена массовая диспансеризация, профилактических обследований было меньше, вполне ожидаемо это сказалось на некоторых целевых показателях федерального проекта, таких как ранняя выявляемость, например. Но к сегодняшнему дню мы констатируем, что статистика пришла в норму, и по результатам прошлого года мы видим, что рост выявляемости по сравнению с 2021 годом составил 8%. Причем на первой-второй стадиях зарегистрированы более 60% новых случаев. Хорошая динамика у нас и по такому целевому показателю, как удельный вес больных, состоящих на учете пять и более лет. Это напрямую связано с более эффективными результатами лечения и реабилитации, внедренными за время реализации федерального проекта.
Да и, конечно, нужно отметить такой факт, как развитие системы телеконсультаций и телекоммуникаций в медицине. Тоже поначалу это была скорее вынужденная мера во время пандемии — врачам нужно было продолжать общаться между собой. Количество экспертных консультаций специалистов нашего Центра выросло с двух тысяч в 2019 году до 17,5 тысяч в 2023-м. То же самое можно сказать и о практике "второго мнения" — пересмотре стеклопрепаратов и дисков. "Образы" и того и другого теперь можно передавать через новые каналы связи, преодолевая огромные расстояния одним кликом мыши.
— Сократилось ли в России число пациентов, которые обращаются с крайне запущенными случаями? Необходимо ли расширение перечня мероприятий по выявлению злокачественных новообразований (ЗНО)?
— По ситуации с выявлением онкозаболеваний на ранних стадиях я уже сказал — да, она выровнялась, тенденции к росту этого показателя стали стабильными и предсказуемыми. Мы не устаем повторять, что раннее обнаружение рака — это залог эффективной борьбы с ним. Способы всем известны, это в том числе обязательный повозрастной скрининг, в который у нас в стране включены семь локализаций, в отличие от рекомендаций Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) и практики многих стран. Там наблюдают только за тремя категориями потенциальных заболеваний — раком молочной железы, шейки матки и прямой кишки. У нас дополнительно включены рак легких, желудка, кожи, предстательной железы — то есть по самым частым локализациям.
Сейчас нам важно сосредоточить усилия на профилактике онкологических заболеваний, а именно — пропаганде здорового образа жизни и отказе от вредных привычек, повышении онкологической настороженности и ответственного отношения людей к собственному здоровью
В настоящее время мы приступаем к реализации нового национального проекта, направленного именно на сбережение здоровья нации и воспитание ответственного отношения к своему здоровью.
— Есть ли у Вас какие-то свои правила, которых Вы придерживаетесь относительно здорового образа жизни?
— Я стараюсь, конечно, за собой следить, потому что тяжело, и в операционной иногда часами стоишь. Я стараюсь и ходить много, если есть возможность, и по утрам, и вечером, пешком много стараюсь ходить. Вовремя ложиться спать, высыпаться не всегда удается, но когда есть возможность, я это делаю.
— Вижу, что во время интервью просто кипяток пьете, а не чай. Почему?
— Я просто не очень люблю чай. Не понимаю в чае. У меня папа любил чай, может быть тогда я с ним чая напился. А так, в общем, люблю больше кипяток и кофе люблю.
— В возрасте 40-50 лет многие люди начинают резко бросать свои вредные привычки, переосмысление происходит. Могут ли такие резкие отказы спровоцировать онкологические заболевания?
— Нет, не могут. Дело в том, что эти вредные привычки, особенно курение, по некоторым локализациям, эти пациенты болеют в 30 раз чаще. Причем это не только рак легкого: это и гортань, это и пищевод, причем тяжелые раки и рак мочевого пузыря. Ведь эти смолы все плавают в мочевом пузыре, которые вдыхаем. Курить надо бросать. Злоупотребление алкоголем, конечно тоже, особенно крепким.
— Какие регионы Вы можете назвать лидерами по выявлению и лечению онкозаболеваний, а какие, напротив, отстают?
— В нашей курации, как федерального центра и главного онколога Минздрава России, находится 40 субъектов Российской Федерации, в том числе новые регионы — Донецкая и Луганская народные республики. Большинство из них поступательно реализуют программу по борьбе с онкологическими заболеваниями в рамках нацпроекта, который заканчивается в этом году. Все регионы получали значительные средства на масштабное техническое перевооружение онкологической службы. По данным на конец прошлого года, в онкологические учреждения было поставлено более 13 тысяч единиц медицинского оборудования, в том числе — 841 аппарат так называемой "тяжелой техники". За пять лет в стране было открыто 552 центра амбулаторной онкологической помощи (ЦАОП), 221 региональное медицинское учреждение было переоснащено, десять объектов сданы после строительства или капитальной реконструкции. Нет ни одного онкодиспансера, которого бы не коснулись эти перемены. Большинство диспансеров теперь имеют свои диагностические службы, лаборатории, многопрофильную клиническую базу, высокооснащенные операционные, собственные отделения лучевой терапии, что позволяет им оказывать высокотехнологичную помощь на местах.
