Борис Пастухов: Брежнев каждому пожал руку, как будто он с нами прощался

10 ноября исполнилось 35 лет со дня смерти Леонида Брежнева. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ в 1977–1982 годах Борис Пастухов рассказал ТАСС о последней встрече с генсеком ЦК КПСС, афганской военной кампании, противоречиях в руководстве страны и вызывающей вопросы гибели в автокатастрофе лидера ЦК Компартии Белоруссии Петра Машерова.

— Вы помните день 10 ноября 1982 года, когда умер Леонид Брежнев? Как вы узнали о его кончине?

— О смерти Брежнева я узнал по радио (утром 11 ноября 1982 года по радио и телевидению было передано сообщение о кончине Брежнева — прим. ТАСС).

Ранее, 6 ноября 1982 года, было торжественное заседание в Кремлевском Дворце съездов. В президиуме сидели члены Московского горкома бюро ЦК ВЛКСМ, а я сидел с краю. И вот в этот торжественный день мимо нас прошел Брежнев и каждому из нас пожал руку, как будто он с нами прощался. Я сидел рядом с Антониной Тюфаевой, первым секретарем Кировского райкома Москвы, и она сказала мне: "Он с нами попрощался". "Что вы, Антонина!.." — ответил я.

— Вы были членом Государственной комиссии по организации похорон Брежнева во главе с Юрием Андроповым. Что входило в ваши обязанности?

— Я хорошо запомнил этот день, потому что ко мне подошел Юрий Ельченко, первый секретарь Киевского горкома КП Украины, и сказал: "Боря, я тебя поздравляю, но тебе суждено не раз быть в этой похоронной комиссии". Впоследствии я был членом комиссии по похоронам генеральных секретарей ЦК КПСС Юрия Андропова и Константина Черненко.

В день похорон на меня как на самого молодого члена комиссии возложили обязанности по дежурству. Ребята шутили, что я должен месяц не мыть руку, потому что принимал соболезнования от премьер-министра Индии Индиры Ганди, председателя Госсовета Кубы Фиделя Кастро, от всех лидеров соцлагеря и капстран.

— По опубликованным свидетельствам, это были самые пышные похороны после сталинских в марте 1953 года.

— Мы стояли в почетном карауле у гроба Брежнева в Колонном зале Дома союзов два раза: в начале прощания и перед выносом тела. Брежнева провожали в основном курсанты военных училищ, и народу было довольно много.

Когда умер Сталин, в марте 1953 года, я был комсоргом группы своего курса Московского высшего технического училища им. Н.Э. Баумана и водил свою группу прощаться со Сталиным.

Нас чуть не задавили. Мы проскочили Трубную площадь чуть раньше того, как там началась давка. Солдаты перегородили бульвар автомобилями и грузовиками. Мы лезли в кузова грузовиков, они били нас ремнями, нам было больно, мы плакали, они плакали... Мы так и не прошли в Колонный зал. Я вернулся домой, где мать, под впечатлением от гибели людей на Трубной площади, была несусветно рада, что я остался жив.

— Когда вы познакомились с Брежневым?

— Я застал позднего Брежнева, когда он уже почти ничего не говорил и еле волочил ноги. Я с ним разговаривал вживую два раза в жизни, ну три, может быть. 

Первый разговор состоялся сразу после того, как меня назначили секретарем ЦК ВЛКСМ в 1968 году. Я веду торжественный Пленум ЦК ВЛКСМ, посвященный 50-летию комсомола. Ко мне подходит Брежнев и говорит: "Борис Николаевич, скажите, а вы приглашали на это собрание Безыменского Сашку? Хорошо, если бы он выступил. Прочитал что-нибудь комсомольское..." 

Я напрягся. Александр Ильич Безыменский (советский поэт и журналист — прим. ТАСС) сидел в третьем ряду. Я думаю, Брежнев его не заметил. А может быть, заметил, но не признал, потому что тот постарел.

Я поговорил с Безыменским: "Брежнев хочет, чтобы вы выступили". "Я готов", — ответил Александр Ильич.

И вот выходит Безыменский на трибуну и читает, повернувшись к Брежневу:

"Когда нам было всем по восемнадцать,

А комсомол недавно лишь возник,

Привыкли мы друг к другу обращаться

И весело, и ласково: "Старик!"

И тут произошло чудо: наш комсомольский дед Безыменский расправил плечи и говорит:

"Ни грамма дряхлости у нас вы не найдете,

Шаги у нас тверды и широки.

