Режиссер Андрей Кончаловский представил драматический фильм "Дорогие товарищи!" о засекреченном в советское время расстреле мирной демонстрации в Новочеркасске в 1962 году. Картина, которая удостоилась специальной премии жюри на 77-м Венецианском кинофестивале и награды за режиссуру на фестивале в Чикаго, выходит в российский прокат 12 ноября. В интервью ТАСС Кончаловский рассказал, помнят ли в Новочеркасске о той трагедии, изменилось ли его отношение к "Оскару", а также поделился мыслями о том, к чему приведет человечество пандемия коронавируса.
— Вы не раз говорили, что в вашем решении снимать этот фильм не было никакой политики. Но при просмотре сложно уйти от ассоциаций и некоторых параллелей с событиями, которые сейчас происходят, например, в Белоруссии или некоторых регионах России. Как вам кажется, чего в этом больше — цикличности истории или, если позволите, пророческого дара художника?
— Мне кажется, человеку свойственно все упорядочивать каким-то образом. Конечно, в истории есть цикличность, но тут нет никакого пророчества или моего желания что-то увидеть — здесь есть трагическое событие. Первый раз я узнал о нем в 1962 году, но тогда мне было, как говорится, до лампочки. Я был студентом ВГИКа, моя голова была занята Феллини, Куросавой и многочисленными романтическими отношениями. Оно вновь привлекло мое внимание в 1990-х годах, когда о нем стало известно, а позднее мысль возникла вновь, когда я ставил трагедию Софокла с Юлией Высоцкой в Италии. Она играла Антигону, и мне стало понятно, что Юлия — выдающаяся трагическая актриса. Я захотел вернуться к идее событий в Новочеркасске, тем более что Юлия оттуда.
Есть еще несколько причинно-следственных факторов, которые привели меня к желанию снять этот фильм. Главный герой в моей картине "Рай" — интеллигентный, умный, образованный человек, любитель Чехова, но одновременно с этим — нацист. Хороший в основе человек, фанатически преданный идее нацизма, не может в результате не прийти к личной катастрофе. Этого героя я очень люблю. Именно тогда у меня возникла мысль, какое зеркальное отражение этого характера могло бы быть в России.
— Главная героиня фильма — партийный работник Людмила Семина, которая так или иначе относится к привилегированной части общества и бунтовщиков считает негодяями. Безусловно, в течение фильма она переживает внутренние изменения, глядя на все эти зверства, но, как мне показалось, этот ключевой момент для нее все равно остается неизменным, а взгляда с другой стороны баррикад у нас нет. Почему вы решили показать события именно ее глазами?
— Если бы я мог рационализировать и объяснять такого рода вещи, я был бы не создателем фильма, а его критиком.
Особого желания объяснять у меня нет, могу только сказать, что у меня было желание сделать фильм о прошедшем войну поколении — очень чистых людей, коммунистов. Они верили в общество, которое строили, верили в Сталина, с его именем шли на фронт, умирали. Это были люди, в общем-то, фанатичные, а у любого фанатика очень узкий взгляд, и в этом его драма
Объяснять не нужно, я предпочитаю оставить зрителя в смятении. Именно в смятении, в потребности размышлять, задаваться вопросом — почему он все же любит этого героя, который не соответствует его идеалам. Меня интересует амбивалентность мира, отсутствие подсказанных ответов, свойственных голливудскому рецепту. В этих размышлениях зрителя, надеюсь, кроется его внутренний рост.
— Вы уже упомянули некоторые параллели с фильмом "Рай", но есть еще одна, самая очевидная, конечно. Вы вновь возвращаетесь к черно-белой съемке, и получается отчасти даже хроника. Почему именно эти две картины вы решили снимать в таком формате?
— Мне кажется довольно фальшивым снимать Троцкого или Ленина в цвете на широкий формат, потому что все фотографии того времени черно-белые. Микеланджело черно-белым быть не может, потому что тогда не было фотографии, а была только живопись. Я делаю картину, как вижу ее. Если я буду снимать фильм о революции, я буду делать его черно-белым. Кроме того, мне нравится этот формат — классический — еще и потому, что он дает пространство над головой. Вытянутая картинка сделана для того, чтобы были говорящие головы. Неба в таком формате вообще нет.
— Съемки фильма проходили непосредственно в Новочеркасске, в них заняты в том числе местные жители, наверняка вам доводилось общаться с ними. Есть ли сегодня ощущение, что Новочеркасск, несмотря на попытки засекретить события 1962 года, помнит об этой трагедии, знает ли о ней, например, молодое поколение?
