Андрей Клепач: дополнительные доходы бюджета нужно потратить на стимулирование экономики

Зампредседателя Внешэкономбанка Андрей Клепач рассказал в интервью ТАСС о перспективах экономического роста, сдерживании инфляции, бюджетном маневре, инфраструктурной ипотеке, стимулировании инвестиций и влиянии санкций.

— Начался новый год, а 2017-й оказался несколько отличающимся от тех прогнозов, которые были официально озвучены. Не могли бы вы рассказать о том, что прогнозируете по основным макроэкономическим показателям на этот год, в частности по росту, темпам инфляции, и какие факторы будут влиять на рост экономики?

— Мы сейчас уточняем картину прогнозов. Если говорить об уходящем годе, это исходная точка, мы оцениваем рост ВВП на уровне 1,5%, может, даже 1,4%. То есть то замедление, торможение роста, которое в конце года мы ожидали, оно произошло, несмотря на высокие доходы от экспорта нефти.

Соответственно, мы ожидали, что будут дополнительные большие доходы в бюджет, от 700 млрд до 1 трлн рублей. Так оно и получается.

И в этом смысле год оказался не столь оптимистичным, как предполагало Минэкономразвития, причем опираясь даже на цены $40 за баррель, потом $46 за баррель.

Что касается цены на нефть, которая была выше прогнозов, то здесь сыграли свою роль соглашения по ограничению добычи.

Хотя объем экспорта той же нефти, судя по предварительным данным, в 2017 году больше, чем в 2016-м.

Я имею в виду российской нефти — порядка 257 млн тонн, но в целом баланс на рынке начал восстанавливаться.

В том числе это позволяет ценам на нефть быть на очень высоком уровне, и я думаю, что первое полугодие все равно будут еще высокие уровни — примерно $60 за баррель.

— Как вы считаете, нужно ли продлять соглашение ОПЕК+?

— Для нас так или иначе более высокие цены на нефть выгодны. Для нашего бюджета в большей степени, чем для экономики.

Соответственно, если среднегодовая цена к концу года уйдет на $50 с лишним за баррель, то это означает, что по году она будет, по сравнению с нашим прогнозом, на $15 выше, то есть это почти 1,5 трлн рублей и даже больше дополнительных доходов в бюджет.

По сравнению с тем, что заложено в бюджет, $40 за баррель — тем более.

Другое дело, что в этих условиях курс рубля будет крепче, чем мы ожидали.

Мы ожидали, что он будет 58–59 рублей за доллар, видимо в этих условиях он будет крепче, 56–57 рублей за доллар даже с учетом покупок валюты Минфином.

И хотя ожидание санкций нервирует, но я думаю, в этих условиях вложение в суверенный долг — и в общем в российские бумаги — будет выгодно.

Поэтому, думаю, возмущений на финансовом рынке не будет, и в этих условиях приток валюты позволяет рублю быть крепче, чем можно было ожидать.

— Что будет сдерживать инфляцию?

— Я думаю, она повысится с рекордно низкого уровня 2,5%, но будет невысокой — от 3% до 3,5%.

Соответственно, ниже, чем это заложено в бюджет.

Но с точки зрения экономического роста специфика как прошедшего года, так и этого — в том, что высокие доходы не превращаются в динамичный рост экономики.

Я думаю, что это повторится в этом году, то есть рост ВВП будет так же 1,5%, потому что других инвестиций я не вижу.

Наоборот, у нас сворачиваются бюджетные инвестиции, они продолжают сокращаться, и планируется их дальнейшее сокращение.

У нас прекращаются те стройки, которые связаны с чемпионатом мира по футболу, прекращается значительная часть комплекса работ вокруг моста в Крым.

Хотя там есть работы по железной дороге в Крыму, но никаких новых крупных инфраструктурных проектов в 2018 году не планируется.

Поведение бизнеса, как мы видим, носит достаточно осторожный характер, растут остатки на счетах предприятий.

Инвестиции, хотя будет рост, не столь высоки, как можно было бы ожидать исходя из ситуации с доходами.

— А что скажете насчет второго драйвера роста — потребительского спроса?

— Доходы населения по этому году будут в минусе в реальном выражении.

И хотя розница начнет расти и доходы — мы прогнозируем — тоже на следующий год будут в плюсе, но это не будет скачок, потому что рост доходов и зарплат ограничен.

