Новый игрок на мировой политической сцене увидел свет три десятилетия назад. 12 стран старой Европы договорились о превращении единой экономической зоны, начало которой было положено в 1950-х годах, в нечто большее — политическое образование с правом вмешательства в дела стран-участниц и представительства на международной арене. Родившийся вместе с подписанием договора Евросоюз пережил взрывной рост, увеличившись за 20 лет до 28 стран, миновал серию кризисов, но затем потерял Великобританию и в своем движении остановился. На сегодня ни одна страна за пределами блока не имеет дорожной карты по вступлению в него, как и шансов на получение этого документа в обозримом будущем. Если рост Европы прекратился — значит ли это, что двери в нее закрыты?
Европейское количество
Собравшиеся в Маастрихте в феврале 1992 года европейские лидеры, скорее всего, ответили бы отрицательно — они были убежденными противниками политики закрытых дверей. Согласованные ими решения (основные и самые трудные переговоры состоялись еще в 1991 году и продлились более 30 часов) предполагали повсеместное снятие барьеров. Часть из них отменили еще в прошлые десятилетия, благодаря Римскому договору 1957 года, установившему свободное перемещение людей, товаров и услуг. В 1992 году устаревшее соглашение пересмотрели. Вводились категории европейского гражданства, единой экономической и монетарной политики, полномочия Европарламента переставали быть символическими, объявлялась подготовка к введению единой валюты, и менялось само название объединения с Европейского экономического сообщества на Евросоюз.
Решения Маастрихта не имели прецедентов. Именно поэтому политикам, принявшим их, предстояло объясниться перед своими гражданами. Европейские государства, сохранявшие международные амбиции и гордившиеся долгой историей, должны были отказаться от части своих суверенных прав, разделив их с соседями. Сразу три страны — Франция, Дания и Ирландия — объявили, что ратифицируют соглашение только через общенациональный референдум. Это означало шумную предвыборную кампанию, в ходе которой столкнулись сторонники единой Европы и те, кто считал, что осмотрительнее было бы обойтись без нее.
Дававшиеся 30 лет назад обещания сегодня — кладезь для осведомленного евроскептика. Государственные деятели первой величины сулили рост и решение экономических проблем, исходя из самого факта союза настолько большого числа развитых стран между собой. ЕС прочили внешнеполитические триумфы — положение сверхдержавы, способной на равных отстаивать свое мнение перед лицом США. Годы показали, что ничего из этого не сбылось.
Рынок "Европа"
Стартовавшая в 1992 году во Франции кампания по обсуждению договора обнаружила в сторонниках ЕС приверженцев кейнсианских идей. Единая Европа казалась притягательной потому, что растягивала общий рынок на многие миллионы новых потребителей, что, по крайней мере, теоретически стимулировало спрос и экономический рост. В 1992 году этот прогноз поддержал министр экономики и финансов Франции Мишель Сапен. "Опираясь на общий рынок, состоящий из 340 млн потребителей, — самый крупный в мире, на единую валюту, самую сильную в мире, на систему социального обеспечения, лучшую в мире, предприятия смогут развиваться и создавать новые рабочие места", — обрисовал будущее он.
Того же мнения придерживался советник президента Франции Жак Аттали: "Когда Маастрихтский договор вступит в силу, очевидно, что последует очень серьезный экономический рост. Одно вытекает из другого. Ведь у нас после Маастрихта будет огромное экономическое пространство и при этом единая валюта". Грядущий подъем в случае введения валюты евро считали неизбежным сразу три президента: бывший Валери Жискар д'Эстен, действовавший Франсуа Миттеран и будущий Жак Ширак.
Ширак сохранил веру в евро как инструмент роста вплоть до введения этой валюты в 2002 году: "Денежные знаки евро для нас — это не самоцель. Но их введение означает, что экономического роста будет больше, рабочих мест — больше, покупательная способность выше. И что Франция будет более сильной".
Действительность опровергла эти ожидания. С 1979 по 1998 год экономика Франции увеличивалась на 2,2% в год, а затем застопорилась и с 1999 по 2018 год росла неравномерно: только на 1,4% в среднем за год.