— К сожалению, я должен вас разочаровать. Как сказано у Пастернака: "На кухне вымыты тарелки, никто не помнит ничего" (стихотворение "Вакханалия" — прим. ТАСС). Жители Новочеркасска уже давно живут в другой эпохе, особенно молодые. У молодых вообще короткая память. На улице спрашиваешь: "Кто победил Наполеона?" — и в ответ порой слышишь: "Сталин". Все забыто, но от этого, возможно, фильм сыграет большую роль. Мой друг и продюсер Алишер Усманов, как и я, верит в то, что мы делаем. Усманов дает мне абсолютную свободу, не думая о том, должна ли картина иметь кассовый успех. Так вот, мы с Усмановым серьезно задумывались о том, нужна ли эта картина сегодня. Мы пришли к выводу, что нужна именно для молодого поколения. Именно молодым нужно знать о поколении их дедов, которые были кристально чистыми, верили, что строят социализм, и трудились, не щадя сил. Конечно, и в том поколении были люди, которые строили карьеру, были люди, которые закрывали глаза на социальное неравенство ради своих выгод и прочее, но все они были живые. В этом смысле я не очень люблю давать однозначные оценки — этот хороший, этот — плохой.
У меня два героя — партийный работник и офицер КГБ, оба, в общем-то, приличные люди. Офицер хочет помочь женщине в ее боли. Непонятно, как к нему относиться. В этом и есть цель искусства — не говорить, что хорошо и что плохо, а дать людям решать самим
— В финале фильма героиня как мантру повторяет: "Мы станем лучше, мы станем лучше". Как вы считаете, мы стали лучше?
— Я не отвечу на этот вопрос, потому что этого (ответа) нет в фильме. За пределами картины существует реальность. Большое искусство так или иначе это ложь, которая помогает понять правду жизни.
— Да, вы говорили ранее, что любой фильм — это искажение реальности, потому что реальность передать в искусстве невозможно, но при этом искусство позволяет понять правду жизни. Какую правду вам важно было отразить в этой истории?
— Я могу только сказать, что можно видеть один и тот же стакан наполовину полным или наполовину пустым. Это зависит от точки зрения. Но мне кажется, что Лев Толстой был прав, определив три признака большого искусства: открытие, искренность и доброта. Доброта — значит надежда. Для меня любой фильм, который я делаю, должен заканчиваться с какой-то надеждой. Мне верится, что люди идут в кино для того, чтобы очередной раз ощутить любовь к жизни.
Большое искусство всегда говорит о любви к людям. Мы любим людей не за то, что они "хорошие". Бывают не очень хорошие люди, которых мы все равно необъяснимо любим, и мы страдаем, когда они делают плохие вещи
Конечно, в сказках или в Голливуде зло обязательно должно быть наказано, это самая простая формула в кино. Но жизнь сложнее и часто необъяснима. Я думаю, зло непобедимо, но это не значит, что с ним не нужно бороться.
— В период пандемии вы начали документальный проект "Карантин по-русски". На какой он стадии и когда вы планируете его представить?
— Это сложный процесс, потому что очень много материала. Что значит сделать фильм? Это значит изложить образы в какую-то последовательность, которая становится волшебным зеркалом, складывается в некую мозаику, но, когда отходишь, видишь общую картину. Как мой предыдущий документальный фильм "Человек неунывающий" требовал полгода работы, чтобы структурировать материал, так и здесь придется долго думать. Произведение искусства — это отбор. Чем жестче отбор, тем дороже то, что остается как результат.
— Вообще, вы не создаете впечатление человека, который не опасается вируса — вы были на Венецианском кинофестивале, посетили ММКФ с документальной картиной "Человек неунывающий", в скором времени в Москве ожидается премьера "Дорогих товарищей!" Каково ваше отношение к тому, что происходит?
— Я отношусь к этому очень серьезно. Сегодня, когда я представляю картину, я ставлю определенное условие — минимальное количество прямых контактов, соблюдение дистанции, а дальше надо беречься. Береженого бог бережет. Но, к сожалению, люди так устроены, что им хочется верить, что все уже прошло. В этом смысле самый успешный опыт оказался у коммунистического Китая, где жесточайший режим, который целиком закрывает города, а нездоровых людей запирает в клинику. А как быть иначе? Если дать людям возможность решать самим, то начинается вторая волна, потому что у них создается иллюзия, что все кончилось.
Все не только не кончилось, но только начинается. Я имею в виду даже не коронавирус, а глобальный тектонический сдвиг, который происходит. Он назревал лет десять точно, после дефолта 2008–2009 года. Вирус — только триггер мирового состояния человечества. Капитализм доказал сегодня свою несостоятельность. Умные люди предрекали это 150 лет назад. У нас был опыт социализма, который сейчас считается неудачным, но, на мой взгляд, тогда он был единственным возможным в государстве, где 80% населения жили в феодально-родовом строе. Это был важный опыт, и я верю, что человечество, вооруженное этим опытом, придет к новому социализму.