— То есть вы не верите, что в следующем году рост составит около 2%, как прогнозируют финансовые власти?

— Я думаю, что желаемые 2% мы не получим, причем эти 2% все равно ниже, чем рост экономик развитых стран, то есть на самом деле это отстающая динамика.

Более того, при такой картине с ценами на нефть, которые выше, чем тот баланс, который бы сдерживал рост добычи сланцевой нефти, мы с большой вероятностью получаем снижение цен на нефть к концу года, соответственно, их падение приходится на 2019 год.

Если раньше мы ожидали рост, то здесь получится снижение, поскольку никаких крупных бюджетных расходов не предполагается, ни роста существенного кредитования в экономике.

Это означает, что мы с большой вероятностью на 2019 год получим торможение роста еще более сильное, то есть он может составить около 1%.

— То есть вы считаете, что бюджетные расходы хотя бы для стимулирования спроса надо переориентировать все-таки на другие направления?

— Во-первых, при дополнительных доходах, которые получаются при цене, которая все равно существенно выше, чем заложенная в бюджет $40 или $42 за баррель, правильней было бы идти не на повышение суверенных резервов, а потратить их на стимулирование экономики.

Что касается структуры, то это тема давняя. Собственно говоря, еще в Концепции долгосрочного развития до 2020 года, принятой в 2008 году, потом в Стратегии до 2020 года был заложен бюджетный маневр. Но, к сожалению, с тех пор он шел в прямо противоположенном направлении. Поэтому он сейчас не только назрел — он перезрел.

Возможности при такой конъюнктуре есть, чтобы начать его совершать. Но уже не с 2018 года, а с 2019 года было бы правильно принять стимулирующие меры для решения задач развития здравоохранения, образования, транспортной инфраструктуры, науки. За эти годы в номинале мы сократили расходы на гражданскую фундаментальную науку, и если эта тенденция сохранится еще два года, то мы просто можем войти в новый виток дальнейшего падения нашего научного, технологического потенциала, который будет очень трудно компенсировать.

Это требует потом как минимум четыре-пять лет, придется полагаться в этих условиях на импорт, который ограничен санкционной политикой.

Поэтому здесь ситуация для нас сложнее, рассчитывать на большой приток инвестиций из-за рубежа в условиях санкций мы не можем. И на приток высоких технологий тоже не можем.

Могут быть только локальные решения как раз больше для среднего бизнеса, малого бизнеса.

Здесь нужен финансовый, технологический маневр, а он требует как государственных затрат, так и специальных стимулирующих мер, чтобы бизнес вкладывал туда, инвестировал средства.

— Как вы видите этот маневр? Это будет осуществляться опять на уровне расходов из федерального, регионального бюджетов? Возможно задействование внебюджетных фондов или, если это за счет перераспределения расходов, какие расходы должны урезаться?

— Мы и так каждый год урезаем расходы, поэтому здесь это означает, что мы дополнительные доходы начинаем тратить.

Можно их тратить напрямую через бюджет, а не через фонды, тем более сейчас резервный и ФНБ объединены, притом используют их как инвестиционный ресурс. Становится сложнее.

— А какой объем, условно говоря, можно было бы потратить?

— Я думаю, уже в этом году около 1 трлн рублей, начиная с 500–700 млрд рублей. Вопрос в том, что нельзя просто так потратить сразу сотни миллиардов. Надо запустить проекты, которые есть, но надо, чтобы они прошли бюджетные процедуры. Все равно это означает, что большая часть года будет потеряна.

Но у нас есть и другая проблема. Значительная часть нашей промышленности и оборонных предприятий, а за этим стоят проекты, они требуют дополнительного финансирования, потому что все они — с большими долгами, те же программы МС-21 и Sukhoi Superjet требуют существенных дополнительных средств. Программа Ил-114 — тут практически каждая из программ недофинансирована.

Наряду с принятием таких организационных решений в них надо вкладывать деньги сейчас для продвижения на рынке, то есть завершения испытаний, а для Sukhoi Superjet — модернизация и продвижение на рынке требуют существенных средств.

Не хочу называть цифры, они постоянно уточняются. Та же космическая отрасль, радиоэлектроника, композитные материалы. Кроме того, нужны крупные научно-технологические проекты в той же медицине, биотехнологиях. Это все деньги, которые могут идти и через бюджет напрямую, могут идти через институты развития, такие как ВЭБ, такие как РВК, Фонд развития промышленности.

