В 2016 году в России впервые была вручена государственная премия за достижения в области правозащитной деятельности. Ее первым лауреатом стала Елизавета Глинка, трагически погибшая 25 декабря в авиакатастрофе над Черным морем. О Докторе Лизе, задачах правозащитников в современном обществе, гражданском примирении и об отношении к урокам революции 1917 года в интервью ТАСС рассказал глава президентского Совета по развитию гражданского общества и правам человека Михаил Федотов.
— Михаил Александрович, сейчас начинают подводить итоги года. На ваш взгляд, какими они были для отечественной правозащитной сферы? Что правозащитники могут занести этому году в "плюс", а что ушло в "минус"?
— Итоги года в правозащитной сфере таковы, что они заставляют нас в следующем году работать еще более настойчиво для того, чтобы добиться реальных успехов в сфере защиты прав человека. Самое приятное событие произошло в конце года: президент Владимир Путин на традиционной встрече с Советом поддержал наши позиции по целому ряду вопросов.
Но радоваться рано, потому что мы знаем, что далеко не всегда президентские поручения выполняются так, как они были задуманы. И даже сформулированы. Посудите сами. В прошлом году президент поручил уточнить закон об НКО — "иностранных агентах". Поручение было хорошее, полезное, нужное. И результат его реализации превзошел все ожидания, но только в противоположную сторону: закон признал политической любую публичную деятельность и практика его применения не улучшилась, а ухудшилась.
Сейчас мы рассчитываем на то, что нам удастся добиться создания рабочей группы, которая займется наконец серьезной корректировкой законодательства в этой сфере. Надо точно нацелить его на те организации, которые действительно работают против интересов общества, государства, граждан, оставив в стороне те НКО, которые работают вместе с государством, на защиту общественных интересов и прав граждан. Пока этой цели добиться нам не удалось.
Не удалось в уходящем году и изменить закон об общественном контроле в местах принудительного содержания, на основании которого работают в регионах Общественные наблюдательные комиссии (ОНК). Поправки СПЧ в него были подготовлены давно и были поддержаны Минюстом, но по мере их продвижения к первому чтению в Госдуме в них были внесены очень серьезные изменения, которые придали этим поправкам не правозащитный, а прямо противоположный характер.
Совет приложил немало сил к тому, чтобы затормозить принятие этого закона, который был, собственно, Советом инициирован. И в этом плане нам сопутствовал успех — нам удалось его затормозить. Но сейчас, я надеюсь, нам удастся привести его в надлежащее состояние и при поддержке главы государства добиться его принятия. Это позволит решить в том числе нынешнюю проблему формирования ОНК в 42 субъектах Российской Федерации.
Еще одним итогом года стало формирование правовой базы для системной государственной поддержки НКО, оказывающих общественно полезные услуги. В наступающем году СПЧ намерен организовать мониторинг правоприменительной практики и сформировать рейтинг регионов, в которых НКО наиболее успешно привлекаются к оказанию социальных услуг.
Есть люди, которые сомневаются: не заложено ли внутреннее противоречие в самую суть государственной премии за правозащитную деятельность. Они исходят из того, что правозащитник защищает человека от государства. Я полагаю, что правозащитник защищает человека не от государства, а от произвола, который творится государством или от его имени
Уходящий год ознаменовался и еще одним успехом: впервые была вручена государственная премия за выдающиеся достижения в области правозащитной деятельности. Напомню, что предложение учредить такую премию было озвучено на встрече Совета с президентом Путиным в 2013 году. И высказала эту идею член Совета Елизавета Глинка, наша любимая Доктор Лиза. И вот спустя три года эта премия была присуждена именно ей. Думаю, теперь, после ее гибели в авиакатастрофе над Черным морем, ни у одного порядочного человека не должно остаться сомнений в правильности решения присудить правозащитную премию именно ей.
Есть люди, которые сомневаются: не заложено ли внутреннее противоречие в самую суть государственной премии за правозащитную деятельность. Они исходят из того, что правозащитник защищает человека от государства. Я полагаю, что правозащитник защищает человека не от государства, а от произвола, который творится государством или от его имени. И поэтому такая государственная премия — это признание государством заслуг правозащитника в борьбе с несовершенством государства. Защищая человека, правозащитник заставляет государство становиться человечнее.
