"Сейчас, в конце года, мы открываем — это очень большое для нас достижение, — постоянную экспозицию искусства Ирана. У нас одна из лучших коллекций в мире, особенно сасанидского серебра. Вот она, наконец, будет выставлена", — объявил в декабре 2021 года директор Эрмитажа Михаил Пиотровский. Имя Иосифа Орбели не прозвучало, но, не будь его, девять десятилетий назад сокровища древней Персии не остались бы в России. С 1929 по 1934 годы СССР продавал шедевры эрмитажных коллекций по невысокой цене за рубеж, стремясь пополнить оскудевшие запасы золота и валюты. Когда очередь дошла до сасанидского серебра (III–VII вв. н.э.), заместитель директора Эрмитажа Орбели обратился с письмом к самому Сталину. Последовало невероятное: вождь не только дал ответ, но и своим решением запретил продажу.
Несмотря на это, за рубеж продолжили уходить другие сокровища, включая картины западноевропейских мастеров. Чаще всего — в Америку, где шедевры приобретали за цену, многократно (до десятка раз) уступающую в пересчете современной рыночной. Юридически чистые, но с моральной точки зрения несправедливые сделки позволили США сформировать крупнейшую коллекцию полотен Рембрандта, отняв первенство у советского Ленинграда. Назначение в 1934 году Орбели директором Эрмитажа совпало по времени с прекращением кампании по продаже национального достояния за бесценок. Как это вышло?
Притяжение руин
Иосиф Абгарович Орбели появился на свет 20 (8) марта 1887 года в армянской семье, имевшей аристократические корни: его матерью была княжна Варвара Аргутинская-Долгорукая. Несколько поколений Орбели получили высшее образование, при этом отец Абгар и двое дядей, Давид и Амазасп, — в лучшем в империи Санкт-Петербургском университете. Туда же лежал путь Иосифа, чьи увлечения определились еще в детстве. Закончив в 1904 году гимназию, он поступил на классическое отделение историко-филологического факультета. И одновременно — еще оставаясь студентом — приступил к археологическим работам "в поле".
Древний город Ани, принадлежащий Турции, органично вписан в безжизненый ландшафт: в наши дни это руины под открытым небом. Среди них вместе с востоковедом Николаем Марром трудились студенты, в числе которых Орбели: поднимали из-под земли памятники армянского поселения, завоеванного византийцами, а позже заброшенного после природной катастрофы XIV века.
Раскопки продолжались и во время Первой мировой, пока по заключенному большевиками Брестскому миру область Карса и Ани не отошла Турции. К этому времени Орбели снова был на месте археологических работ, но уже в другом качестве: он помогал сохранить прошлое, работая над эвакуацией найденных артефактов.
В послереволюционной России Орбели, дворянин и потомок князей, представитель бывших имущих классов, - решает остаться. Далекая от политики область исследований — средневековые Передняя Азия и Закавказье — поначалу предоставляет защиту от преследований. Орбели успешно поднимается по ступенькам академической лестницы до кресла заместителя директора Эрмитажа. Публикует монографию о серебряных сокровищах династии Сасанидов. В этот момент столкновение с пролетарской властью становится неизбежностью и для него: наверху — без всякой задней мысли, но по недостатку образования — принимают решение о ликвидации самого предмета изучения: чиновники от внешней торговли не брали в толк, зачем советской стране культура древних персов, когда государство нуждалось в валютной выручке и могло бы выставить ее артефакты на торги за рубеж.
Золото для партии
Идея заработать на "бесполезных" ценностях посещала советскую власть с первых лет ее существования. В 1922 году по настоянию Ленина принудительно стали передавать в собственность государства дорогостоящие предметы церковного культа. Официальная причина — стремление совладать с последствиями голода — выглядела благородно. Действительность оказалась разочаровывающей: отобрав имущество верующих, новые власти заработали лишь 4,6 млн рублей (минус 1,5 млн ушедших на реквизицию), унизив Церковь, но не избавив своих соотечественников от бескормицы.