Но это не значит, что регионам некуда расти. У федерального проекта есть целевые показатели, и у кого-то они лучше, у кого-то — пока хуже. Так что работы еще много, и для того, чтобы преуспеть в нашем деле, есть замечательное правило — всегда находиться в поиске.
Мы постоянно выезжаем в вверенные нам регионы с научными конференциями и мастер-классами— это стало возможно только при достижении регионами определенного уровня технического обеспечения, о котором я говорил выше, и знаний, которыми обладают сотрудники на местах. Во многих областях врачи уже применяют самые последние достижения в науке и клинической практике. Этому, кстати, в большой степени способствует и современный уровень коммуникаций между нашими учреждениями. По вторникам и пятницам мы проводим региональные утренние конференции с подключением более 40 онкодиспансеров, институтов и центров, в том числе и из стран СНГ, во время которых идет прямой обмен между коллегами лучшими практиками и успехами в научных изысканиях. С помощью современной информации все достижения становятся общим капиталом в борьбе с единым врагом. И тут ни границ, ни различий национальных, религиозных, политических у нас нет.
— Изменилось ли в обществе отношение к онкологическим заболеваниям, перестали ли люди воспринимать это как смертельный диагноз?
— Опыт работы Всероссийского информационно-просветительского проекта "Онкопатруль" за пять лет показывает, что в обществе значительно изменилось отношение к этой теме, люди, в общем-то, перестали бояться самого термина "рак". Ведь раньше человеку даже не всегда озвучивали этот диагноз. Сегодня население видит, каких реальных успехов добилась онкологическая наука и служба.
– Но при этом, когда семья человека узнает о таком диагнозе, первая реакция, конечно, шок, и люди не знают, что им делать. Какую Вы последовательность действий могли бы рекомендовать?
— Во-первых, это, конечно, замечательно, когда у человека есть семья и есть человек, который поддержит. Мы видим, что это одна из самых важных онкопсихологических поддержек. Психологи — это хорошо, но если хорошие отношение в семье, со своими близкими, то это очень важно.
Теперь, что касается человека. Сейчас, надо признать, что онкологическая служба, онкология, как наука против рака, очень здорово шагнула, мы стали брать очень тяжелых больных, с одной стороны, но и стали также получать больных с ранней стадией заболевания за счет четко налаженной службы и маршрутизации. Ранних стадий вообще пугаться не стоит, мы их излечиваем успешно, например, первую и вторую стадию рака молочной железы. Это заболевание массово встречается у женщин. Практически 95 процентов излечиваются на ранних стадиях. Поэтому, как раз обращаясь к СМИ, за счет положительных публикаций о врачах, мы видим большее посещение врачей, это очень важно. Пациенту нужно доверять доктору, потому что все-таки онкологические заболевания — хронические, пациент все равно остается на учете, несмотря на то, что он даже может быть излечен. Все равно десять лет он точно остается под наблюдением, многих мы снимаем через пять лет, но мы не советовали бы пациентам забывать о тех сроках обследования, которые, кстати, опубликованы на сайте главного онколога, на сайте Минздрава, и повозрастные таблицы обследований тоже.
Еще о чем нужно не забывать нашим многоуважаемым пациентам, что если у них выявили один рак, это не освобождает пациента от того, чтобы не исследовать другие локализации, потому что, к сожалению, мы видим и первичную множественность. Приобрести один рак — не значит, что вы будете избавлены от другого рака.
— Наверное, немного странный вопрос для врача, но верите ли Вы в лечение онкологии без традиционной медицины — например, руками хилеров?
— Я не видел ни одного пациента, вылеченного от рака с помощью методов нетрадиционной медицины, но видел последствия такого "лечения". Сегодня в нашей стране, и во многом благодаря СМИ, делается очень многое, чтобы привлечь внимание наших граждан к этой теме, быть осторожными и бдительными к действиям таких псевдоспециалистов. Беда в том, что пока пациенты верят в "волшебную" таблетку, которую продают эти недобросовестные люди, они лишь упускают драгоценное время, которое можно было бы посвятить реальной борьбе с болезнью. И от этого очень, очень горько и обидно.