— Вы говорили о поправке в закон об ОНК, предусматривающей донабор в сформированные 1 ноября комиссии? Судя по сообщениям о вашей недавней встрече с секретарем Общественной палаты Александром Бречаловым и омбудсменом Татьяной Москальковой, донабор в сформированные комиссии действующим законодательством не предусмотрен?
— Да, донабор в законе не предусмотрен. Он возможен лишь в том случае, если ОНК не сформирована в надлежащем составе. Например, в Республике Тыва ОНК вообще не сформирована, так как там было всего два заявления, а закон требует, чтобы ОНК состояла как минимум из пяти человек. Там донабор провести можно, а во всех остальных случаях он не предусмотрен законом. (Ранее секретарь Общественной палаты РФ Александр Бречалов допускал возможность провести дополнительный набор в ОНК Москвы, увеличив ее численность с нынешнего 31 члена до максимально возможных 40. — Прим. ТАСС.)
В результате мы пришли к выводу, что донабор, например, в ОНК Москвы будет возможен в случае принятия соответствующей поправки в закон. Это потребует времени.
— Поправки в закон об ОНК стали примером совместной работы с Общественной палатой РФ. Как строятся отношения Совета с другими институтами гражданского общества? С той же Общественной палатой из-за формирования ОНК возник конфликт?
— Могу сказать, что есть желающие вбить клин и противопоставить Общественную палату и СПЧ. Но это попытка с негодными средствами. У нас с Общественной палатой давно сложились отношения партнерства и сотрудничества.
Мы проводим многие мероприятия совместно, многие инициативы обсуждаем за круглым столом. У нас много общих тем, и потому споры неизбежны, но мы их решаем, как правило, по доброму согласию. Никакого конфликта с Общественной палатой у СПЧ нет.
Мы прекрасно сотрудничаем и с уполномоченным по правам человека в РФ Татьяной Москальковой. По очень многим вопросам придерживаемся близких позиций. Очень хорошо идет работа с бизнес-омбудсменом Борисом Титовым, в частности, по законам, касающимся прав предпринимателей и гуманизации уголовного законодательства. Надеемся, что у нас сложатся партнерские отношения и с новым детским омбудсменом Анной Кузнецовой.
— Вернемся к вашему проекту поправок в закон об ОНК. Члены ОНК нередко сталкиваются с произвольным толкованием сотрудниками ФСИН нормы закона о содержании бесед с заключенными. Сотрудники ФСИН пытаются ограничивать беседы исключительно бытовыми вопросами. Есть поправки по решению этой проблемы?
— Наши поправки в закон об ОНК предусматривают, прежде всего, расширение перечня мест принудительного содержания, подлежащих общественному контролю, в частности, включение в него психиатрических больниц закрытого типа, конвойных помещений в судах, автозаков. Кроме того, в проекте говорится о закреплении права ОНК на аудио- и видеофиксацию, возможности использования членами ОНК приборов, позволяющих оценивать условия содержания — температуру, уровень влажности, освещенность, размеры помещения.
В проекте закона мы также предлагаем сформулировать норму о недопустимом содержании бесед членов ОНК с заключенными таким образом, чтобы она не мешала ОНК выявлять и фиксировать нарушения прав человека не только, например, в отношении питания в СИЗО, но и в части предоставления задержанному права на телефонный звонок в отделе полиции.
— Раз у нас зашла речь о планах по изменению законодательства, то над какими еще законопроектами СПЧ намерен работать в наступающем году?
— Мы будем добиваться поправок в закон "Об основах общественного контроля в РФ". Одна из главных идей этих поправок — создание системы "электронной демократии", федеральной государственной электронной системы, которая бы аккумулировала всю информацию об организации и осуществлении общественного контроля по всей стране.
Чтобы любая общественная организация могла бы включиться в систему общественного контроля через эту систему при содействии региональной Общественной палаты. Чтобы все региональные ОНК могли бы еженедельно размещать отчеты о своей деятельности. Дело в том, что ОНК существуют по всей стране, а узнать, чем они реально занимаются, сегодня негде.
Через эту же систему могли бы проходить и все обращения граждан. Каждый человек мог бы в режиме реального времени знать, где находится его жалоба, кто ею занимается, какие решения приняты. Сейчас система работы с обращениями граждан ориентирована не на решение проблемы человека, а на то, чтобы дать ему ответ в установленные сроки.
