"Одни люди ликовали, другие плакали": врач, работавший в воюющей Ливии, — о смерти Каддафи

За полтора года в Ливии хирург из Бреста Руслан Березкин увидел стремительные перемены. Он прилетел для работы по контракту летом 2010 года в спокойную богатую страну, в 10-тысячный оазис Гадамес в 700 км от средиземноморского побережья и в 15 км от границы с Тунисом. А потом он стал свидетелем войны. 

О том, как менялась жизнь в стране, как правду и неправду войны можно прочесть по медицинским картам пациентов и каково сегодня немногим оставшимся иностранным докторам в Ливии, Руслан Березкин рассказал ТАСС.

— Прошло уже пять лет с тех пор, как мир облетели кадры расправы над Муаммаром Каддафи. Где вас застало это известие?

— Я с несколькими своими коллегами находился в тот момент в центре Триполи. Вдруг началась стрельба. Пришлось вспомнить курс начальной военной подготовки: ходить по улицам, прижимаясь к стенам, не выходить на середину. Пулеметные и автоматные очереди бывали и раньше, но тут это превратилось в сплошную канонаду. Мы спросили у местных, что случилось. Сказали, что убили Каддафи.

Реакция была абсолютно разной. Мы видели людей, которые торжествовали при известии о гибели человека, которого буквально полгода назад они боготворили; видели, как по улицам на пикапах ездят повстанцы, мятежники; видели танцы на улицах; слышали рев толпы: "Мы победили!". Нам это показалось вакханалией…  Мы смотрели на них и думали: "Кого вы победили? Вы сами себя победили — в стране бардак, разруха. А при Каддафи ливийцам жилось неплохо, они и сами это отмечали". Мне показалась эта радость какой-то нечестной.

А были люди, которые на фоне этого ликования плакали. Эти слезы мы для себя трактовали по-разному: кто-то мог плакать по погибшим родственникам, а кто-то мог плакать по человеку, которого убили без суда, без следствия — просто так, издевательски. 

Мы понимали, что Муаммар Каддафи не сможет удержать власть после того, как иностранные силы вмешались в штурм столицы. Счет шел на дни, он был обложен со всех сторон. Периодически поступали сведения, что поймали то одного сына, то другого. И все равно то, что случилось, было для нас неожиданным. Вспомнилось, как весной ливийцы сшили флаг длинной несколько сот метров, пронесли его по улицам Триполи и вынесли на Зеленую площадь. После взятия города ее переименовали в площадь Мучеников. 

— Была ли у вас возможность видеть перемены в облике столицы Ливии в процессе, как у Толстого "Севастополь в мае", "Севастополь в августе"? Перемены нарастали постепенно или возникли вдруг?

— Первый раз наша группа врачей — человек 60 из Белоруссии и Украины — увидела Триполи в июне 2010 года, когда мы приехали в страну по контракту.

Перед отъездом мой бывший пациент, мой друг, который к тому моменту работал в Ливии уже много лет, рекомендовал мне ехать в эту страну. Он сказал: Ливия — одна из самых безопасных, вторая по богатству и темпам развития страна после ЮАР в Африке. Одним из его аргументов было: полицейские там стоят в пределах видимости друг друга — не придираются ни к чему, стоят, контролируют ситуацию. И это было так.

Потом я был в Триполи осенью 2010 года и на Рождество, 7 января 2011 года, когда до революции оставался месяц. Ее приближение никак не ощущалось. Это был спокойный колоритный город, ничего не предвещало беды вообще.

А в следующий раз мы были в Триполи весной, на Пасху. На побережье уже шла война, но Триполи был еще относительно мирным городом. Мы заметили, что уменьшилось количество машин на улицах, потому что их нечем было заправлять. Дефицит топлива испытывали даже дипломаты. Количество людей на улицах тоже уменьшилось, особенно европейцев, в основном остались врачи. И ливийцы, увидев нас на улицах, останавливали и говорили: "Доктор, спасибо, что вы остались нам помогать". Такие случаи были у меня лично.