В очередной раз хочется напомнить нашим гражданам, что главный враг рака — это ранняя диагностика. Поэтому так важно ходить на регулярные профилактические осмотры, сдавать специфические анализы по возрастным периодам. Не нужно медлить с походом к врачу, прибегать к "народным средствам", целителям и шарлатанам в надежде на избавление от этого недуга. Чем раньше заболевание будет выявлено и начато соответствующее лечение, тем больше шансов появляется у пациента на его излечение.
— Как, на ваш взгляд, человек с онкологическим заболеванием может помочь своему лечащему врачу? Как стоит ему себя вести со своим врачом?
— Врачу очень важно понять, что ему доверяет пациент. Помимо работы врача, конечно, врач должен работать в этом направлении — душевно и быть опытным, но если, конечно, доверяет пациент, то с таким пациентом гораздо легче работать. Мы абсолютно не запрещаем второе мнение, наоборот, нам спокойнее будет лечить, если там совпадает мнение. Поэтому мы всегда знаем, что такой больной, как правило, если он тебе доверяет, он вернется. Есть пациенты, с которыми мы дружим уже по 30 лет.
— Сложная тема практически для всей системы здравоохранения — кадры. Есть ли в России дефицит онкоспециалистов?
— Нужно отметить, что дефицит кадров в области медицины существует во всем мире. Например, согласно данным ВОЗ, дефицит врачей в мире составляет 4,3 миллиона человек. Только представьте, это целый город или даже маленькая страна.
С другой стороны, сейчас уже можно абсолютно точно говорить, что начиная с 2019 года число врачей-онкологов растет, что свидетельствует о правильно выбранном курсе и Минздрава России, и профильных региональных департаментов, и властей. Напомню, что Департамент кадровой политики и образования Минздрава совместно с Министерством образования России в свое время разработали план подготовки необходимых кадров с учетом региональных потребностей. Для каждого субъекта Федерации были определены не только существующий уровень кадрового дефицита, но и дорожная карта по его устранению. В рамках этого проекта перед ведущими медицинскими вузами страны были поставлены конкретные задачи. В рамках нашего НМИЦ радиологии мы также увеличили набор ординаторов-онкологов, радиотерапевтов, хирургов из регионов. За год только через наш Центр проходят обучение более 300 аспирантов и ординаторов, а также 18 тысяч слушателей курсов повышения квалификации на базе всех трех филиалов Центра. Профессия онколога стала действительно привлекательной, о чем свидетельствует наш высокий конкурс в ординатуру.
Еще одно важное направление — поддержка молодых специалистов в регионах: создание необходимой инфраструктуры и условий для комфортной работы — доступное жилье, детские сады и школы для членов семей, приличные зарплаты.
— Врач-онколог постоянно испытывает психологическую нагрузку. Как вы с ней справляетесь?
— Я другим врачом-то и не работал толком, поэтому я не знаю, какая другая нагрузка. А что, хирургу, который дежурит по Скорой помощи, проще? Нет. Каждая врачебная специальность — непростая. И на вызовах я работал фельдшером на Скорой помощи, все это помню, там было непросто тоже.
— Германия и Израиль считаются лидерами в лечении онкозаболеваний. Согласны ли Вы с этим?
— И в Германии, и в Израиле действительно традиционно сильны и хирургические школы, и школы химиотерапии. Но очень дорого! Напомню, что, например, в Германии основная часть лекарственной базы поступает из США, а дженериков наши немецкие коллеги делают не так много. Причем это и для самих немцев лечение дорогое, вплоть до того, что они вынуждены переносить часть своей страховки внутри семьи на того, кто заболел, чтобы покрыть расходы на лечение.
Хочу пояснить для всех наших читателей — в России, как и во всем мире, лечение злокочественных новообразований (ЗНО) проводится по единым международным стандартам. Российские клинические рекомендации учитывают эти международные протоколы лечения, безусловно. И если лечение онкологического заболевания для граждан России на ее территории в государственных медицинских учреждениях осуществляется в рамках программы государственных гарантий по программам ОМС и высокотехнологичной медицинской помощи (ВМП), то есть бесплатно для пациента, то лечение за границей для наших соотечественников только платное. К тому же за иностранных пациентов зарубежные клиники не несут ответственности перед своими страховыми компаниями, то есть спросить кого-то за результат будет просто невозможно.