Мы старше комсомола, но в работе

Он — не старик и мы — не старики!"

Больше всех радовался этому Брежнев. Наступил очередной перерыв, он подошел ко мне и сказал: "Молодец! Спасибо".

— В июне 1967 года на Пленуме ЦК первый секретарь Московского горкома КПСС Николай Егорычев подверг резкой критике состояние обороны страны, что могло стать поводом для выражения недовольства брежневской политикой в целом. Это была серьезная угроза для Брежнева. Как я понимаю, Егорычев выступил самовольно, не согласовав свое выступление с членами политбюро?

— Я был на этом пленуме. Егорычев оказался первым в брежневские времена, кто говорил об исключительно важных и насущных проблемах страны и партии, очень продуманно и доказательно критиковал оборонную политику. Я видел, как приняли его выступление, как под гром оваций он шел на свое место в конце зала. И только Брежнев сидел мрачный как туча.

А на следующий день Егорычева молотили все подряд выступающие. Вернувшись с пленума, из своего кабинета в ЦК ВЛКСМ я позвонил ему и, как мог, постарался поддержать. Сказал, что я горжусь им. "Боря, зачем ты это сделал? Ты испортил себе жизнь", — ответил он.

И я повторил его путь. Его держали почти 14 лет послом в Дании — так обошлось ему выступление на пленуме. После его перевода я поехал послом в Данию, он работал послом в Афганистане, и я служил тоже в Афганистане, а спустя десяток лет следом за ним я занял должность первого заместителя президента Торгово-промышленной палаты России.

— Как вы считаете, почему он выступил вопреки воле политбюро?

— Это была его личная инициатива, он так считал.

— Еще при Сергее Павлове, первом секретаре ЦК ВЛКСМ, вы рассматривались на его место. Но в 1968 году на место Павлова был назначен Евгений Тяжельников, и только в 1977 году, в сравнительно зрелом возрасте (44 года), вы стали первым секретарем ЦК ВЛКСМ. Чем объясняется такая ваша передержка в десять лет?

— Сергей Павлов был незаурядный человек. Но через некоторое время после того, как лишились своих должностей Семичастный и Шелепин, которые активно тянули Павлова наверх, очередь дошла и до Сергея Павловича.

Я пришел домой и рассказал обо всем жене. Она бросила только одну фразу: "Если ты это скажешь, то я больше тебя не знаю". Я не мог этого сказать, потому что не принадлежал к друзьям, соратникам, собутыльникам Павлова. Я не видел ни его пьяных оргий, ни его разврата. На следующий день состоялся секретариат. Его вел сам Михаил Суслов (секретарь ЦК КПСС — прим. ТАСС). Я выступил, но сказал не то, что меня просил куратор.

Это и звонок Егорычеву после Пленума ЦК в 1967 году мне довольно дорого обошлись. Я должен был сменить Павлова на посту первого секретаря ЦК ВЛКСМ, до этого я был первым секретарем Московского горкома комсомола. Но взяли на пост первого секретаря Евгения Тяжельникова.

— Многие знавшие Брежнева люди говорят, что он охотно помогал в житейских делах. Так, бывший референт Брежнева Александр Бовин писал: "Если иметь в виду человеческие качества, то, по моим наблюдениям, Брежнев был, в общем-то, неплохим человеком". Это действительно так? 

— У Леонида Ильича, конечно, были серьезные недостатки. Но вместе с тем он был добрый человек. Приведу один пример, который говорит о его человечности. В приемной Брежнева работал один из секретарей, Станислав Кузьмин, мой однокашник. Он еще в школе отличался тем, что закладывал за воротник.

Кузьмин закончил Московский государственный историко-архивный институт. Со временем его взяли в аппарат ЦК КПСС, где он сделал хорошую карьеру, дослужившись до должности одного из секретарей приемной генерального секретаря ЦК КПСС. Все обходилось до тех пор, пока он не перебрал на работе и не упал. Его должны были выгнать отовсюду и навсегда. Но его сделали главным редактором журнала "Советские архивы". 

— Брежнев воспринимался в быту как добрый коммунистический царь. Если бы еще он не имел на своем счету Афганистан... Когда в 1979 году произошел ввод советских войск в Афганистан, вы были первым секретарем ЦК ВЛКСМ. Вы стали послом в Афганистане после вывода войск и оставались на этом посту до 1992 года. Считаете ли вы политической ошибкой тогдашнего советского руководства ввод советских войск в Афганистан?