По пути в Триполи на автобусе мы проходили несколько кордонов — и правительственных войск, и повстанцев, было немножко страшно, потому что мы не знали, чего от них ожидать.

Ночью в Триполи был введен режим светомаскировки. В этот приезд мы с белорусским консулом поехали на берег Средиземного моря — просто окунуться. И в это время летели самолеты. В небе за облаками их было не видно, но был слышен гул. Началась бомбардировка. Бомбили военную базу примерно в 30 км от города. Земля дрожала, и мы это ощущали ногами.

— Как революция пришла в Гадамес, где вы работали?

— Когда в соседних странах — в Алжире, Египте, Тунисе — прокатились беспорядки, мы с коллегами обсуждали, не вспыхнет ли что-нибудь у нас, в Ливии? Прикинули, что в Ливии на квадратный километр площади получается примерно 0,2 боеспособного ливийца. Поэтому если собрать одного ливийца на 5 кв. км, то все равно революции не будет, потому что все под контролем, полиция, армия работают, ливийцы, на первый взгляд, жизнью довольны.

Но все-таки появился аргумент, что основная масса людей живет на побережье, там концентрация народа повыше и может быть что угодно. Так и оказалось; все началось в Бенгази с недовольства местным мэром. А Каддафи очень любил свой народ, почему, собственно, он и задержался с наведением порядка в Бенгази. Говорили, что он давал время одуматься бенгазийцам, но было задействовано слишком много сил, чтобы разжечь и раздуть эти беспорядки.

Примерно через неделю после того, как в крупных городах — в Триполи и Бенгази — прокатились демонстрации, в нашем городе объявилось много молодых людей с одинаковыми травмами. Это были молодые мужчины, здоровые, 18–40 лет, примерно с одним типом травм: правши с резаными рваными ранами на ладонной поверхности. Вид был, будто они порезались стеклом, острым предметом.

Раны у всех были уже недельной давности, и при сборе анамнеза выяснялось, что эти пациенты не жители Ливии. Это были граждане Туниса, Египта, Алжира. Кстати, бесплатная помощь в медицинских учреждениях Ливии оказывалась абсолютно всем соседям: марокканцам, тунисцам, алжирцам, египтянам. До войны мы помогали и туристам, и иностранным работникам: сербам, боснийцам, немцам, французам, канадцам, филиппинцам, бангладешцам. Я потом посчитал, в скольких странах примерно люди с моими рубцами ходят, — насчитал больше 30.

А когда я задавал вопрос, где вы получили травму, все как один говорили: "Вчера порезался ножом на кухне". Но с моим опытом работы я могу отличить рану вчерашнюю от раны недельной давности. Как я предполагаю, эти травмы были получены во время метания каких-то предметов, как это бывает на демонстрациях. Выглядело все так, как будто они договорились между собой, что обратятся — часть сюда, к нам в Гадамес, часть — в Дерш, часть — в другие города.

— Как разгоравшаяся революция, противостояние отражались на жизни в Гадамесе, ведь город удален от побережья на 700 км, окружен пустыней?

— Вначале никак. Мы просто смотрели репортажи о беспорядках в Бенгази. В первую неделю беспорядков уехала первая партия из нашей группы врачей — 10–11 человек. Узнав, что Ливию собираются объявить бесполетной зоной, мы очень переживали, понимая, что, скорее всего, это будет означать начало вторжения. Чуть позже прошла демонстрация в Гадамесе: сожгли плакат, посвященный 40-летию ливийской революции. Зачинщиков и поджигателей выявила полиция и все успокоилось.

К нам после этого привезли паренька, который хотел поджечь здание администрации города, Гадгорисполкома — мы его так называли. Он залил бутылку бензином, собирался кинуть. Проезжавший мимо патруль прострелил ему колено. Пуля разбила две кости, повредила вену, артерию и нерв. Мы шили его пять часов и сохранили ногу.