Причины неудачи в наши дни обсуждают экономисты. По мнению большинства, проблему составляет курс евро. Когда Европейский союз создавали в 1992-м, никто не мог иметь этого в виду, но в начале XXI века немецкая экономика резко ушла вперед, поскольку справилась с поглощением Восточной Германии. Появление в Европе единоличного лидера вместо равномерного развития всех стран сказалось на курсе валюты евро. И если для Германии финансовый союз с менее динамичными странами означал снижение курса общей валюты и рост конкурентоспособности ее товаров, то для Франции, Италии, Испании, Португалии — ровно наоборот: их товары оказались переоценены.
Французский экономист Жак Сапир прокомментировал хронические финансовые трудности в разговоре с ТАСС. "Курс валюты напрямую зависит от структуры экономики конкретной страны и от того, какие она экспортирует товары, имеющие много конкурентов или нет. У Германии, Финляндии, Нидерландов курс их валют, не будь евро, был бы заметно выше. Дойчмарка, например, могла бы стоить сейчас от 1,35 до 1,5 доллара. Но поскольку вместо нее евро, Германия наслаждается преимуществами заниженного курса своей валюты. А вот французский франк, существуй он сейчас, мог бы равняться всего одному доллару, а мог бы стоить и еще меньше. Это значит, с французской точки зрения евро переоценен. Как только его курс приближается к отметке 1,2 доллара, то французская авиапромышленность, к примеру, тут же начинает нести убытки".
По мнению Сапира, интересы Франции и Германии расходятся еще и по редко принимаемой в расчет демографической причине. Население первой моложе, а во второй, соответственно, больше пенсионеров, для которых снижение курса евро — даже ради общей пользы — означало бы потерю части честно накопленных сбережений. "Германия, Нидерланды, Финляндия просят Европейский центробанк проводить более строгую политику, избегать инфляции, чтобы поддержать своих соотечественников, хранящих средства в банках. Даже невзирая на то, что это снижает темпы промышленного роста. Сравним: каждый год только 400 тыс. молодых немцев выходят на рынок труда, во Франции этот показатель в два раза выше: 700 тыс.", — объясняет, в чем интересы Парижа и Берлина могут сильно расходиться, Сапир.
Право на дешевый труд
На этом фоне неудивительно, что другое обещание, дававшееся сторонниками Маастрихта, — про сокращение безработицы также осталось невыполненным. Несмотря на то, что премьер Франции Мишель Рокар рассчитывал на подвижки именно по этому вопросу: "Договор 1992 года предлагает три ключа к нашему будущему: во-первых, единую валюту, а это значит, меньше нетрудоустроенных и больше благосостояния, во-вторых, общую внешнюю политику, то есть меньше прежней беспомощности и больше безопасности, и, наконец, общее гражданство". Того же мнения была Мартин Обри, министр труда, выразившаяся кратко: "ЕС — это больше рабочих мест".
Планы политиков разбились о сложную реальность многонационального блока. В 1996 году в ЕС одобрили директиву о переехавших работниках, закрепившую за гражданами Евросоюза право свободно трудиться во всех слагающих его государствах. Тогда еще не имели в виду, что в ЕС станут входить действительно бедные страны, откуда может произойти буквальный исход трудовых сил.
Когда — с подачи французского президента Жака Ширака — перед восточноевропейцами открыли двери Евросоюза, случилось именно это. Неудивительны и последовавшие перемены: с 1999 года число безработных во Франции возросло на 1 млн 200 тыс. человек.
С тех пор пересмотр скандальной директивы — заветная мечта французских политиков. В 2017 году эту идею пробовал провести в жизнь президент Макрон, но без толку: на востоке Европы предсказуемо оказались резко против. Ранее страны бывшего Варшавского договора уже успели стать выгодополучателями переезда индустриальных предприятий из старой Европы в новые страны ЕС, где рабочая сила дешевле. Экономический процесс, укладывающийся в принцип свободного обмена капиталами, услугами и людьми, оказался обоюдоострым. Слово "делокализация" (перенос индустриальных предприятий в другое место) приобрело во Франции ругательный оттенок. Между тем на страницах французской печати это понятие появляется впервые 1993 году — на следующий год после Маастрихта.