Предложения приступить к распродаже антиквариата зазвучали тогда же, но до эрмитажной коллекции добрались только в конце 1920-х. Перед Иосифом Сталиным это начинание отстаивал нарком внешней и внутренней торговли Анастас Микоян. Идея свести концы с концами за счет музеев выдавала в нем человека, незнакомого с рынком искусства. В Наркомвнешторге не сознавали, что даже продажа лучшей части эрмитажной коллекции не сулила стоящей выручки и не смогла бы помочь Стране Советов залатать финансовые дыры. Тем более — как это официально объяснялось — достичь главной цели: отыскать средства для индустриального рывка.
Несмотря на всю коммерческую сомнительность затеи, предпродажную подготовку в Эрмитаже остановить было некому. Решением наркомата внешней торговли в СССР создали объединение по экспорту и импорту художественных ценностей "Антиквариат", предъявившее претензии на часть музейных фондов. Что именно продавать, а что нет, решалось в спорах между чиновниками и искусствоведами, и лишь изредка — в пользу последних. За 1929–1934 годы у Эрмитажа изъяли 2880 одних только картин, среди которых 59 признавались шедеврами международного значения. В зоне риска оказалась и создававшаяся с участием Орбели коллекция древнеиранского серебра — особенно уязвимая: на первый взгляд, доказать пользу от нее для пролетарской власти было сложнее всего.
Товарищ Сталин, к вам обращаюсь я
Критическая ситуация требовала рискованных решений, поскольку про другие было известно — успеха они не имеют. Руководители Эрмитажа пробовали сократить планы "Антиквариата", оспаривая их у внешторговского начальства, но ценителей искусства в его составе не нашли. Когда чиновники не оставили сомнений, что продадут сасанидское серебро, Иосиф Орбели почувствовал себя прижатым к стенке: тогда же он обратился к человеку, которого не мог знать лично, но в чьих возможностях не сомневался - Сталину.
Последствия такого шага трудно было просчитать заранее. За неудачным обращением вполне могли последовать зловещее молчание сверху и арест. Но вождь мог и вмешаться, спася эрмитажную коллекцию одним своим решением. На деле же он выбрал среднюю дорогу. Получив письмо Орбели, Сталин представил дело так, что понял искусствоведа буквально: тот, будучи узким специалистом, интересуется только Ираном. "Проверка показала, что заявка "Антиквариата" не обоснована. В связи с этим соответствующая инстанция обязала Наркомвнешторг и его экспортные органы не трогать сектор Востока Эрмитажа. Думаю, что можно считать вопрос исчерпанным. С глубоким уважением И. Сталин". Основной части эрмитажной коллекции - полотнам европейских мастеров - вождь не уделил ни слова. Ведь его не спросили об этом!
Не вызывает удивления, что распродажа на этом не закончилась. За рубеж отправились полотна Рафаэля, Тициана, Рембрандта, Ван Эйка, Боттичелли. Отчаявшиеся искусствоведы хватались за соломинку. Шедевры западной живописи спешно переоформляли как "восточные", ссылаясь на косвенную связь предметов искусства с Азией, наличие второстепенных восточных мотивов или без особенных оснований. Внешторговцев пробовали напугать авторитетом Сталина, но рычага воздействия на деле не имели. Шедевры уходили за рубеж, принося казне далеко не выдающуюся прибыль: в общей сложности 40 млн рублей за пять лет, что в ценах того времени было равноценно оборудованию одного крупного завода тяжелой промышленности.
Покупай живопись?
Сегодня расценки, за которые тогда продавались предметы искусства, поражают своей дешевизной. На аукционе Christie’s в 2016-м полотно Рембрандта ван Рейна "Двойной портрет Мартена Солманса и Опьен Коппит" ушло за 180 млн долларов. Во время распродажи начала 30-х картины того же живописца из Эрмитажа (продали десять, оставили семь) уходили за миллион долларов в среднем, что при переводе на современные деньги дает 14,5 млн. Десятикратная разница! Но по тем временам и такую выручку признавали хорошей. Продолжали сказываться последствия экономического кризиса 1929 года. Даже самые богатые люди придерживали деньги. Именно это и спасло эрмитажную коллекцию от разорения, иначе во внешторговской горячке распродажи лучший музей Советского Союза мог бы лишиться практически всех своих шедевров.
