Алексей Серебряков редко и неохотно дает интервью. Фактически последним его громким публичным заявлением стал разговор с Юрием Дудем, некоторые фразы из которого позже широко освещались в российских СМИ.
На прошедшем в Сочи фестивале "Кинотавр" был представлен новый фильм "Ван Гоги", где Серебряков сыграл одну из главных ролей — неудачливого художника, сына великого дирижера, который и любит своего отца, и в то же время ненавидит его. В свои 52 года Марк все еще не нашел себя ни в профессии, ни в жизни, он избегает отношений и пытается найти для себя способ жить. Узнав о смертельной болезни отца, сын старается отпустить все свои детские травмы, простить отцу все обиды и проходит путь от ненависти к любви.
Вторую главную роль сыграл 73-летний польский актер Даниэль Ольбрыхский, снимавшийся у Джозефа Лоузи, Кшиштофа Кесьлевского, Клода Лелуша и других классиков мирового кино. У картины пока, к сожалению, нет даты релиза.
Корреспондент ТАСС расспросил Алексея о выборе ролей и причинах, которые привели его к Дудю.
— Невозможно не обратить внимание на странное сходство картины "Ван Гоги" с фильмом "Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов": там вы играли отца главного героя, вора в законе, а здесь вы — сын великого отца. Кроме того, вашего отца в молодости здесь играет Евгений Ткачук, который как раз был вашим сыном в "Витьке Чесноке".
— Это случайное совпадение, связи нет никакой. Между этими картинами прошло два года, за это время я успел отработать "МакМафию", "Доктора Рихтера" и "Легенду о Коловрате". Есть единственная связь: это я посоветовал Сергею Ливневу снять Женю Ткачука, потому что это забавно. Там он играл моего сына, а здесь играет моего отца.
Но я думаю, что зрительская аудитория у этих картин принципиально разная. Поэтому мало кто на это обратит внимание. Разве что внимательные киноманы.
— Что вас изначально заинтересовало в вашем герое и сценарии "Ван Гогов"? Или вы пришли в проект прежде всего потому, что давно дружите с режиссером?
— Я действительно дружу с Сергеем Ливневым много лет, я снимался в его фильме "Серп и молот" еще в 1994 году. Во многом поэтому для меня было важно помочь ему в реализации его затеи под названием "Ван Гоги". Но плюсом является еще и то, что, прочитав первые сцены сценария, я понял, что это действительно очень хорошо. То есть у меня не было внутреннего конфликта под названием "Я делаю это ради дружбы, но делаю то, что мне не нравится". Мне нравился этот сценарий и нравится этот фильм.
— Кажется ли вам, что ваш герой в "Ван Гогах" в финале фильма приходит к внутреннему спокойствию?
— Да, без сомнения. Этот фильм в целом о человеке, которому некомфортно в этом мире. Но он примирился со всем и обрел для себя способ существования, при котором он чувствует себя практически счастливым. Он нашел смысл своей жизни в помощи старикам, которые, благодаря ему, тоже нашли в своей жизни смысл и удовольствие.
— Вы говорили о том, что ваш партнер по "Ван Гогам" Даниэль Ольбрыхский не готовится к роли, а окунается в нее, как в лужу, и идет играть. А по вашим фильмам кажется, что вы вообще не играете, а всегда естественны в любой ситуации.
— Наверное, я неплохой артист. И, в отличие от Ольбрыхского, я мучительно строю свою роль. Ольбрыхский даже сценария не читал: ему жена пересказала сценарий. Он приходит и играет то, что сегодня нужно играть. Для меня же это такой серьезный процесс работы: я ищу, сомневаюсь, не уверен, еще раз сомневаюсь. И до конца не знаю, что получился.
— И про этот фильм тоже до конца не знали?
— Конечно, нет. Я просто знал, что в этой роли нужно быть максимально искренним. Ведь в этом фильме нет никакого экшна.
Есть просто артист, который говорит слова, и больше ничего. Это сложно — быть искренним как, например, собака или ребенок
— Как вы подходили конкретно к этой роли? Из чего строился подход к человеку, который не мыслит себя без своей связи с великим отцом и в то же время ненавидит это свое родство?
— Мы очень много разговаривали с Сережей и очень тесно с ним контактировали. Он наговаривал какие-то вещи, которые были для меня важны. И потом я, попрощавшись с ним, возвращался домой и обдумывал, не спал, курил.
Я не знаю, как это происходит, актерская кухня у каждого своя. Но вот у меня получилось то, что получилось.
