Мэтр российской и международной журналистики Владимир Владимирович Познер 1 апреля отмечает юбилей. Полный сил и юмора, знаменитый во всем мире Познер нашел в своем плотном графике час для интервью ТАСС, в котором рассказал о понимании счастья; работе, которой он гордится; своих зрителях; любимых героях популярной программы; амплуа интервьюера; секретах блестящих бесед; степени свободы телевидения в США и, конечно, о следующих проектах.
— Владимир Владимирович, вы любите задавать своим героям вопросы из опросника Марселя Пруста, добавляя свои. Ответите на пару?
— С удовольствием, давайте-давайте!
— Что для вас счастье?
— Для меня это три вещи. Прежде всего, найти себя, причем найти себя в своей работе. Найти себя в своем партнере и найти себя в своих детях. И если это все есть, то, конечно, ты счастливый человек. И у меня это есть. Вы знаете, наверное, что я атеист, поэтому я могу благодарить судьбу, что вот так сложилось.
— Вспомните, пожалуйста, момент, когда испытывали счастье.
— Это было не раз, но я расскажу о самом первом моменте. Мне было шесть. Это было во время войны. Мы плыли на корабле из Португалии в Америку. И моя мама потеряла шелковый галстук. Он был вроде шелковой бабочки, синий в белый и красный горошек. Потеряла и очень расстроилась. Однажды я шел по палубе, а навстречу мальчик, старше меня. Смотрю — у него мамин галстук. Говорю: "Ой! Это моей мамы галстук, она потеряла его, отдай, пожалуйста!" Но нет, он парировал: "Я его нашел, он мой". И тут началось: я налетел на него, сбил с ног и отнял галстук, хотя мальчик был больше меня. Принес маме. Мама меня обняла и сказала: "Ты мой рыцарь!" Было ощущение полного счастья. Самый первый раз. Я этого не забыл.
— Ваше состояние духа в настоящий момент.
— Напряженное, радостное, несмотря на многие вещи, которые меня огорчают, но очень позитивное и полное сил.
— Владимир Владимирович, в начале марта встретила вас на концерте Михал Михалыча Жванецкого. В холле были знаменитости, но некоторые гости просили о селфи именно вас. Вы никому не отказали! Такое внимание приятно, не мешает? Что обычно говорят люди, когда подходят?
— Это часть работы. Я считаю — если ты появляешься на экране, если ты публичная фигура, то обязан быть вежливым и идти навстречу людям, которым интересен. В редчайших случаях отказываю, если опаздываю на самолет, а так всегда говорю: "Да, пожалуйста!" Люди подходят и, как правило, благодарят за то, что я делаю. Меня это очень трогает, потому что всякий отклик на то, что ты делаешь, отклик позитивный, очень помогает, очень поддерживает. Это значит — все не зря.
— А помните Михал Михалыч посвятил номер своему 85-летию? Он сказал, что сейчас переживает "возраст счастья". Вы прекрасно выглядите, в восхитительной форме. Поделитесь, пожалуйста, что для вас значит эта красивая цифра.
— Конечно, я не чувствую себя 85-летним. Родился довольно давно, в те годы 85 — это вообще казалось — ну очень древний возраст! Когда человек уже седой и немощный, и сгорбленный, и так далее. Многое изменилось с тех пор, и слава богу, люди стали жить дольше, при этом находятся в форме. Я понимаю, что не выгляжу на свой возраст, знаю, что могу многое делать, по сути дела, я еще полон сил. Конечно, это очень здорово.
— Владимир Владимирович, о вашей биографии можно писать тома. Если говорить о профессии, когда именно почувствовали, что вы в большой настоящей журналистике?
— В журналистику попал случайно. Совершенно не собирался становиться журналистом, напротив, собирался стать ученым. К счастью, понял, что я не ученый, и не пошел по этой линии, хотя окончил биологический факультет МГУ. Тогда на меня очень нажимали родители: "Как же так, бесплатно пять лет учился. Где же отдача?" Тогда я не думал о журналистике, я думал, что буду переводить поэзию, очень увлекался этим. Однажды мне позвонил приятель и сказал, что создается агентство печати "Новости", ищут людей со знанием языков, не интересно ли? А к этому времени я уже два года работал у Самуила Яковлевича Маршака, был женат, у меня был ребенок, а Самуил Яковлевич платил немного… И когда он мне это предложил, сказал — зайди, с тобой поговорят. К тому времени я уже тоже понял, что и поэзией заниматься не буду. Пришел, у меня взяли интервью и предложили должность старшего редактора и 190 рублей! А я получал у Маршака 70. Разница чувствительная. Я сказал: ладно.
