12 мая — день рождения Андрея Вознесенского. Сам именинник его старался никогда не праздновать и даже называл этот день "днем траура". Потому что не праздновал Борис Пастернак, а Андрей Андреевич был его верным учеником. 14-летним мальчиком он написал письмо Пастернаку, приложив свои стихи. Тот и прочитал, и позвонил, и пригласил в гости, и на всю жизнь стал для мальчика ангелом-хранителем. "Ведь все равно, даже если исчезнешь сам, я исчезнуть тебе не дам, не исчезай", — пелось в одной замечательной песне Вознесенского на музыку Таривердиева.
Ученик и учитель
В случае Вознесенского и Пастернака не совсем понятно было, кто кому не давал исчезнуть. Но это вечное ученичество Вознесенского трогательно и показательно: а много ли мы знаем людей, до конца дней пронесших верность и любовь к своему учителю?
Впоследствии, став знаменитым на весь мир, в каждом своем интервью он будет вспоминать своего учителя. Отмечая, что даже манеру одеваться и эти пиджаки он унаследовал у него, у Пастернака. (Правда, в эти моменты у слушающих всегда закрадывалось сомнение, а стал бы Пастернак говорить о том, что у него три пиджака от Кардена и что на приеме у Рейгана, допустим, он был в пиджаке от Валентино). Но в этом и была фишка Вознесенского: подавать не текст как текст, а в комплексе с поэтом целиком, вместе с шарфиками, пиджачками, образом, манерой чтения. Он даже специально брал уроки чтения, став в прямом и переносном смысле голосом эпохи и, по странному стечению обстоятельств, потеряв голос, когда эпоха закончилась.
Да-да, он часто говорил, что писать поэзию можно не стихами, а жизненными сюжетами, поэтому и дуэль Пушкина была поэзией.
Так вот и в жизни Вознесенского будет много таких странных совпадений, похожих на знаменитые "вознесенские" рифмы. Даже смерть его — ровно через полвека и один день после своего кумира — стала такой рифмой.
Агрессивные и душевные
После смерти, как справедливо написал знаменитый поэт Александр Кабанов, появилось две группы людей: агрессивные и душевные. Агрессивные втаптывали поэта в грязь, провозглашая, что он должен быть забыт. Душевные писали о том, что в свое время росли на стихах покойного, а потом он как-то съежился и померк, и даже вроде как стыдно за то, что когда-то считали любимым. Год назад Захар Прилепин написал, что стихи Вознесенского не идут с ним по жизни и что, мол, в них никаких долгих мыслей, а только "декламационность, кульбиты, прыжки и нырки, лишь бы рифмовалось".
Он часто говорил, что писать поэзию можно не стихами, а жизненными сюжетами, поэтому и дуэль Пушкина была поэзией
Конечно, он прав. Все мы помним то чувство неловкости, охватывавшее залы, когда пожилой, уже теряющий голос Вознесенский читал один из своих прежних хитов. "Я тебя очень, мы фразу не кончим", к примеру. То, что казалось таким безусловным и прекрасным в молодости, сдувалось вместе с исчезающей и стареющей оболочкой тела. То же чувство неловкости охватывало и во время чтения сборника автора, когда читателю становилось очевидным, как неловко и банально рифмовать "таганку" с "поганкой", начинать стихотворение со строк (и ради строк) "Борис Гребенщиков — Брысь! для гробовщиков" или в стихах писать анекдот про женщину, которая думала, будто ее хотят снять, а на самом деле — это "два юных делона" предлагали ей свои секс-услуги.
Жизнь — это вращение форм. Так и формы, предложенные Вознесенским, однажды стали безнадежно устаревшими и немодными, как те самые дедушкины пиджаки. В начале двухтысячных бытовал другой, тихий принцип, много раз озвученный тем же Леонидом Костюковым. Нельзя брать слишком яркое и очевидное. Все настолько писано и переписано, что если что-то кажется слишком удачным — отойди и не бери. Скорее всего, эту побрякушку уже использовали до тебя.
Но за устаревшими и нелепыми пиджаками был и другой Вознесенский.
"Что вы читаете?" — в двухтысячные этот вопрос задавали студентам, поступающим в Литинститут. Назвать Евтушенко или Ахмадулину — был верный и безусловный способ провалить собеседование. Однако против Вознесенского никто ничего не имел. Называя Андрея Андреевича, нужно было правильно процитировать стихи. Не про "бьют женщину. Блестит белок. В машине темень и жара. И бьются ноги в потолок, как белые прожектора!", а другие. Настоящие, те, что были всегда и попадались даже в последних, предсмертных, подборках:
Благодарю за ширь обзора.
За Озу, прозу, и в конце
За вертикальные озера
На непокрашенном лице.
И, как в случае со стыдом на концертах, возникало непонимание. Неужели он сам не понимал, как хорошо и больно и намного сильнее вычурных, но не удивляющих рифм было это "непокрашенное" лицо! Неужели?