— Есть ли нам чему поучиться у зарубежных коллег, а им у нас?
— По многим направлениям, я считаю, мы сегодня находимся на передовых позициях: например, в таких методах лечения, как реконструктивно-пластическая хирургия, радиоэмболизация, протонная и брахитерапия. Есть технологии, которые практически не применяются за рубежом в силу их невероятной сложности и стоимости.
Любопытно, что наши зарубежные коллеги продолжают негласно следить за нашими успехами, мы это видим по статистике онлайн-подключений к нашим различным научным мероприятиям, таким как наш ежегодный форум онкологии и радиотерапии "Ради Жизни". Это большой съезд специалистов, в том числе и зарубежных, в седьмой раз прошел с 16 по 20 сентября в Москве. Традиционно в нем приняли участие представители Монголии, Китая, Венгрии, Турции, стран СНГ. Мы не потеряли связи с мировым профессиональным сообществом, встречаемся и на международных заочных панелях. Недавно, например, наши брахитерапевты принимали участие в евроазиатском диалоге, который проходил в Германии, и выступили там с очень интересными докладами. Не так давно наши онкогинекологи ездили в Турцию на международную конференцию по женскому здоровью, и их выступление тоже вызвало большой интерес у коллег. Ведь побороть рак — общая задача, не имеющая границ. Мы многому учимся друг у друга.
— Россия добилась больших успехов в сфере испытания и внедрения инновационных методов лечения, в том числе в проведении изолированной химиоперфузии печени. Разрабатываются ли подобные операции для других органов?
— Использование перфузионных технологий в онкологии является перспективным направлением при лечении метастазов различных локализаций, хотя и имеет ряд ограничений. Так, с 2020 года мы накопили самый большой в Европе опыт применения метода изолированной химиоперфузии печени при метастазах увеальной меланомы. Подобный подход применяется с высокой долей эффективности при нерезектабельных саркомах конечностей и метастазах в легких. Недавно у нас прошли доклинические и первая фаза клинических испытаний химиоперфузии головы и шеи при злокачественных глиомах головного мозга. Кроме этого, применение данной технологии позволяет повысить безопасность выполнения таких операций, как тромбоэкстракция при высоких опухолевых тромбах нижней полой вены.
— На данный момент завершены доклинические испытания вакцины от рака. Когда она реально может появиться в медицинских учреждениях?
— Это, конечно, наша мечта. Мы давно работаем над созданием вакцин. Сейчас в мире идет создание вакцин по двум векторам. Один — это непатогенные вакцины, онковирусы, которые являются более-менее подходящими для различных опухолей, они подбираются индивидуально.
На животных показалась эта вакцина нетоксичной, высокоэффективной. Мы эту вакцину разрабатываем вместе с институтом молекулярной биологии имени Энгельгардта. Одним из руководителей этого проекта является академик Александр Александрович Макаров. Идею и разработку вакцины принес Петр Михайлович Чумаков, как раз сын известных ученых Чумаковых, которые придумали вакцину от полиомиелита. У нас даже есть вирусный институт, который называется именем Чумакова. Это давнишняя история семьи, которая всегда занималась вакциной. Настало время применения этой вакцины. Она более-менее универсальная, по сравнению со вторым вектором. Второй вектор — это мРНК-вакцины. С ней еще много работы впереди.
— Когда эту (непатогенную — прим. ТАСС) вакцину начнут применять?
— Доклиники уже готовы, значит первую фазу и набор группы при одобрении Минздрава и этического комитета мы можем начинать уже в начале 2025-го года или в конце 2024-го. Мы не торопим Министерство здравоохранения, понимаем переживания Михаила Альбертовича, потому что это ответственное дело, им занимается профильный министр Мурашко, и действительно должны пройти все те законодательные пункты, которые необходимы, когда мы говорим о таких лекарственных средствах. Поэтому те доклинические результаты сейчас будут оценены. И тогда сразу начнем. Документы уже в работе в Министерстве здравоохранения.
Теперь, что касается мРНК-вакцины. Это государственное задание, которое наша страна дала нескольким учреждениям, одно из них — наше. мРНК-вакцина — это уже супер-прецизионная вакцина, и ее мы разрабатываем вместе с нашим большим товарищем Александром Гинцбургом, известным руководителем академиком института имени Гамалеи, который прославился во время ковида, выпустив на весь мир известную антиковидную вакцину. Когда производились антиковидные вакцины, то произошла как раз отработка нескольких платформ, которые явились базисными для выработки антионковируса.