— Вы считаете, тогда уже была журналистика?
— Конечно, это была не журналистика. Это была внешнеполитическая пропаганда. Журналистов называли солдатами идеологического фронта, которые должны пояснять и продвигать политику партии и правительства.
Я долго был в пропаганде, причем поначалу очень охотно, но постепенно с переживаниями стал понимать, что то, что я пропагандирую, неправда. В конце концов больше просто не мог, понимал, что разрушаю себя, предаю себя, что так нельзя
Я вышел из партии, когда это еще не было модно, перестал работать и уже тогда понимал, что я очень люблю журналистику.
— А что было потом?
— Когда ушел, поклялся, что больше никогда не буду пропагандировать правительство, партии, потому что у меня есть одна обязанность — стараться давать максимум информации людям, которые читают, слушают, смотрят меня. Обещал, что постараюсь даже не работать в штате, быть максимально независимым. А то, что я на самом деле являюсь этим самым журналистом, наверное, понял с приходом Горбачева.
— Стопроцентный журналист, кто он?
— Журналист, по моему убеждению, не берет чью-то сторону, старается сделать так, чтобы его публика понимала, что происходит. Он не говорит: вот это хорошо, а вот это плохо, вот этого надо поддерживать, а этого не надо. Все это непросто, потому что тебя не любят и те и другие. Потому что говорят: "Ну, ты определись!" Я определился: я не за вас, и не за вас, я вот за этих людей, которые меня смотрят. Мне это удалось сделать, и это дает колоссальное чувство: мне непротивно смотреть на свое отражение в зеркале, понимаете? Я знаю, что я делаю правильное дело. И то, как люди ко мне относятся, это подтверждает. Вот это самое "шестое чувство глубокого удовлетворения" (смеется), у меня это чувство есть.
— Осенью передаче "Познер" будет 11 лет. Смотрю почти все выпуски, и мне показалось, что для каждого героя вы подбираете свое амплуа интервьюера, никогда не одинаковы со своими гостями. Насчитала несколько, начиная от "доброго друга" до "преподавателя", иногда денди, иногда, как мне показалось, даже "следователя". Продумываете образ заранее, кто будет другом, а кто нет?
— Нет, нет, нет! Ведь как получается — выбираю гостя я. Разумеется, я должен согласовать это с генеральным директором канала, поскольку они покупают мою программу. И я знаю, что есть некоторые люди, которых я пригласить не могу. Это определенный компромисс, в жизни компромиссы, безусловно, есть, здесь очень важно просто понимать, что ты не изменяешь себе. Я согласен, я принимаю. Но я выбираю гостя.
— А дальше?
— Дальше есть команда, которая поднимает материалы, связанные с этим человеком, его интервью, выступления, биографию. Это все я читаю внимательнейшим образом и выбираю то, что мне, как кажется, наиболее интересно. Человек может быть симпатичным мне или несимпатичным. Конечно, я человек, а не робот и, конечно, какие-то вещи проявляются. Есть люди, которые необыкновенно симпатичны мне, и это видно. А есть люди, которые мне антипатичны, и это тоже видно. Я не спорю, не говорю: а вы неправы! Пускай это зритель решит.
Но я задаю вопросы, причем исхожу из внутреннего убеждения: придет мой зритель, он тоже хотел бы задать вопрос, но не может. Нет такой возможности.
Я стараюсь, думаю, а что бы зритель хотел спросить у этого человека помимо того, что я хочу. И вот эти вопросы я задаю
Конечно, в зависимости от человека, от того, как идет разговор, я меняюсь, потому что люди разные. Конечно, я могу показать свое отношение к ответу, я могу человеку ответить с интонацией, могу просто молча посмотреть на героя (смеется) или снять очки (стучит пальцами по столу, смеется). Есть такие фишки, скажем так, но сказать, что я заранее думаю, вот я буду так, я буду эдак — нет, конечно!