Мы много говорим об "электронной демократии", но правовой базы ее пока нет, и мы пытаемся ее создать через проект поправок в закон "Об основах общественного контроля в РФ" и через новую редакцию закона "О порядке рассмотрения обращений граждан". Мы считаем, что два этих закона следует принять именно в 2017 году как непосредственно связанные с правами каждого человека на здоровую окружающую среду, на жилище, на охрану здоровья и так далее.
— Сейчас звучит много предложений о необходимости ввести посты уполномоченных по правам пенсионеров, инвалидов и даже животных. Как вы думаете, нужно ли нам расширение института омбудсменов?
— Расширение института омбудсменов, мне кажется, девальвирует понятие омбудсмена. У нас есть уполномоченный по правам человека в России, это конституционная должность, и я считаю, мы должны ограничиться теми дополнениями, которые уже есть: я имею в виду уполномоченных при президенте РФ по правам ребенка и по правам предпринимателей. Есть еще уполномоченные по правам малочисленных народов, в некоторых регионах такие нужны.
— Нет ли у вас ощущения, что правозащитное сообщество в последнее время уходит от защиты гражданских прав, политических прав, то есть того, что изначально понималось под правозащитой, в сторону, например, благотворительной деятельности, сбора средств на помощь жертвам каких-либо ужасных событий? Вы не видите здесь противоречий между задачами и содержанием?
— Нет. У меня такого ощущения нет. Просто правозащита стала больше внимания уделять социальным правам, экологическим, культурным, языковым. Если ограничиться защитой свободы слова, то кто будет защищать людей, которых выбросили на улицу из их жилищ, выбросили с работы, превратили их землю в свалку? Или у них нет прав?
Было бы ошибкой думать, что не нужно защищать права сирот, пациентов психоневрологических интернатов, заключенных. Все права этих людей должны защищаться, и прежде всего потому, что они самые незащищенные.
Защищать права олигарха будет очень много желающих. У него всегда найдется возможность пригласить лучших адвокатов и организовать мощнейшую кампанию в СМИ. А у бабушки из психоневрологического интерната ничего этого нет. И надеяться она может только на правозащитников — государственных или общественных.
Не будем забывать и того, что права человека универсальны. Нельзя заниматься только политическими правами, как нельзя заниматься только социальными. Нужно заниматься всеми правами, понимая при этом, что список их постоянно расширяется. Например, право человека на доступ к интернету — это новое преломление свободы информации. А право на защиту генома человека — это такое новое право человека, которое трудно привязать к какому-либо из традиционных прав человека.
— В связи с правом человека на доступ к интернету возникает вопрос об уголовном преследовании граждан за лайки, перепосты. Что по этому поводу думает Совет?
— Совет считает, что правоприменительная практика, касающаяся так называемого экстремизма, начинает развиваться в каком-то странном направлении. Что, например, статья 282 УК РФ применяется направо, налево: и к тем, кто действительно повинен в экстремистской деятельности, кто провоцирует насилие, и к тем, кто не сдержан на язык или не в меру остроумен.
Антиэкстремистский закон давно надо исправить, потому что нельзя одним понятием объединять, а следовательно приравнивать, терроризм и клевету на чиновника. В первом случае речь идет о десятках, сотнях, а может, и тысячах человеческих жизней, а во втором — о чести и достоинстве одного человека. Это вещи несопоставимые
А уголовный закон существует для того, чтобы применять его с умом. Как только его применяют буквально, он теряет смысл.
Антиэкстремистский закон давно надо исправить, потому что нельзя одним понятием объединять, а следовательно приравнивать, терроризм и клевету на чиновника. В первом случае речь идет о десятках, сотнях, а может, и тысячах человеческих жизней, а во втором — о чести и достоинстве одного человека. Это вещи несопоставимые.
Вот почему СПЧ настаивает на необходимости уточнить понятие экстремистской деятельности, связав ее непосредственно с насилием или реальной угрозой применения насилия. Иначе у нас скоро экстремизмом окажется и картина художника-абстракциониста, и постановка режиссера-модерниста.
— Еще одна небесспорная тема, которая активно обсуждалась в этом году, — идея преподавания основ православной культуры, причем на протяжении всего школьного курса. Как она вам?