Как это происходит: забирается клетка опухолевая, по ней создается паспорт опухоли, то есть насколько генетически эта клетка подходит к вакцине, и потом уже вводится вакцина. По каждому больному здесь будет супер-прецизионно проводиться лечение. Тут процесс будет идти дольше, потому что еще пока идет наработка самой вакцины.
— Как Вы считаете, необходим ли в России централизованный биобанкинг?
— Биобанкинг, в том числе в области онкологии, несомненно, нужен, и мы не просто поддерживаем эту идею, но и создали на базе нашего Центра банк опухолевых материалов в МРНЦ им А.Ф. Цыба, нашем филиале в Обнинске. Он позволит более точно анализировать и саму среду раковых клеток, и ее трансформацию. Для науки такой банк — непременное условие точных знаний не только о прошлом опухолевых образований, но и об их будущем. Разработка прогноза и возможных решений должна опираться на широкую фактологическую базу.
— Сейчас все чаще можно услышать о таком направлении, как онкореабилитация. Насколько она развита в России?
— Это, пожалуй, самое новое направление в онкологии, которое сейчас активно развивается во всем мире, в том числе и в нашей стране. Например, мы не так давно открыли отделение медицинской реабилитации, которое проводит полный курс восстановительного лечения. Но и в самой онкологической практике происходят значительные подвижки в этом направлении. Например, после многих хирургических вмешательств применяются новые методики восстановления пациентов, вводится практика более активного восстановления пациента в послеоперационном периоде. Меняется хирургия, становится более "щадящей" для пациента — применяется больше реконструктивно пластических технологий, малоинвазивных вмешательств.
— Как часто к Вам лично обращаются за помощью, и что Вы отвечаете? Невозможно же каждому лично помочь.
— Я уже давно в онкологии. И когда-то сам сидел на первичном приеме в поликлинике, все мы проходили это. Конечно, надо, во-первых, понимать врачу, что никто не застрахован от получения онкологического заболевания. К сожалению, я сегодня консультировал своего коллегу, на днях консультировал другую коллегу, которая получила заболевание.
Рак не выбирает, академик ты или генерал, врач или простой человек, это совершенно неважно
Поэтому человек, который сидит на приеме, во-первых, не должен забывать, что завтра все может поменяться. Онкологи настроены на длительное общение с пациентом. Это в крови у онкологов. Если ты будешь плохо разговаривать с пациентом, он уйдет к другому онкологу. И ты будешь сидеть когда-нибудь один, потому что у онкологических пациентов работает сарафанное радио. Они ходят по кругу, получая мнения друг от друга. И ты можешь легко остаться без пациента. Все равно для врача пациент — это решающее и в плане признания социального статуса. Поэтому, если ты отталкиваешь от себя пациента, значит, ты будешь одиноким в своем кабинете, а потом заберут и кабинет.
— Знаю, что Вы успеваете вести диалог с пациентами в своем Telegram-канале. Когда Вы находите на это время?
— Если мы будем говорить, что нам не хватает времени, то его никогда не хватит. Дело в том, что когда начался ковид в 2020 году, за рубежом вообще начали рушиться многие онкологические отделения, потому что у них другая схема лечения пациентов. У них пациенты находятся в клиниках широкого профиля, они были перепрофилированы в ковидные, онкологические клиники были закрыты, и пациенты остались без помощи. А у нас министр принял тогда мудрое решение. Было принято решение Михаилом Альбертовичем, что онкология во всей стране продолжает обслуживать пациентов с нескольким другим, более усиленным режимом эпидемиологическим. А у нас был центр еще, который находится в Измайлово, где институт урологии, мы тогда его закрыли под больных онкологических, которые заболели ковидом. И нам везли этот сложный контингент, мы всем коллективом там работали. К нашей чести, у нас около четырех тысяч человек коллектив, и у нас ни один врач не заболел и не умер. Мы сразу своих врачей брали к себе и лечили у себя в клинике, и их родственников, поэтому у нас не умер ни один врач, и в это время как раз мы ввели горячую линию для пациентов онкологических, и эта горячая линия осталась тоже, потому что онкологические пациенты не знали, что делать, тоже терялись, прекращать ли курс лечения, если есть ковид, прививаться ли, если есть химиотерапия, и так далее, много вопросов возникало. Потом мы увидели, что это востребовано. Осталась горячая линия. Мы рады, что людям нравится.