— Можно еще про фишки?
— Я очень серьезно думаю над вопросами, в особенности над первым, потому что зрителя надо заарканить. Первый вопрос должен быть интересным. У меня был очень хороший американский знакомый, очень известный репортер Сэм Доналдсон. Как-то он сказал: "Знаешь, когда я был молодым, я думал, что самое главное — быть точным, объективным, сбалансированным, правдивым. Это все важно, но на самом деле главное — быть интересным, потому что если неинтересно, то ты можешь быть и правдивым, и сбалансированным, но смотреть не будут, потому что скучно".
Первый вопрос важен. Как когда-то, в 1920-е годы, в кино у дам — прическа, помните? — на лбу была такая небольшая штучка, завиток (смеется), которая называлась завлекалочка. Так вот, надо завлечь, этот первый вопрос — такая завлекалочка, это профессиональная такая штучка, а дальше как пойдет.
— А что еще важно?
— У меня написаны вопросы, я знаю, что хочу спросить, но я всегда помню, что ответ может быть неожиданным. Мой гость может открыть "дверь", о которой я не думал, и в этот момент я должен быть готов к тому, чтобы отбросить все свои вопросы, "вставить ногу в дверь", чтобы он ее не закрыл, прорваться и пойти по этому пути. Например, я давно уже понял, что на интервью самое главное — это слушать и слышать. Это важнее всего.
— В одном из интервью вы сказали, что одним из самых потрясающих собеседников стал писатель Амос Оз. Смотрела выпуск, до глубины души тронула беседа, особенно его божественное определение "внутреннего голоса". А как вы считаете, что это за голос?
— Внутренний голос. Он у меня живет. Может быть, это альтер эго, другая моя внутренняя сущность, которая комментирует то, что я делаю или собираюсь сделать. Говорит мне иногда очень резкие вещи, но в основном вызывает сомнения. Я очень сомневающийся человек, причем, как это ни странно, с одной стороны, я убежден, что надо делать так-то и так-то, но, с другой стороны, у меня всегда есть сомнения: так прав ли я? Этот голос... Я не знаю, как бы я жил без него! Потому что это тот самый голос, который заставляет меня думать, размышлять. Думаю, что для человека высокой организации эти сомнения, самоедство даже — довольно характерные вещи. Порой бывает мучительно, порой хочется сказать: "Да заткнись ты!" Но я даже не знаю, как жить без него.
— Потрясающее интервью…
Ведь Амос Оз пришел ко мне незадолго до смерти, он знал, что умирает, и может быть, это — хотя не было сказано — придало всему разговору особый оттенок. Это было его последнее интервью. Амос Оз совершенно меня очаровал, поразительного уровня совести, доброты, ума — все сошлось в этом человеке. Я очень-очень дорожу этим интервью.
— А еще были такие герои?
— Еще было интервью с Резо Габриадзе. Поразительнейшая личность, гений, внутреннее богатство, которое в нем есть… Эта недосказанная и совершенно понятная тонкость восприятия. Все это выводит на совершенно другой уровень общения. Так бывает редко, это везение, когда такие люди попадаются.
— Вы говорили, что уже долгое время ждете к себе Владимира Путина, остается у вас желание сделать интервью с президентом?
— Да, конечно.
— Не появилось ли у вас желание выйти со своими проектами на платформу YouTube?
— Я говорю, что пока что нет. YouTube — это все-таки не журналистика. Человек, выступающий на YouTube, не отвечает за то, что он говорит. Закон о СМИ к нему неприменим. Я не против этого, но это личное мнение данного человека, пожалуйста, пускай высказывается, но я считаю себя журналистом и хотел бы работать именно на этом поле. У меня пока есть возможность работать на телевидении, и я собираюсь дальше так делать. Если вдруг лишусь этой возможности, ну тогда, возможно, я и подумаю о YouTube. Но пока нет.
— А героев YouTube готовы к себе приглашать? Например, сделать ответное интервью с Юрием Дудем?