— Мне очень трудно об этом говорить. Я считаю, что наша армия выполнила свою миссию в Афганистане и наши солдаты под командованием генерала Бориса Громова с честью вышли оттуда. Надо было входить или не надо? Трудно сказать.

Войти, наверно, надо было со временем, но поставить перед афганцами одно условие: мы стоим там, где стоим. Все. А мы полезли в навязанную нам США гражданскую войну и участвовали в ней. И это было плохо. Отсюда и гробы — груз 200.

Мы потеряли в годы афганской войны без малого 15,5 тыс. человек. Это и много и мало, если учесть, например, что в год на дорогах России гибнет в ДТП до 40 тыс. человек.

— Значит, нельзя однозначно сказать, что ввод наших войск был политической ошибкой брежневского руководства?

— Если бы это решение не принималось так келейно, если бы это принималось более гласно, широко и открыто, то мы бы не так долго барахтались с этой оценкой.

— Правда, что когда Брежнев подписал указ о награждении советского путешественника Дмитрия Шпаро орденом Ленина за лыжный переход на Северный полюс, это стало вашей большой радостью? Ведь это была оценка той самостоятельности, независимости, которую вы проявили, когда отпустили группу Шпаро на Северный полюс. Со слов Шпаро известно, что секретарь ЦК Михаил Зимянин вызвал вас и сказал, что вы положите партбилет на стол, если не вернете своих ребят, которые ушли к тому времени в экспедицию.

— Много лет прошло, но помню, как будто это было вчера. Зимянин нервно шагал по своему кабинету и говорил мне: "Ах, хитрец, ах вы, хитрецы... Ты пришел ко мне тогда, когда они уже отправились в поход и вернуть их уже невозможно... Но тебе предстоит нелегкий разговор с товарищем Сусловым".

Я приготовился к суровому разносу, знал, что могу выйти из кабинета Суслова без партийного билета.

Мы сознательно шли на то, чтобы ребята отправились в поход, к которому они были готовы, — я знал это, был уверен в них. Я также был уверен в том, что, если бы мы спрашивали заранее разрешение у ЦК, нам бы отказали в нем. А нам очень хотелось, чтобы именно комсомольцы, именно ребята, именно Дмитрий Шпаро со товарищи покорил Северный полюс на лыжах, чего до них не удавалось никому в мире.

Помню до деталей этот разговор с Сусловым. С самого начала он меня спросил, понимаю ли я, что, если что-то случится с ребятами, я поплачусь безоговорочно своей партийной принадлежностью? Я ему сказал, что понимаю.

Дальше он расспрашивал меня о том, как была подготовлена эта экспедиция. Его интересовало все до мелочей. Он более или менее успокоился тогда, когда я ему сказал, что в группе есть человек от ведомства Андропова (Юрий Андропов тогда был председателем КГБ СССР — прим. ТАСС), которому предписана радиосвязь с Большой землей.

Суслов интересовался, как они вооружены. Я сказал, что они имеют один охотничий карабин на всех. Когда я назвал марку оружия, что это кавалерийский карабин 1944 года, из которого был убит не один медведь на Севере, он немного успокоился.

— Почему Суслов ограничился суровым выговором в устной форме?

— Потому что он прекрасно понимал, что подобные экспедиции — самый лучший и правильный способ воспитания патриотизма, и потому принципиально поддержал нас.

Спустя много лет я узнал, что по команде Суслова ребят сопровождала атомная подводная лодка, чтобы, если потребуется, пробить толщу льда, всплыть, чтобы в крайнем случае забрать семерку путешественников. А над ними время от времени пролетал самолет стратегической авиации Ту-22М, который махал им крыльями и как бы передавал условленный сигнал: "Ребята, держитесь, мы с вами!"

Когда наши ребята дошли до Северного полюса и сыграли там в футбол, когда их привезли в Москву и я их встретил в аэропорту, я доложил по телефону Суслову об успешном завершении экспедиции, попросил скромно наградить ребят.

Он хмуро буркнул мне: "Шпаро — орден Ленина. Остальных представить к правительственным наградам".

Суслову Брежнев доверял полностью. Суслов завизировал указ, который мы подготовили к награждению, а он подписал, даже не представляя того, кто такой Шпаро. Вскорости Суслов умер, и его место в ЦК занял человек, которого я боготворил и боготворю, — Юрий Андропов.

