Бойкая женщина в пальто (Ума Турман) стоит у обочины рядом с поломанной машиной. Она ловит подозрительно выглядящий фургон и уговаривает неприветливого водителя (Мэтт Диллон) подкинуть ее до гаража ремонтника, который починит ей домкрат. По дороге женщина непрерывно шутит о том, что на такой машине может ездить исключительно серийный убийца. Потом она так же убеждает мужчину вернуть ее к своей машине, где домкрат вновь ломается. Он везет ее в третий раз и наконец, не выдержав, берет домкрат и проламывает ей голову. Его зовут Джек, и он действительно серийный убийца.
За кадром Джек рассказывает невидимому собеседнику (позднее мы узнаем, что зовут его Вердж, то есть Вергилий, и да, это тот самый Вергилий, играет Бруно Ганц) о пяти своих убийствах. Как он специально поясняет, это не какие-то особенные случаи, а просто одни из нескольких десятков, очередные упражнения в прекрасном. Да, Джек мнит себя в некотором роде художником и одновременно с этим искусствоведом: ближе к середине он произносит монолог, где размышляет о том, может ли быть актом самовыражения эстетизированное убийство и не считать ли в таком случае художниками убийц глобального масштаба. На экране в этот момент показываются документальные хроники Второй мировой: Сталин, Гитлер, концлагеря, ямы с трупами.
Режиссер Ларс Триер раньше уже шутил про Гитлера — и тоже довольно неудачно. В 2011 году на пресс-конференции в Канне после показа "Меланхолии", он сказал, что в чем-то понимает и сочувствует нацистам, его тут же прокляли и выгнали. Оторвавшись от родного Каннского фестиваля, который и сделал его прижизненным классиком в жанре кинопровокации, он поблуждал какое-то время, показав две части своей "Нимфоманки" в Берлине и в Венеции, и вернулся на Лазурный Берег спустя семь лет (этой весной там состоялась премьера фильма).
Название "Дом, который построил Джек", позаимствовано из английского стишка. Джек дом действительно построит, и уже сейчас вы можете догадаться, из чего именно. Однако графических ужасов здесь не больше, чем в каком-нибудь среднебюджетном хорроре с нормальным возрастным рейтингом. То есть нет, это все очень жестоко и предельно натуралистично, но Триер показывает свою расчлененку так медленно и обстоятельно, что зверства в фильме превращаются в рутину: вот теперь Джек снова пойдет кого-то убивать, вот он отрезает своей девушке груди, расстреливает детей из снайперской винтовки, отрывает уточке лапку пассатижами, и все это — словно неделя, проведенная на ненавистной офисной работе.
Даже больше того, Триер переводит насилие в область академического знания, заведомо делая это насилие не кинематографичным и увлекательным, а чем-то суконным и скучным. "Дом, который построил Джек" сделан по той же методе, что и "Нимфоманка", только в этот раз не о перверсивном сексе, а об убийстве и смерти. Если помните, то там все действие тоже было разбито на новеллы: героиня Шарлотты Генсбур рассказывала Стеллану Скарсгарду о том, с кем она была и что именно делала, а он пытался подобрать для этого нелепую параллель с реальной жизнью. Так и здесь: Джек, например, сравнивает свою привычку складировать трупы в холодильнике с разными способами приготовления десертного вина. Выглядит это очень не к месту.
Дальше Триер занимается каким-то внеклассным чтением: показывает картины Пикассо, выступления великого пианиста Гленна Гульда, заставляет Джека читать стихотворение "Тигр" Уильяма Блейка, а также, как бы это ни было нескромно, ставит со всем этим в один ряд нарезку из собственных фильмов от "Медеи" до "Нимфоманки". Таким образом фон Триер неожиданно сближается с Жан-Люком Годаром и его картиной "Образ и речь", которая также как и "Дом, который построил Джек" была показана в Канне в этом году.
Хотя казалось бы, раньше невозможно было бы их сравнить, а вот пожалуйста. То же обильное самоцитирование (которое и в случае Триера, и в случае Годара можно было бы счесть за подведение итогов), та же патетика в размышлениях о Вечном, Высоком и прочих словах с большой буквы. Ларс даже использует тот же прием по дезориентации зрителя, неожиданно прерывает музыку на заднем плане, будто бьет домкратом по лицу.
Все это можно счесть и за попытку неловкого извинения за ту шутку на злосчастной пресс-конференции (а Триер, безусловно, ни в чем не был виноват, его не так поняли), и расценить как очередной наброс: я такой же, как Гитлер, Пикассо и Уильям Блейк, я один из ряда великих, я последний в этом ряду. После меня останется только мой домик из трупиков, стоящий посреди тоски и запустения. Мой путь — сразу в ад без остановок по пути, говорит Триер.
С другой стороны, вместе с годаровскими приемами к 62-летнему Триеру пришла такая же мизантропия. Людишки для него больше даже не имеют звания персонажей, это не больше чем строительный материал, как для Джека. Но как-то неприятно чувствовать себя в кино таким же серийным маньяком: смотришь на людей, а они же все равно умрут, чего трепыхаться-то? Да, Триер, безусловно, очень умный человек, это мы и так знали, и ум его злой. Проще говоря, не признать грандиозное, уже неизмеримое традиционной кинокритикой мастерство Триера невозможно. Но в эстетическом плане с ним невозможно согласиться.
Не поддержать, не погладить по голове великого Ларса тоже нельзя. Да, его новая провокация не шокирует, как ни старайся, и это несомненный симптом увядания как фестивального движения (неспроста весной Канн побоялся взять фильм Триера в конкурс и показал его просто так, без претензии на призы), так и кинематографа в целом. Но невозможно даже представить, как ему тяжело с нами: он же всегда снимает о себе, о том, как он раз за разом складывает для нас свои домики, а мы все никак не оценим благодеяний.
Возможно, никогда великий режиссер не говорил так открыто своему неблагодарному зрителю: я тебя ненавижу, я без тебя не могу