— Нам надо вспомнить, что у нас есть конституция. И в ней сказано, что Россия — светское государство. И президент на недавней встрече с Советом несколько раз повторил: у нас светское государство. Вот почему у нас церковь отделена от государства, а школа — от церкви. Причем от любой церкви — от христианской, кришнаитской, любой.
Поэтому все нововведения, связанные с преподаванием религии в школах, должны строго соответствовать конституционной формуле. Безусловно, могут быть религиозные школы, каждая конфессия может создавать свои школы, но светская школа не может быть религиозной. Это противоречило бы конституции.
Дети, полагаю, должны изучать основы религиозных учений, историю религий: без этого нельзя понять искусство, стать просвещенным человеком. Так, ребенку из православной семьи следует знать основные правила ислама, чтобы в обуви не войти в мечеть. Всякая религия требует к себе уважения, и формирование этого уважения следует вести в школе. Подчеркну: в светской школе.
— На фоне этих дискуссий звучит мнение, что у нас началось своего рода гонение на атеистов. Напишет человек, что бога нет, а ему статью "Оскорбление чувств верующих" Уголовного кодекса…
— Неправильное правоприменение не означает, что у нас неправильный закон. Как раз норма в Уголовном кодексе, касающаяся чувств верующих, у нас сформулирована достаточно аккуратно. В свою очередь, конституция каждому гарантирует право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними.
— В последнее время все чаще можно слышать, что 100-летие революции, которое будет отмечаться в следующем году, должно стать поводом для гражданского единения. На ваш взгляд, как нужно относиться к этой дате, как ее отметить?
— Осмыслением прошлого, примирением исторически противоборствовавших направлений и отречением от преступлений тоталитарного режима. В этом смысле открытие Мемориала жертв политических репрессий в 2017 году станет символичным.
Если вы откроете закон о реабилитации жертв политических репрессий, то увидите, что период политических репрессий начинается с 25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года. И в постановлении Конституционного суда по делу КПСС вы увидите то же самое.
Как в таинстве Крещения мы должны трижды отречься от сатаны и его царства, так и в памяти своей мы должны отречься от преступлений тоталитарного режима
Нам надо помнить о расстрельных ямах у Петропавловской крепости, где гниют кости тех, кого расстреляли в 1917–1918 годах, мы должны помнить о расстрельных рвах в Левашевской пустыни под Санкт-Петербургом, где покоятся расстрелянные в 20-х годах, о Бутовском полигоне под Москвой с более чем 20 тысячами жертв 1937–1938 годов, о лагере "Пермь-36", в котором томились политические заключенные до середины 80-х годов.
Вот они, страшные вехи 70-летней трагедии. Мы должны помнить и героические страницы нашей истории, и трагические. Как в таинстве Крещения мы должны трижды отречься от сатаны и его царства, так и в памяти своей мы должны отречься от преступлений тоталитарного режима.
Мемориал на пересечении проспекта академика Сахарова и Садового кольца будет, несомненно, способствовать осознанию нашими современниками всего трагизма и героизма исторического пути, пройденного нашим народом в ХХ веке. И я попросил президента запланировать в своем графике на 30 октября 2017 года участие в открытии мемориала. Это будет логично, потому что монумент строится в соответствии с указом Владимира Путина.
— Как вы оцениваете отношения с международными правозащитными институтами? Не усматриваете ли двойных стандартов в отношении России с их стороны?
— Если говорить о Европейском суде по правам человека, то я бы отметил не двойные стандарты, а некоторую неустойчивость правоприменительной практики.
Что же касается практики двойных стандартов, то, увы, в международной практике она широко распространена. В этой связи я бы обратил внимание на недавний закон, придающий акту Магнитского подлинно глобальный характер. Конгресс США, наконец, сообразил, что акт Магнитского — это типичный пример двойных стандартов, поскольку устанавливает дискриминационные правила только в отношении граждан России, которых Америка считает виновными в нарушении прав человека. А чем, спрашивается, лучше граждане других государств, виновные в нарушении прав человека?
Сейчас Конгресс решил эту ошибку исправить. Но теперь посмотрим, как этот "глобальный акт" будет применяться на практике. Я опасаюсь, что на самом деле он будет работать в соответствии с известной формулой президента Рузвельта, сказанной о латиноамериканском диктаторе Самосе: "Он сукин сын, но наш сукин сын". Вот она — формула двойных стандартов.
Беседовал Борис Клин