Государство неизбежно должно контролировать человеческую алчность, оно должно играть большую роль, чем играет в либеральном обществе. Либеральное общество строится на отрицании государства и свободе личности, а свобода личности приводит к тому, что в США 2% населения страны имеет 85% всего богатства
Я верю в новый социализм — другой вопрос, как болезненно это будет происходить. Но в нашей стране это единственный путь. Я думаю, наше будущее великолепно, потому что мы отстали от Европы, которая катится в пропасть. Пройдет еще 20 лет, и европейцы будут ездить в Россию, чтобы посмотреть, как хорошо было у них.
— Мне как раз хотелось задать вопрос о движении к новому миру, но через призму кинематографических процессов, в частности фестивального движения. В этом году "Оскар" изменил правила относительно того, какие фильмы могут претендовать на лучшую картину, Берлинский кинофестиваль отказался от вручения призов за женскую и мужскую роли в пользу гендерно нейтральных наград. Куда это приведет?
— Мозг человеческий изощрен, ему хочется быть самым "правильным", а стадное чувство очень сильно. Стадное чувство политической корректности, которое захлестнуло западный мир, конечно, разрушает и показывает, куда движется либеральная мысль. Харви Вайнштейн получил 23 года тюрьмы за то, что приставал к женщинам, а Андерс Брейвик, убивший в Норвегии 77 человек, получил 20 лет. Не кажется ли вам это странным? Джоан Роулинг, автора романов про Гарри Поттера, обвинили во всех смертных грехах за то, что она сказала, что женщина имеет право на менструацию. У меня нет ничего кроме сострадания к тем, кто захвачен этим безумием, захлестнувшим западный мир. Это же чистый Оруэлл. Я не знаю, когда они очнутся, но у меня есть надежда, что долго это не продержится.
— Повлияют ли эти процессы на кино в глобальном смысле? Продолжат ли режиссеры создавать кино сообразно своему вкусу или поддадутся желанию снимать корректно, чтобы получать фестивальные призы?
— Я думаю, с этой точки зрения выхолащивается смысл фестивалей, которые должны быть смотром художественных, а не политически корректных произведений.
В один год картины, сделанные женщинами, удачнее, чем картины, сделанные мужчинами, в другой год — наоборот. Тут получается, что жюри должно обязательно выбирать по гендеру. Это абсурд. Желательно, чтобы никто не знал, кто сделал картину. Пусть это будет как слепая дегустация вина
— Пару лет назад вы говорили, что для вас премия "Оскар" не существует и качество у нее стало сомнительное. Ваше мнение относительно этой награды не изменилось?
— Когда-то, когда я работал в Америке, премия "Оскар" была для меня главной целью, потому что это был пропуск к следующей картине. Сегодня я занял свою нишу, я имею возможность делать кино вне зависимости от того, получаю я "Оскар" или нет. Мне в принципе абсолютно безразлично. Надо учиться тому, что говорил Пушкин: "Хвалу и клевету приемли равнодушно". У нас часто пишут: "Фильм такого-то режиссера поборется за премию". Но понимаете, бороться можно в боксе, а в искусстве, на мой взгляд, очень часто искреннее желание художника очередной раз понять смысл жизни бывает не замечено, и фильм "пролетает". А картина, где есть грохот, вдруг становится успешной. Я отношусь сейчас к своим фильмам как к желанию очередной раз попытаться прикоснуться к той тайне, которую скрывает движущееся изображение. Мы еще далеки от того, чтобы открыть все возможности кинематографического языка. Я стал снимать кино совершенно иначе, к каждому кадру я отношусь критически. Это для меня дороже, чем любая премия.
— И все же, если бы в этом году вам предложили представить Россию в списке претендентов, вы бы согласились?
— Я давно свой голос отдал Владимиру Меньшову, председателю (Российского оскаровского комитета — прим. ТАСС). Как решат — так и прекрасно. Вообще, получать премии — очень приятно, но стремиться к тому, чтобы пробиться туда во что бы то ни стало, желания нет. Главное счастье для художника — не премия, а возможность, сделав одно, сделать следующее.
— У вас уже есть что-то следующее?
— У меня несколько замыслов. Сейчас я пишу исторический сериал о 20-летии между 1904-м и 1924-м годами, как развивалась история нашей страны. Я хочу записать моменты отечественной истории, которые, как мне кажется, упущены в искусстве, вспомнить не только тех людей, которые творили историю, но и тех, которые предавали. Очень много персонажей и сложная структура. А вообще-то, проекты у меня возникают постоянно, но я никуда не тороплюсь и наблюдаю, как они сами появляются.
Беседовала Валерия Высокосова