Это лечение было для него бесплатным, хотя он и обвинялся в антиправительственной деятельности, а после выписки его родственники беспрепятственно перевезли его в Тунис на реабилитацию уже за собственный счет, а потом, как я знаю, он лечился в Германии, и немецкие врачи его ногу все-таки ампутировали.

— Война как-то отразилась на условиях вашей работы?

— Первые полгода после начала боевых действий Гадамес контролировали правительственные войска, и они максимально старались, чтобы у нас ничего не поменялось. Зарплату нам не платили, это да, но выдавали какой-то аванс.

К нам приезжал рынок — поскуднее, чем в мирное время, когда там всегда была свежая рыба, морепродукты, фрукты, куры, молоко. Был период, когда ездить к нам торговцы боялись. В мирное время они все переезды осуществляли ночью — так прохладнее и не тратится драгоценное время дня, в которое можно торговать. Но в войну ночью ездить опасно.

Были перебои с хлебом. И качество его с началом войны ухудшалось, плюс пекли его достаточно редко, потому что редко привозили муку. Выпекать хлеб начинали в четыре утра, поэтому у врачей практически не было возможности его купить. Мы работали днем, а ночью спали, а у ливийцев ночной образ жизни. Они ночью гуляют, отдыхают, занимаются спортом (много играли в футбол, в Гадамесе было четыре футбольных поля на 10 тыс. жителей). Поэтому хлеб нам помогали купить медсестры и местные жители, они относились к нам очень хорошо.

Очень интересно было наблюдать поведение бойцов правительственных войск. Вот идет вооруженный боец по рынку, что-то покупает, рассчитывается. Я пошутил: "С автоматом, в принципе, человек может не платить". Глупая шутка. Он говорит: "Я с автоматом здесь для того, чтобы был порядок". И он это сказал без тени улыбки, без всяких шуток.  

Был случай: я зашивал рану плеча человеку, который сочувствовал повстанцам, хотя и не был противником Каддафи. Он состоял в отряде самообороны и его ранили, когда отряд защищал имущество иностранных фирм, покинувших Ливию во время войны. Сотрудники иностранных компаний, добывавших в Ливии нефть, разъезжались, забирая только необходимые вещи и оставляя в пустыне лагеря с техникой. Технику не заберешь. Повстанцы нуждались в новой технике, ремонте старой, и они мародерствовали — ездили и грабили эти лагеря. Мой пациент был ранен в перестрелке с теми, кому он сочувствовал, защищая чужое имущество. Он рассуждал философски: "Если бы я не защищал чужое имущество, я бы не был ранен. Но я нес ответственность за это имущество, поэтому защищал. Но повстанцев я продолжаю поддерживать, хотя они меня ранили". Удивительные люди!

— Как произошла смена власти в Гадамесе?

— За один день. Триполи был взят в августе, в начале, а в наш город повстанцы вошли в конце месяца. Полицейские и бойцы правительственных войск, наверное, просто ушли, боя не было. Позже бойцы правительственных войск учиняли акции возмездия. Одна из них была 25 сентября. В тот день у нас было ранеными и убитыми под 60 человек.

Когда пришли повстанцы, мы узнали, что ливийцы могут быть пьяными, что они могут быть укуренными. У наших охранников сразу появилось много кальянов, и мы наблюдали классическую картину наркотического опьянения: период возбуждения, потом успокоения, потом начиналась депрессия, и это был примерно двух-трехчасовой цикл. Когда появлялась депрессия и чувство страха усиливалось, они для того чтобы себя взбодрить, начинали перестрелку, стреляли в воздух. И вот как петухи в деревне — в одном месте, в другом, и понеслось по всему городу. Взбодрились, покурили и дальше несут охрану. Тоже контраст.

— У вас были проблемы с отъездом из страны, охваченной революционным пожаром?

— Мы уезжали 24 октября. У нас был очень сложный маршрут, только-только начали выполняться первые рейсы. Чтобы улететь из Триполи, мы вылетали из военного аэропорта Митига, потому что международный аэропорт был занят одним из бандформирований — организацией "17 февраля".