Сверхдержава в тумане
Обещание, что ЕС, по крайней мере, станет больше значить на международной арене, чем отдельные страны сами по себе, постоянно повторяли до и после подписания договора. "Создать единую Европу — значит обрести вес", — гласил плакат французской Соцпартии, агитировавшей в 1992 году поддержать Маастрихт. Под определенным углом зрения добиться паритета с ведущими игроками Европе удалось: ее совокупный ВВП в отдельные годы XXI века превосходил американский, занимая первое место в мире. Но перенести это экономическое могущество на уровень политики оказалось заметно сложнее.
Проблема заключалась в отсутствии единства среди европейцев, поэтому, когда в 2003 году Франция и Германия выступили против вторжения США в Ирак, собрать вокруг себя коалицию других стран ЕС и помешать американцам они не сумели. Евросоюз разошелся во мнениях — и в таком состоянии миновал все внешнеполитические кризисы XXI века, не способствовав разрешению ни одного из них. После вхождения в блок восточноевропейских стран ситуация только усугубилась. Ориентированные на союз с США, они стали мешать Евросоюзу формулировать собственное, отличное от американского видение международной политики. И часто им удавалось добиться своего.
Другая трудность с геополитическим укреплением ЕС коренилась в самом тексте Маастрихтского соглашения. Согласно статье 42 документа, Евросоюз обязывался учитывать членство слагающих его стран-участниц в НАТО. В тексте есть упоминание и альтернативной концепции — "общей политики в сфере безопасности", но тема не развита: в 2010-е и 2020-е Франция давала понять, что выступает в поддержку европейской армии, но сочувствия не находила. И все же без вооруженных сил "весить" в современном мире — это невыполнимая задача.
Где заканчивается Европа?
К череде непредвиденных обстоятельств, сказавшихся на успехах ЕС, с начала XXI века добавилось еще одно — демографические перемены, притом, как выяснилось, принцип свободного перемещения людей, товаров и услуг имел к ним самое непосредственное отношение. По данным социологов, приблизительно 50% граждан государства Босния и Герцеговина, не входящего в ЕС, проживают за его пределами, преимущественно в странах Евросоюза. В бедных государствах ЕС положение не лучше. В 2022 году Болгария занимает первое место в мире по убыли населения, массово перебравшегося на Запад. На втором и третьем местах тоже страны ЕС: Литва и Латвия, а в списке самых быстротеряющих население стран — девять восточноевропейских. Для государств старой Европы этот исход означает как переезд квалифицированной рабочей силы, в которой их экономики нуждаются, так и прибытие "синих воротничков", составляющих конкуренцию местным работникам.
Эта двойственность сказывается на отношении ЕС к расширению: для того чтобы привлечь образованных мигрантов из стран-соседей, принимать эти государства в союз необязательно, достаточно упрощения правил въезда. При этом в прибытии низкоквалифицированной рабочей силы европейцы особенно не нуждаются. Этим объясняется их отказ от интеграции со странами Западных Балкан. В 2019 году Франция давала понять, что наложит вето на присоедиение к альянсу двух государств оттуда — Северной Македонии и Албании, — и хоть позднее отказалась от этого решения, курса, по сути, не изменила. Саммит ЕС — Западные Балканы, состоявшийся в 2021 году, только подтвердил воцарившуюся холодность: странам, ожидающим места в ЕС уже более десятилетия, по-прежнему не предлагают ни плана по членству, ни каких-либо внятных перспектив.
Тем тяжелее рассчитывать на вступление в ЕС странам, которые находятся в очереди дальше, — постсоветским. "Не стоит ставить вопросы, на которые ты знаешь ответ", — прокомментировал эту тему президент Украины Зеленский.
Какое будущее ожидает Европу Маастрихта дальше? Зависит от политиков и народов, но преобладающих вариантов два. Один, немецкий, инерционный, предполагает сохранение статус-кво: ЕС превращается в чемодан без ручки, но сохраняется на месте, поскольку отказ от валюты евро чреват гигантским финансовым шоком.
Второй, французский, предполагает более тесную интеграцию в узком кругу стран зоны евро, без Восточной Европы, еще не принявшей эту валюту, и тем более без новых государств-членов. В таком случае двери Европейского союза для посторонних окажутся на долгие десятилетия захлопнутыми.
Игорь Гашков