Среди тех, кто выиграл от поспешных продаж больше всего, — американский миллиардер, министр финансов на протяжении трех президентств — Эндрю Меллон. С СССР он вел дела через посредников и в каждом случае торговался, сбивая цену, так что упустил несколько шедевров, шедших ему прямо в руки. К Советской России Меллон не питал никаких симпатий. Покупая одной рукой картины, стоившие при других обстоятельствах много дороже, другой он вводил эмбарго на ввоз дешевых товаров из СССР: асбеста, спичек и древесины. Наследницей бездетного миллиардера выступила Национальная художественная галерея в Вашингтоне (ходили слухи, что дарение в ее пользу чиновника заставили сделать после того, как поймали на финансовых махинациях). Удивительно, но факт: накануне холодной войны предметы искусства первого ряда переправлялись из Союза в Америку, чтобы очень скоро стать там общественным достоянием, — социалистическая страна отказывалась от европейского искусства в пользу мира капитализма.
К 1934 году в СССР распродажу эрмитажной коллекции было решено прекратить. Разочаровывала низкая выручка, влияло глухое сопротивление музейного сообщества, а может быть, кому-то запали в душу слова британо-американского миллиардера Галуста Гюльбенкяна, не скрывавшего пренебрежительного отношения к продавцам: "Торгуйте чем хотите, но только не тем, что находится в музейных экспозициях. Продажа того, что составляет национальное достояние, дает основание для серьезнейшего диагноза". Впрочем, грубость не помешала самому Гюльбенкяну приобрести у Эрмитажа несколько картин по сходной цене.
В том же 1934 году руководителем музея становится Иосиф Орбели. На этом посту он встретит Большой террор и блокаду, выдержав с достоинством оба испытания. На другую — преподавательско-административную — работу он перейдет уже в годы "оттепели".
Орбели снова спасает шедевры
Когда Иосиф Орбели стал во главе первого музея советской страны, имя ученого обросло легендами. Одна из них касается Большого террора, когда, вынужденный предъявить список сотрудников, "запятнанных" дворянских происхождением, директор поместил на первое место самого себя. Репрессии, гласит легенда, обошли Эрмитаж стороной.
Когда Ежова во главе НКВД сменил Берия, часть арестантов по всему СССР выпустили из-под стражи. Орбели использовал время бериевской оттепели с риском быть уличенным в панике. Он заранее стал готовить эвакуацию коллекции музея. Возможно, на мысль об этом навела промчавшаяся поблизости от Ленинграда Советско-финляндская война. Орбели, приняв опасность серьезно, опередил события, но именно благодаря этому и смог подготовить музей к страшной угрозе, нависшей над ним уже в 1941 году. Перед тем как Германия сомкнула кольцо блокады, два поезда с шедеврами эрмитажной коллекции силами сотрудников музея успели покинуть город. Более чем вовремя: ведь в годы блокады нацисты целились в здание музея в попытке уничтожить оставшуюся часть коллекции.
В 1945 году Орбели свидетельствовал об этом перед Нюрнбергским трибуналом и доказал умысел в действиях рейха. На процессе адвокат Геринга спросил Орбели, насколько тот компетентен в военном деле, чтобы утверждать,что нацисты целенаправленно стремились нанести музею урон. На это Орбели ответил: "Я никогда не был артиллеристом, но в Эрмитаж попало 30 снарядов, а в расположенный рядом мост — всего один. Выбор цели очевиден. В этих пределах я артиллерист".
В наши дни табличка с именем Иосифа Орбели украшает само здание Эрмитажа (Эрмитажного театра) — ту его часть, которая обращена к Неве. Простые слова: "В этом доме с 1948 по 1961 год жил выдающийся советский востоковед академик Иосиф Абгарович Орбели", к которым можно добавить: "один из тех, благодаря кому Эрмитаж существует до наших дней".
Игорь Гашков