Лидер этой группировки сказал: "Я первый взял аэропорт, я буду директором аэропорта. Вот эти ребята — Ахмед, Махмуд — будут здесь диспетчерами, начальниками". То же самое происходило с министерствами. Кто первый захватывал министерство, тот садился там и говорил: "Я буду министром, это мои подручные, они будут у меня замами". И переубедить их было очень сложно. Учителя, попавшие в повстанческое течение, становились следователями, пытались разбирать какие-то уголовные дела. Нам это было дико. Но в такой неразберихе, в таком бардаке было все возможно.

Из Триполи мы летели в Бенгази местными авиалиниями, из Бенгази в Стамбул, из Стамбула уже в Минск. Было немножко страшно. Я впервые в жизни увидел, как в багаж самолета, не в ручную кладь, а в багаж, сдавались автоматы Калашникова. Они лежали горой на бетонке аэропорта, и у каждого была бирочка, как у нас на чемоданах, обозначающая, чья это вещь. Автоматы были сданы вместе с магазинами. Не знаю, были там патроны или нет. Очень хотелось проверить, но я не стал подходить.

В арабских странах о ливийцах рассказывали анекдоты как о самых неспешных людях даже среди очень неспешных арабов, любителях спокойно посидеть, отдохнуть. Возможно, в этом есть свой резон, особенно в пустыне. К чему тратить время, энергию и выдыхать воду во время учащенного дыхания, когда можно посидеть и подождать на караванном пути и дождаться следующего каравана, если ты отстал от предыдущего. А европеец пойдет искать, догонять. Но куда торопиться, можно подождать. Вот так и у них.

Но и люди, умеющие остановить конфликт, — это тоже они. Я видел много таких случаев при дорожных авариях. Столкнулись, выходят, разругались, сейчас подерутся, еще чуть-чуть, искра — и все, поубивают друг друга. Но вдруг один из них говорит: "Это же железо побилось, что мы тут будем ссориться. Сколько надо денег? Ну я чуть-чуть моргнул, недосмотрел, побил тебе чуть-чуть машину".  И опять конфликт разрешен, они не вызывают даже полицию, разъезжаются.

— Почему с революцией так же не происходит? В Ливию пока не вернулась довоенная жизнь…

— Как показали последующие события, все революции импортируются извне. И роль СМИ была огромной. Когда мы жили там, мы видели, как перевираются факты, звучала в открытую наглая ложь. И очень часто действия повстанцев, настоящие преступления, выдавались за действия правительственных войск, а действия правительственных войск, достаточно благородные, выдавались за действия повстанцев.

Но, видимо, были и другие причины. Недовольных, как оказалось, в стране было много. Белорусский военный атташе, который имел опыт работы в Ливии еще в 1986 году, когда страну бомбили американцы, рассказал нам, что у многих ливийцев дома лежат два флага: зеленый флаг Каддафи и оппозиционный черно-зелено-красный. 

Пообщавшись и обсудив эту ситуацию с коллегами и друзьями, мы поняли, что во время гражданской войны по-другому, наверное, не бывает. Люди делают это, чтобы выжить, чтобы дальше содержать семью. Вспомнили "Свадьбу в Малиновке". Эти люди, возможно, и решили в итоге судьбу страны, присоединившись к тем, кто действительно был недоволен.

Но были люди, идейно преданные Каддафи. Это были кочевники, туареги; это была большая часть берберов, которые считали его своим по клановым племенным мотивам; были военные; были полицейские. 

— Ливия при Каддафи действительно была такой богатой страной? Какое впечатление осталось у вас, как у иностранца?

— По убеждению Муаммара Каддафи, ливиец был достоин жить в квартире либо в доме площадью не менее 160 кв. м со всеми подобающими данной квадратуре коммуникациями. Все в этой стране старались делать так, чтобы это соответствовало ожиданиям их лидера. Он боролся за рождаемость в стране. В стране, население которой утроилось за 40 лет правления Каддафи, ожидали новую демографическую вспышку и строили так называемые президентские городки. На будущее.