— Откровенно говоря, он мне не очень интересен. Он способный, но его задача, как я понимаю, дожать того, с кем он разговаривает. Он работает на определенную аудиторию — молодежную. Сам под эту молодежную аудиторию внешне старается — стрижка, одежда и так далее. Я даже не знаю, что у него спросить. В этом смысле он мне не особо интересен, а когда он у меня брал интервью, он правда был осторожен, а мне было просто любопытно, как это будет происходить.
Не исключаю, что могу пригласить кого-то из тех, кто работает на YouTube, потому что человек представляет интерес для широкой публики, но я должен для себя понимать, почему я приглашаю этого человека? Что надо-то мне?
— Владимир Владимирович, в "прощалках", в послесловии передачи вы часто высказываетесь о самом остром. 29 марта в силу вступили два закона — о фейковых новостях и о защите государственных институтов и госсимволов. Как может измениться работа журналиста в этих условиях?
— Когда принимают такие законы, надо задавать себе вопросы: а для чего их принимают? Я выступал против, приглашал авторов законопроектов и говорил, потом отдельно говорил, что, на мой взгляд, они опасные. Что значит проявление явного неуважения? Что такое явное неуважение? Или неуважение, но не явное. Как это понимать, кто это будет решать? Это уже вопрос вкусовщины, так сказать. Я боюсь, что эти законы могут повлиять на журналистику в смысле повышения самоцензуры, могут быть использованы именно для того, чтобы заткнуть рот журналистам. Я очень этого опасаюсь.
— Недавно журналисты газеты "Московский комсомолец" проверили охрану в Историческом музее, повесив на выставке свою картину. Что думаете про такой репортерский эксперимент?
— Я считаю, что журналистское расследование — очень хорошая штука. Журналист может только обнаружить непорядок и об этом сказать, обратить на это внимание общества и власти. Это хорошее дело, это правильно; нелегкое, а порой даже очень опасное, но это часть журналистской работы.
— Вы долго работали на американском телевидении, как считаете, сейчас существует у американской аудитории зеркальный интерес к нам, россиянам?
— Ответ однозначный — нет. Американцы больше всего интересуются собой. Они интересовались Советским Союзом, потому что Союз был основным противником, это был магнит внимания: "Что они там такое еще придумали?" Но в принципе американцам не очень интересны другие страны. И мы ими, безусловно, гораздо больше интересуемся, чем они нами. Это факт.
— Какое телевидение интереснее, что скажете о свободе телевидения в США?
— Какое телевидение интереснее? Пожалуй, я бы сказал, американское. Оно более разнообразное, но если речь идет о политике, то оно, к сожалению, стало гораздо менее свободным, чем было. Телевидение сейчас — это часть больших конгломератов, которые рассматривают телевидение, во-первых, как средство заработка, во-вторых, как средство продвижения определенных взглядов. Именно поэтому за последние годы увидеть на американском телевидении человека, который хоть как-то говорит позитивно о России, просто невозможно, не бывает этого. Эта дверь закрыта. Если говорить о свободе, она есть, но в определенных областях. Например, над своим президентом поиздеваться — пожалуйста, сколько угодно, можно сказать, это традиции. А вот есть такой политический противник, как Россия, и необходимо убеждать американцев в том, что это действительно опасный враг. От этой точки зрения не отходят. Поэтому, с одной стороны, свободы больше, с другой — ее нет.
— Вы видите возможность возвращения телемостов?
— На мой взгляд, было бы полезно устроить пару телемостов с США и с Англией. Я знаю, что наши на это готовы, к сожалению, не готовы они. Все-таки мост нуждается в двух опорах как минимум, поэтому сейчас это вряд ли возможно.
— Спецпрокурор США Роберт Мюллер не нашел доказательств сговора между Москвой и избирательным штабом Дональда Трампа. Такой поворот что-то может изменить в повестке американских СМИ в отношении России?
— То, что это произошло, конечно, неожиданно. Безусловно, подавляющее большинство в Америке было абсолютно убеждено в том, что, конечно же, был сговор и, конечно же, Трамп пытался помешать правосудию. И выводы, к которым пришел Мюллер, репутация которого кристально чиста, — это бомба. Это бомба. И они не очень понимают, что с этим делать. В принципе, эти выводы дают возможность Трампу чуть-чуть поменять свою политику в отношении России, потому что если бы он пытался это сделать раньше, сказали бы: "Ага, вот доказательства, что он продался!" Теперь уже нет, поэтому есть такая возможность. Результаты расследования действительно открывают некоторое окно возможностей.