— Я тогда вернусь к "Серпу и молоту", предыдущему фильму Ливнева, где ваш персонаж меняет пол, превращается из доярки Евдокии Кузнецовой в Евдокима Кузнецова. Мне кажется, что это кино сейчас смотрится совершенно иначе по понятным причинам. Как вы сейчас относитесь к этой роли? Давно ли смотрели?
— Смотрел давно. Я люблю эту картину, потому что стилистически, эстетически и кинематографически она сделана очень хорошо. Она прекрасно снята, она прекрасно срежиссирована, это очень цельная постмодернистская конструкция, которая действительно эффектна и обыгрывает все мифы социалистического прошлого.
Я люблю эту картину, хотя после того, как она была снята, Ливнев вырезал практически половину моей роли, убрал всю женскую историю, которую я сыграл. Я очень расстроился и даже хотел убрать свою фамилию из титров, потому что он отчасти меня подставил. Но он был вынужден отказаться от женской истории из-за грима — он был не уверен, что это выглядит хорошо, а я считал, что это нужно оставить.
Сейчас, когда я уже не испытываю такого острого чувства ревности по отношению к тому, что было сыграно, но вырезано, я все равно считаю, что эта картина очень хорошая.
— Довольно странно в списке ваших будущих фильмов выглядит картина "Кома" продюсера Сарика Андреасяна. Что вас связало с этим проектом?
— Я не снимался в "Коме". Я отказался от участия в этом проекте. Я снялся два дня и потом вынужден был извиниться и отказаться, потому что все это вызывало у меня большие сомнения, и по срокам мне совсем не подходило.
Что с ним происходит — я не в курсе, честно. Я снимался два дня, это было, по-моему, два года назад. После этого меня держали на коротком поводке, из-за этого я вынужден был отказываться от других проектов. В общем, они поступили не очень корректно по отношению ко мне.
— Хорошо, тогда такой банальный вопрос: с какими режиссерами, если уж не с Андреасяном, вы бы хотели поработать? Может быть, какие-нибудь зарубежные?
— Нет, с зарубежными не интересно. Точнее, интересно, но это до такой степени невозможно, что даже думать об этом не приходится.
А из тех, кто сейчас появляется, меня очень интересуют молодые режиссеры, которые приходят в профессию. Это такой профессиональный интерес: что будет, какой шаг сделает кино через три года, пять лет, десять? Поэтому я с большим вниманием отношусь ко всем предложениям от молодых.
Но только если эти предложения должны быть подкреплены твердым пониманием того, что они хотят сделать. Если этого понимания я не вижу, то отказываюсь.
— В случае с "Витькой Чесноком" всех удивило, что вы, именитый артист, неожиданно сыграли в дебюте, да еще и, насколько я слышал, снизили свой гонорар.
— Я бесплатно снимался. Вообще бесплатно. Ни копейки.
— Вы и дальше готовы сниматься в дебютах?
— Я готов работать везде, где я вижу смыслы, которые мне предлагаются. Из того, что, наверное, точно будет — второй сезон "МакМафии". Наверное, будет новый фильм Петра Буслова, а за ним, возможно, Александр Миндадзе.
— По поводу сериала "МакМафия" от канала Би-би-си, где вы играете бандита, возникает вопрос: как вам кажется, изменится ли когда-нибудь образ русских в британском или американском кино? Видите ли вы в этом процессе какие-то подвижки?
— Если честно, не знаю. Я отказываюсь от того, что мне предлагается, вместо меня снимается Мишка Горевой, потому что он говорит по-английски, а я нет.
А вообще — да, плохой русский — это устойчивое клише. К сожалению.
— Чаще всего журналисты с вами разговаривают по поводу какого-нибудь фильма, как вот мы сейчас. Но Дудю, например, вы дали интервью, кажется, совершенно спонтанно и вообще без повода. Как это произошло, и не подчеркивает ли это интервью ваше отношение к классической журналистике?
— Я все объясню. Дело все в том, что Дудь является кумиром моих детей. Я не даю интервью, не люблю этим заниматься. Не чувствую себя в этом уверенным.
— Простите.
— Ничего страшного. Поэтому я, в принципе, сначала отказался, но настойчивые требования моих детей привели к тому, что я поговорил с Дудем.
— То есть это не было попыткой самоманифестации, ничего такого?
— Нет, ничего такого не было. Я вообще об этом думаю в последнюю очередь. Я достаточно много делаю на экране, поэтому не вижу смысла в своем личном участии, не хочу словами объяснять то, чем я занимаюсь в жизни.
— Да, если нужно объяснять, то не нужно объяснять.
— Да, смотрите кино.
Беседовал Егор Беликов