Я сходил пешком через пустыню за несколько километров к одному такому городку, который строился вблизи Гадамеса. Это был поселок размером километр на полтора. С трехэтажными коттеджами, с теплоизоляцией, с коммуникациями, с мечетями, с магазинами — со всем абсолютно. В советские времена наши инженеры и геологи разведали большое количество пресных озер под пустынями, и ливийцы бурили, добывали воду и все их поселки были снабжены водой в достаточном количестве. 

Президентские поселки просто поражали воображение! Это было монументальное строительство.  Домик 12–15 на 10 метров — это площадь одного этажа, таких этажей три. Их традиция — в пустынях строить многоэтажные дома, потому что на верхних этажах они в отличие от нас располагают кухню, потому что жар должен выходить наружу, а не подогревать весь дом, как у нас.

Таких домиков в поселке около 300–400. Поселки пустовали. Уже практически все ливийцы были обеспечены своим жильем, это готовилось на будущее.

Молодые семьи в Ливии кредитовались очень богато. Кредиты, даже скорее ссуды, государство выдавало для поддержки молодой семьи. Если кто-то хотел строить свой дом, а не жить в президентском городке, он мог взять кредит, который не надо было возвращать до тех пор, пока не заканчивалось строительство. Мы видели очень много обжитых домов, у которых в заборе, ограждающем дом, торчало две-три арматуры. Дом не достроен, арматура не спрятана — кредит отдавать не надо. Вот таким образом они хитрили, и никто не требовал эти ссуды обратно.

В стране было построено большое количество госпиталей, в которых, как мы шутили, некому болеть. Больница построена, оснащена, но закрыта, законсервирована в ожидании тех пор, пока появится достаточное количество населения, чтобы оно начало нуждаться в медицинской помощи.

К моему коллеге-офтальмологу приходили на прием люди, готовые прямо с приема в поликлинике поехать лечиться за границу. Офтальмолог говорил: "Я вас не смогу прооперировать здесь, в Ливии, у меня нет инструментов, но я могу вам дать направление в Беларусь, вас прооперируют там". Операция с поездкой стоила $11 тыс. И прямо с приема ливийцы говорили "мафиш мушкеля", что по-русски означает "нет проблем, пишите направление, я поеду". Он отправил так двоих человек. Скажите, у нас много людей с приема в поликлинике могут уехать лечиться за границу за $11 тыс.? А там это было возможно. 

— Сохранилось ли сейчас что-то из этих возможностей у ливийцев? Что сейчас с президентскими поселками, неизвестно?

— Они стоят, потихоньку разрушаются, заносятся песком. Если в стране найдется какой-то лидер, который сможет ее снова объединить, может быть, когда-то эти поселки заселятся, но шансов, я думаю, очень мало, потому что оппозиция не могла объединиться изначально.

— Кто-то из коллег, приехавших из Белоруссии и Украины в 2010 году, еще остался в Ливии?

— Из 60 с лишним человек осталось чуть больше десяти. Я с ними связывался, созванивался. Все надеются уехать. Большая часть из них написали заявления на стоп-контракт и четыре месяца им не могут начислить зарплату, премиальные, 13-ю зарплату. Они сидят ждут. Они в очень тяжелой ситуации, немножко даже депрессуют.

— Среди местных у вас тоже появились друзья, знакомые. Что слышно о них?

— И с ними созваниваюсь. Многие туареги, которые поддерживали Каддафи, были вынуждены уехать со своих мест. Многие дома, после того как они их покинули, повстанцами были сожжены или расстреляны. Я еще застал это. Они вынуждены скрываться. Кто-то уехал в Триполи, в Налют, в другие города, в Бенгази, по-моему, никто не поехал.

