В 2022 году народный артист России Николай Цискаридзе представил книгу "Мой театр", написанную на основе его личных дневников: она рассказывала о его учебе, начале карьеры, наставниках и работе на сцене до 2003 года. Накануне 50-летия Цискаридзе издательство АСТ выпускает продолжение мемуаров: "Мой театр. Книга вторая" охватывает события из жизни артиста с 2003 по 2013 год. В тот период танцовщик восстанавливался после серьезных проблем со здоровьем и ему вновь пришлось доказывать свое право на звание премьера Большого театра.
В 2003 году Николай Цискаридзе готовился к премьере балета "Клавиго" в парижской "Гранд-опера". Во время оркестрового прогона он поскользнулся и получил тяжелую травму колена, которая поделила все на до и после. Она повлекла за собой несколько сложных операций и поставила под вопрос не только дальнейшую карьеру артиста, но и его жизнь: Николаю диагностировали сепсис. Делимся отрывком из новой книги, в нем Цискаридзе вспоминает, как приходил в себя во время лечения во французской больнице.
А в Парижской опере каждый день начинался с совещания по поводу Цискаридзе. Директору Югу Галю предоставляли полный отчет по моему самочувствию — температура, состояние, как лечат, чем лечат. И каждый день один и тот же ответ из клиники: ситуация по-прежнему критическая…
Несмотря на это, для персонала госпиталя — врачей, медсестер и нянечек — я стал чем-то вроде местной достопримечательности. Видимо, визит представителя французского премьер-министра и шумиха, поднявшаяся вокруг моей персоны, произвели на них большое впечатление. Смущаясь, они заглядывали в палату и, если я был еще в состоянии им кивнуть, просили разрешение со мной сфотографироваться. Я не отказывал, пребывая в уверенности, что едва ли стану украшением этих снимков: кожа да кости, волосы еще не отросли, перед операцией я коротко постригся.
Галя Казноб по-прежнему проводила со мной дни напролет. Стараясь хоть как-то скрасить тягостное течение времени, даже заставляла меня учить французский язык. Но как только мы начинали спрягать глаголы, у меня поднималась температура, пришлось отказаться от занятий.
В госпитале меня постоянно кто-то навещал, как говорится, народная тропа не зарастала: Элизабет Платель, Брижит Лефевр — постоянно, Маша Зонина каждый день, Катя Новикова, приезжавшая в Париж…
Однажды в моей палате появился Владимир Рен. Потомок первой волны русской эмиграции, он пользовался большим уважением среди наших соотечественников в Париже и вообще во всем мире русского зарубежья. Владимир Владимирович пришел не один, а с православным священником из храма Александра Невского, что на rue Daru.
Я причастился, и было такое чувство, как будто кто-то меня отпустил… Впервые за эти недели я заснул сном младенца, без укола, крепко и безмятежно. На следующий день с утра упала температура. Врачи диву давались. Иначе как чудом это никто назвать не мог.
Я просто физически ощущал, как жизнь возвращается в мое тощее, слабое, измученное тело. Когда меня отключили от капельницы, все вены на руках оказались исколоты до такой степени, что на них не было ни одного живого места
Перед выпиской медсестры — Сильве и Рене — подарили мне шприц, которым меня кололи последний раз. На нем фломастером они написали свои имена и дату 18.12.03, то есть 18 декабря 2003 года, дату выписки. Напоследок обломали у этого шприца носик. Сказали, есть такая примета, чтоб не было дороги обратно, в клинику. Теперь шприц у меня дома лежит на видном месте, в назидание, чтобы я не забывал, что такое по-настоящему "плохо".
В тот же день Маша Зонина провожала меня на вокзале Монпарнас. Я ехал на восстановление в Капбретон. Поскольку во время лечения в Париже меня опекало и посольство РФ, там выделили человека, который сопровождал меня до самого реабилитационного центра. По этому случаю купили два билета: на одном месте сидел я, на другом лежала моя нога.
На вокзале я почувствовал себя наисчастливейшим человеком оттого, что впервые за долгое время ехал не в операционную. Благодать! Раннее утро. Мимо меня провезли тележку со свежими багетами, и такой дух от них шел! "Маш, я кушать хочу", — вырвалось у меня. "Что?! Что ты хочешь?" — подпрыгнула в изумлении Маша. Повторяю уже с уверенностью: "Я хочу багет". Она вскочила, побежала, купила мне шесть багетов с сыром и колбасой.
Два самых длинных были съедены сразу. Я рвал багеты зубами, как зверь, и торопливо, не дожевывая от жадности, глотал куски этого пахучего, мягкого хлеба. "Коля, пожалуйста, — стонала Маша, — у тебя сейчас заворот кишок случится!" Не знаю, ел ли я в жизни что-то вкуснее. Оставшиеся четыре багета были взяты с собой в дорогу, их я жевал потихоньку, но приходилось себя сильно сдерживать.