"Он нарочито вульгарен"
В воспоминаниях Вознесенского есть интересный эпизод. Однажды на день рождения поэта, вопреки нелюбви Бориса Леонидовича к торжествам, молодой Андрей решил принести подарок. Он сделал фотографию Пастернака и отнес в салон, где девушка-ретушер пригладила и приукрасила внешность поэта.
"Когда я увидел, то сам ужаснулся тому, какой красивенький стал Пастернак. Я дарил ему портрет, думая, он прогонит меня. Но, к моему изумлению, ему понравилось и он даже повесил его на стену".
По странной аберрации зрения то, что очевидно окружающим, вдруг оказывается недоступно тебе. Так, приглаженный Пастернак оказался мил и хорош настоящему Пастернаку и приглаженные стихи казались лучше и ярче настоящей поэзии. И эстрадники затмили, скажем, того же Арсения Тарковского, который был на голову выше их. Впрочем, вторичность не преступление. Эстрадников подняли на щит не поэты, а люди, не имеющие отношения к поэзии. Для них они и писали.
Но было и другое. "Он нарочито вульгарен", — сказала про него Алина Витухновская, поэтесса, в жизни которой Вознесенский сыграл немалую роль, когда Алину в ее двадцать с небольшим посадили по сфабрикованному, как говорят сегодня, делу.
Вознесенский — человек непростой. Как оказалось, уже в день его похорон, что у него, человека, не оставившего наследников, есть дочь и внук, о существовании которых он прекрасно знал, но никогда никому не говорил многие годы.
Так и посреди настоящей ли, нарочитой ли вульгарщины находятся строчки. Лучшее у него умещается в четыре строки:
Приснись! Припомни, бога ради,
Ту дрожь влюбленную в себе —
Как проступает в Ленинграде
Серебрянейший СПб.
Или это:
Душа — это сквозняк пространства
Меж мертвой и живой отчизн.
Не думай, что бывает жизнь напрасной,
Как будто есть удавшаяся жизнь.
Или гениальная целиком и без "но" "Юнона и Авось". Или пронзительная "Не исчезай".
Крутейший рэпер
Лучшими своими песнями считал и "Барабан" в исполнении Гнатюка, и "Миллион алых роз" Пугачевой. А про песню "Не исчезай" на музыку Таривердиева говорил сухо: "Не пошла". Хотя она-то и была настоящей. Вот еще одна "вознесенская" рифма жизни. Первый исполнитель — Сергей Тараненко, который пел "Не исчезай" в паре с красавицей Галиной Бесединой, — ушел, умер на сцене во время исполнения. Ушел со словами Вознесенского: "Вернешься ты через тысячу, тысячу лет, но все горит твоя свеча". И теперь оставшаяся одна Галина Беседина поет "Не исчезай" — в память о троих. О Микаэле Таривердиеве, об Андрее Вознесенском, о Сереже Тараненко.
Oxxxymiron и Гнойный поднимают на знамя Пастернака, как делал это когда-то Вознесенский
Кстати, свеча вспыхивает в лучших его стихотворениях. Интересно вспоминает о нем путешественник Дмитрий Шпаро. Когда Вознесенский прибыл к ним на Северный полюс, то не проявлял особенного интереса к беседе полярников и вдруг загорелся, когда Шпаро рассказал про свечу. Что в темную и холодную ночь, ведя дневник, он использовал свечу двояко. Ставил ее в кружку и грел в ней руку, одновременно освещая бумагу.
Помню и я, как свеча Вознесенского зажгла целый зал молодых авторов из поэтической студии Артплея, когда руководитель поэтического семинара прочел:
Благодарю, что на миг озаримо
Мною лицо твое и жилье,
Если ты верно назвал свое имя,
Значит — сгораю во имя твое.
Как ахнули слушатели поэтической мастерской, как назвали Вознесенского крутейшим рэпером и принялись перекладывать его стихи на рэп.
Жизнь — вращение форм. Сегодня эти формы повернулись так, как полвека назад. И снова Oxxxymiron и Гнойный поднимают на знамя Пастернака, как делал это когда-то Вознесенский. И снова вознесенское "лишь бы в рифму" — на флаге у современных рэперов. "Я 60% времени думаю о новой рифме, — рассказывал мне в интервью рэпер Баста. — Это такой спорт. Из последнего: чего-чего, но дерьмо не отнять у них, ведь эти безвольные зомби никуда без тухлятины".
Как похоже это на рассказ прозаика Евгения Попова о том, как Вознесенский непрерывно составлял рифмы:
"Помню, как во время одной из встреч он долго шевелил губами. Я спросил, о чем он думает, и он ответил, что не может подобрать рифму к слову "Сантьяго".
К концу вечера рифма была найдена. Кто-то расплачивался за выпивку и при виде сотенных купюр в голове поэта вспыхнуло: "сотняга".
Формула, успешно найденная Андреем Андреевичем, вспыхнула через полвека. И снова, как молодые эстрадники в прошлое время, собирают стадионы молодые рэперы, которых режиссер Сергей Соловьев первым назвал новой эстрадной поэзией.
Это — еще одна рифма жизни от Вознесенского.