Некоторые медработники спрашивали: "А можно мы приедем в Беларусь работать?". Я говорил: "Проблем, наверное, не будет, но медработниками вы работать не сможете". В Ливии не было своих высших медицинских учебных учреждений, а средний медперсонал они готовили на двухнедельных курсах. В город приезжал, допустим, доктор, медсестра или медбрат и говорил: "Кто хочет стать медсестрой"? И две недели их учили ставить уколы.

Не знаю, учили ли их соблюдать санэпидрежим, потому что некоторые вещи там нас выбивали из колеи. Были ливийские операционные сестры, которые работали, в принципе, очень неплохо, наравне с нашими. Вот эта особенность вынуждала Ливию приглашать медработников из-за границы.

— Выходит, ваша поездка не была чем-то из ряда вон выходящим, это была обычная практика Ливии — приглашение врачей из-за границы?

— Да. С нами работала лаборантка, которая провела в Ливии 17 лет. Она уехала года два или три назад. С нами же работала аптекарь-фармацевт из Украины Галина, которая в настоящий момент уже 13 лет там работает.

Нам говорили, что мы были четвертой или пятой бригадой из новой страны за последнее время. До нас там были две украинские бригады. Я находил там истории болезни, которые велись даже не на английском языке, как сейчас, а на чистом русском, каллиграфическим почерком — очень красиво. Это была первая бригада украинцев. Они приехали из уже практически разваливавшегося Советского Союза, а может быть, еще Союзздравэкспорт их отправлял. Были боснийцы, хорваты, филиппинцы.

Были северные корейцы, они работали с нами, у них были хирурги, травматологи и операционные сестры. Мы даже немножко дружили, можно сказать так. Они работали в удивительных условиях. В мирное время они приехали вместе с женами, видимо, чтобы заработать деньги для своей родины. Они получали маленькую зарплату, что-то около $1 тыс. в месяц, и из них им оставляли около $300 долларов на жизнь, все остальное забирало правительство КНДР.

К ним приезжали политработники из посольства и контролировали морально-психологический климат в коллективе, проверяли, нет ли у них какой-нибудь запретной литературы, дисков дома. Они голодали и пооткрывали в короткое время швейные мастерские для ремонта одежды, обуви. Они прославились тем, что в первые месяцы работы стали приручать домашних животных и содержать их на корм прямо в номерах. Потом им это запретили.

— Чем с позиций сегодняшнего дня кажется вам этот ливийский опыт?

— Уезжал я с грустью, все-таки большой кусок жизни — один год и четыре месяца — связан с этой страной. Опыт бесценен. Эта была очень интересная работа, удивительные места, пропитанные пятитысячелетней историей. Гадамес охраняется ЮНЕСКО. Он возник не пересечении караванных путей. Был источник, родник, который создал оазис. Здесь есть следы римской цивилизации, есть христианские церкви, перестроенные в мечети. Старый город полностью можно пройти по крышам — полтора-два километра из конца в конец. Так общались между собой и ходили женщины. 

Еще наш город прославился тем, что там были одни из лучших фиников мира. Об этом говорили наши местные специалисты-финиковеды. Они утверждали, что лучшие финики растут в Багдаде, а вторые по качеству — в Алжире, напротив Гадамеса, и в нашем городе. 

Туареги считают, что стакан молока и пять фиников в день полностью компенсируют энергетические  затраты человека и потребности в белке и углеводах.

Горожане продолжают возделывать свои участки в старом городе, потому что степень богатства у них определяется количеством финиковых пальм, которые у тебя растут. Ну и количеством баранов, но баранам там сложнее выжить — траву им привозят, хлеб они доедали за людьми.

Один из горожан, которого я оперировал, учитель английского языка, пригласил меня на свою дачу и срезал гроздь фиников. Она весила килограммов 30, дотащить ее было нелегко. Он рассказал, что надо было сделать: срезать финики и повесить подвяливать. Я повесил ветку прямо напротив своей комнаты, и каждый мой коллега, возвращаясь с работы, считал своим долгом зарулить и сорвать несколько свежайших финичков. Так все и съели.

Беседовала Наталия Михальченко