При этом надо понимать, что деньги, какая-то их часть, могут не вернуться, потому что это риски, технологические риски. Но суммарный эффект неизбежно будет и позволит дать технологический импульс через несколько лет.

— Вы говорите про стимулирование инвестиций, сейчас активно обсуждается запуск так называемой инфраструктурной ипотеки. Мог бы ВЭБ взяться за реализацию данного инструмента?

— На мой взгляд, инфраструктурная ипотека — это скорее такое выражение, собирательный образ для инструментов, которые используются для привлечения средств в инфраструктуру.

Например, раньше РЖД выпускали долгосрочные облигации для финансирования как инфраструктурных проектов, так и проектов, связанных с обновлением вагонного парка.

Здесь вопрос, на каких условиях привлекаются средства. То есть если, условно говоря, доходности такие, как у нас сейчас с ипотекой, хоть она и снижается, то очень мало инфраструктурных проектов смогут туда пройти.

Соответственно, это означает долгосрочное субсидирование процентов по этим облигациям. И гарантии здесь со стороны бюджета, что не только на год или на три года, но и на весь срок.

Либо это создание таких условий, что даже при низкой доходности и банки, и пенсионные фонды будут заинтересованы в том, чтобы вкладывать в такого рода инструменты.

Но сейчас это будет означать крайне высокий разрыв с доходностью по ОФЗ, которая составляет около 8%. Поэтому здесь нужны дополнительные меры, видимо, госгарантии, может быть, даже гарантии не только для основной стоимости долга, но для именно процентных облигационных доходов. Тогда те же пенсионные фонды могли бы вкладывать туда свои средства.

Поэтому здесь, на мой взгляд, дело не в названии, а в том, что надо разработать новый механизм, которого у нас пока нет.

Что касается ВЭБа, то мы субсидируем процентную ставку в рамках той же фабрики проектного финансирования на начальном этапе, кроме того, мы даем госгарантию. Но это только на начальном этапе, и это не гарантирует доходности, хотя де-факто субсидии будут те же самые.

Учитывая, что все-таки от субсидий надо уходить, здесь может быть некоторая гарантия минимального уровня доходности, а дальше это уже вопрос рынка, будет он выше, ниже. Главное, чтобы не ниже. И это был бы надежный инструмент, куда можно помещать средства именно для долгосрочных инвестиций.

— ВЭБ во всем этом, на ваш взгляд, мог бы участвовать?

— Я думаю, что мог бы. Более того, по своему предназначению как института развития он и должен быть активным финансистом таких идей, инфраструктурных проектов.

Любой институт развития должен финансировать проекты на условиях возвратности вложенных средств.

Но для этого тот же ВЭБ должен иметь ресурс, который может быть использован, однако такого ресурса сейчас фактически нет.

— Еще одна тема — это собственно февральские потенциальные санкции. Как я поняла, вы не считаете, что они не окажут какое-то достаточно серьезное влияние на экономику в этом году?

— Исхожу из того, что — первое — нет ясности, будут ли в феврале новые санкции.

Санкции — это в любом случае негативное событие, потому что закрепление и обоснование, условно говоря, такого черного списка наших компаний, не просто даже бизнесменов, но людей, которые входят в круг власти. И в этом плане это крайне недружественный акт.

Будут ли дополнительные санкции? Не думаю, что они будут носить системный характер.

На мой взгляд, если ничего форс-мажорного не произойдет на Украине или где-то, не думаю, что это может спровоцировать новую волну санкций. Но к ней надо быть готовым.

Но санкции, черные списки означают, что мы все время находимся на крючке, что дополнительные санкции могут быть введены в любой момент, повод для них всегда может найтись. Это означает, что надо перестраивать систему и финансирования, и оборонно-промышленного комплекса, и военного экспорта.

Надо находить какое-то решение по возможностям работы не только с долларом, евро, но с валютами, которые не являются столь ликвидными.

И это нельзя сделать только на уровне отдельных банков и компаний. Здесь нужно, на мой взгляд, и Центральному банку все-таки вырабатывать механизм, по сути дела, конвертации возможных национальных валют в те же долларовые активы или евро, юани. В смысле или юани, евро, доллар в йену. То есть надо в этом плане очень серьезно перестраивать систему и денежных платежей, переводов, кредитования. Пока мы, в общем, далеки от этого.

Беседовала Лана Самарина