— По мнению бывшего секретаря ЦК КПСС Владимира Долгих, после смерти Суслова в январе 1982 года было очевидно, что преемником Брежнева будет Андропов, который заявил: "Леонид Ильич мне сказал, чтобы я переходил в ЦК, вел секретариат и при необходимости — политбюро и брал все кадры в свои руки".

Было ли перемещение Андропова из КГБ в Центральный комитет, секретарем ЦК, сигналом, что Брежнев определился со своим сменщиком?

— Кого видел Брежнев своим преемником, теперь уже не скажет никто. Андропов, на мой взгляд, мало успел сделать для того, чтобы полностью оправдать надежды на то, чтобы развернуть Советский Союз в направлении полного политического и экономического оздоровления.

— Я также знаю, что шла ожесточенная борьба за власть тогда. Вы о Романове что-нибудь слышали? О Щербицком?

— Григорий Романов был руководителем ленинградской партийной организации, а Владимир Щербицкий — руководителем крупной республиканской партийной организации Украины.

Оба рассматривались преемниками Брежнева. Но оба остались за бортом этого назначения благодаря действиям группы людей, которая сложилась вокруг Брежнева.

— Лидер белорусской Компартии Петр Машеров тоже был одним из главных претендентов на высшие государственные посты, но погиб в октябре 1980 года в автокатастрофе. Вокруг его смерти долгое время ходило множество слухов. Его дочь Наталья не считает случайной катастрофу, в которой погиб ее отец…

— Ерунда. Я был в Минске за несколько дней до смерти Машерова. Он ехал куда-то на своей машине, и у него был пожилой шофер, которого он знал многие годы. Ему говорили: "Убери ты его! Возьми помоложе кого-нибудь, он же тебя убьет когда-нибудь!"

Машина милицейская ушла вперед, и между ней и машиной Машерова появился грузовик с картошкой. То ли шофер заснул, то ли что-то еще, но, в общем, они разбились.

Его гибель — чистая случайность. Конечно, сразу поползли слухи, в том числе и о том, что все было подстроено и его убили... Популярность Машерова тогда была очень велика, и она постоянно росла. И уже давно за Машеровым тянулась молва, что это наш будущий союзный руководитель. Никто, конечно, не говорил об этом прямо, но думали многие, и я так думал.

— По воспоминаниям очевидцев, Брежнев в последние годы находился уже в таком состоянии, что восприятие им и людей, и идей было неадекватным. Почему он не уходил в отставку?

— Он понимал все. Но в то время от первого лица уже мало что зависело. Острословы говорят, что свита играет короля. Я никогда не забуду свой последний съезд комсомола, одно из вечерних заседаний, на котором я сидел рядом с секретарем ЦК по сельскому хозяйству Горбачевым, которого хорошо знал.

Горбачев чесал свою лысину и говорил: "Боря, благодаря этой штуке я не стал твоим начальником" (в начале 1970-х годов рассматривался вопрос о назначении Михаила Горбачева на должность заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС — прим. ТАСС), намекая на то, что их призывали вместе с Тяжельниковым. Его сразу отбраковали, он даже не пересек порог сусловского кабинета.

И вот сидим мы, болтаем, я ему о состоянии Брежнева, а он мне о том, что надо делать все, чтобы и в таком состоянии поддерживать Леонида Ильича. Это вопрос стабильности в партии, в государстве — и вопрос международной стабильности.

Эта свита держала его, хотя он умолял отпустить его на покой. А потом, свита бывает разной: бывают товарищи по работе, бывает домашняя челядь, и вот все они убеждали его в том, что он необходим, что он нужен. Пусть как знамя, но он необходим. И он принимал эти цацки, комплименты.

— Сразу после смерти Брежнева о нем было сказано все, что можно сказать негативного о политическом лидере, но постепенно история возвращает потомкам его подлинный силуэт в рассекреченных архивных документах, которые ранее не были известны. Как бы вы оценили личность Брежнева и его время?

— Леонид Ильич — великая личность, противоречивая личность. Брежнев был красивый мужик, настоящий, всегда пахнул дорогими духами и дорогим табаком. Хотя он курил сигареты "Новость" вроде бы.

Я потом готов был набить физиономию всем хазановым, которые ловили его физические недостатки и копировали его речь, его южный говорок, украинизмы, которые были неистребимы в его речи. 

Я считал и считаю, что разговоры о застое можно вести применительно только к высшим эшелонам нашей власти. Да, мы были во власти выживающих из ума стариков, но среди них были и те, кто мог вести нас вперед, и они это делали. 

Беседовал Дмитрий Волин