— Вы часто критикуете российскую журналистику, говорите, что ее нет. Могли бы дать совет молодым журналистам, которые идут в профессию или думают, оставаться в ней или нет?
— Надо понять, это твое дело? А это может быть болезненный процесс, а когда ты понял, что это не твое, надо уходить. Если твое, надо понимать, чем ты занимаешься, это ответственная вещь. Знаете, когда врач идет по полю боя и находит раненого, он ведь не спрашивает, ты чей? Если он врач, он спасает людей. Это его долг, его обязанность. Если он этого не делает, он не врач. И здесь с журналистом есть некоторые сходства.
— Владимир Владимирович, что в творческих планах, в работе сейчас?
— Мы будем делать фильм о Японии. Эта страна очень увлекает меня, потому что она совсем другая. Это не Европа, все там не так, как привык, я ничего не понимаю в них, и в какой-то степени я буду открывать эту страну вместе со зрителями. Посмотрим, что получится.
— Будете снимать вместе с Иваном Ургантом?
— Ваня Ургант будет в этот раз две недели. У него не будет программы, он сможет с нами быть. Из-за своей программы он на три-четыре дня обычно приезжает, а тут две недели будет с нами. Будет хорошо.
— Как планируете отмечать юбилей?
— Буду праздновать в Риме. Естественно пригласил многих моих и друзей, и просто добрых знакомых. Прошлый юбилей, 80-летие, я праздновал в городе, в котором родился, — Париже. Было совершенно замечательно, отчасти поэтому я решил не повторяться. Люди будут сравнивать... А в Риме будет совсем другое, но что будет, этого я пока не знаю.
— Что бы хотели из нематериального получить в подарок?
— Самый главный подарок — чтобы я и мои близкие были в порядке, были здоровы, были счастливы, чтобы у них была удача, успех. К юбилею, не к юбилею — это самое важное. А что касается вот таких подарков нематериальных — я бы хотел, чтобы осуществились некоторые вещи: у меня есть мечты профессионального характера, но о них я не говорю, пока они не исполнились.
— Владимир Владимирович, у вас три гражданства: России, США и Франции. Расскажите, что в вас от француза и американца? Есть ли что-то в характере российское?
— Я — между Францией и Америкой. Что от американца? Это просто внутреннее состояние, чувство собственного достоинства, со мной нельзя обращаться как с человеком второго сорта, никакого преклонения перед начальством. От француза у меня любовь к хорошей еде, к вину. Чувство юмора — "протыкающее рапирой", а не "палкой по голове". Тепло. Определенно, люди не понимают французов в этом смысле. У меня все перемешано.
— Получается, вы человек мира. Есть ли рецепты родителям, как вырастить ребенка, который будет чувствовать себе хорошо и свободно в любой точке Земли?
— Рецептов нет. Но может быть следующее. Ребенок — человек. Надо его любить не на словах, как можно больше обнимать, ласкать. Очень важное чувство, что меня любят. Это, я думаю, самое главное. И конечно, одно из первых слов, которое говорит ребенок, — "почему". Почему вода мокрая? Почему солнце сияет? И очень часто родители говорят: "Да потому, отстань! Иди смотреть телевизор". Надо стараться разговаривать с ребенком и надо читать, потому что это увлекает. Надо давать ему слушать музыку, потому что это очень важная часть развития, надо отвечать на вопросы. И не надо бояться говорить: "А я не знаю, давай вместе попробуем найти ответ?" И еще. Скажем, если папа курит, то он не может говорить ребенку: "Не кури!" Он и мама — примеры. Если вы так делаете, почему так не могу делать я? К сожалению, об этом забывают. Пятилетний ребенок может быть намного умнее своих родителей, надо обращаться с ним с уважением, это не значит, что нельзя наказывать, но обращаться с уважением, чтобы у него возникло чувство собственного достоинства. Это очень важно в жизни. Очень.
Беседовала Александра Урусова