Монопоселок
Если встать между двух обветшалых одноэтажных корпусов Синегорской участковой больницы, то впереди будет огромная, заросшая густым лесом гора, а позади — овраг, из которого доносится шум реки Сусуи.
С непривычки перехватывает дух — то ли от красоты вида, то ли от того, что почти физически ощущаешь, как свежий и влажный воздух прохладной струйкой льется по горлу, в легкие. Местные называют свои горы Сахалинскими Альпами. И иронизируют — вот, даже лечебница есть.
За оврагом возвышается еще одна гора, к ее подножию прилеплено несколько аккуратных пятиэтажек, построенных несколько лет назад для медиков. По гравийке изредка проезжают машины. В основном внедорожники — без них тут тяжко, застрянешь с началом распутицы. Даже врачей на вызовы возят на больничном УАЗе "Патриоте" — он припаркован тут же, у входа в корпус.
Двор быстро пересекает большой человек в шляпе — это главврач Михаил Сушко приехал на работу.
— Красиво? Это вы тут еще в золотую осень не были, все пестрое, Болдинская осень отдыхает! Вы полюбуйтесь пока, я сейчас халат накину и все покажу, — и потом прибавляет, показывая на корпус: — Вы не пугайтесь, это снаружи страшно, пока руки не дошли, внутри у нас хорошо!
Больницу в Синегорске построили в 1954 году, когда он был процветающим шахтерским поселком, обеспечивал столицу Сахалина углем. Здесь жило больше 5 тыс. человек, работали школа, детские сады, клуб, магазины. При больнице даже был роддом.
В нулевые Синегорская шахта обанкротилась и люди стали уезжать отсюда. Роддом стал уже не нужен, и в его помещении разместили отделение сестринского ухода. "Умиральню", если на языке местных. 30 коек для безнадежных больных, инвалидов, людей с деменцией и психическими диагнозами. Одни уходили быстро, другие лежали годами в палатах с рваным линолеумом, облупившейся краской на стенах, черными пятнами плесени на потолке. Брошенные больные, умирающие вместе с монопоселком, который смотрел на заезжих черными пустыми глазницами расселенных домов.
Те, кто были здоровы и остались, нашли работу в Южно-Сахалинске. По сути, Синегорск — это и есть Южно-Сахалинск, он входит в его городской округ. До столицы отсюда всего 30 км, но кажется, что ее ухоженные чистые улицы, уютный парк, удивительной красоты краеведческий музей и совсем не провинциального уровня театр, японские кафе, быт, ритм, заботы — все это в другом мире, в другой реальности, не имеющей отношения к поселку, где центр — это больница. "Умиральня" на 30 коек с видом на горы, от которого захватывает дух.
Меркантильный романтик
Михаил Сушко приехал на Сахалин пять лет назад из Екатеринбурга.
На родине он всю жизнь работал в скорой помощи, в стационарах, в медицине катастроф.
— Был заведующим трассовой службой, мы вылетали на ДТП, — рассказывает Михаил Сушко. — У нас там проходит Сибирский тракт, и на нем расположены 12 вертолетных площадок с реанимационными бригадами. Через каждые 60 км. Так что я налетался на вертолетах.
Жизнь была устроенной и понятной. Михаил много работал и много путешествовал — это было его отдушиной. Побывал в 30 странах. А на Сахалине не был ни разу, хотя давно хотелось — уж очень заманчиво рассказывал об острове институтский друг.
— Он на Сахалине служил срочную службу. И как ни встретимся, он травил армейские байки и так пел — ну что просто молочные реки и кисельные берега тут. И реки кишат рыбой, и горы, и океан.
Потом Михаил познакомился в отпуске с туристами с Сахалина и узнал, что на остров можно поехать по госпрограмме.
Я называю это меркантильной романтикой. Узнал, что получает врач на Сахалине гораздо больше, чем в Екатеринбурге, квартиру дают. Дети у меня уже взрослые, приключения люблю, на подъем легкий. Ну и решил
Михаил Сушко отправил резюме в несколько больниц Сахалинской области. Получил ответы из нескольких и выбрал синегорскую, куда требовался заведующий сестринским отделением. Просто потому, что хотел жить в Южно-Сахалинске, а Синегорск к нему ближе всего.
Палаты и судьбы
— Меня очень трудно чем-то удивить, — говорит Михаил Сушко. — Я срочную службу служил фельдшером в Среднеазиатском военном округе, между Актюбинском и Кызылордой. Это полупустыня, там летом палящая жара, перекати-поле, на горизонт идут верблюды, мы в палатках. Летом — дизентерия, миллиарды мух, зимой — ветра страшные, холод, обмороженные руки. И два года в таких условиях. Но когда сюда приехал впервые, ощущения тягостные были.
Богадельня та еще была, больные тут жили по несколько лет, в карте у них никаких отметок, кроме одной: "уход". То есть ничего, по сути. Ни схемы лечения, ни назначенных лекарств, ни динамики состояния. К больным приходили местные бомжи, они пили вместе по-черному. У одного из пациентов был такой запущенный сифилис, какой я видел только в учебнике в мединституте
"Богадельню" Сушко, по его собственному выражению, "разогнал". Отправил медсестер в Южно-Сахалинск, в медицинский колледж, повышать квалификацию и учиться уходу за паллиативными больными. А потом взялся за ремонт корпусов.
— Сначала надо было сделать все внутри, не до фасадов было, — вспоминает доктор. — Кровати закупили хорошие, функциональные, кислородные концентраторы, подъемники.
Михаил сетует, что закупки, документация, отчеты занимают много времени, которое мог бы посвятить пациентам.
— Вот, видите, с новым аппаратом ИВЛ разбираюсь. Надо учиться самому, учить сестер с ним работать. Обучаю ставить системы энтерального питания, то есть когда кормим через зонд в носу. Трахеостому ставить, гастростому.
Мы заходим в отделение сестринского ухода. Первое, что спрашивает у меня Михаил: "Не пахнет?"
В отделении лежат пациенты с терминальной стадией рака, с деменцией, прикованные к постели после инсульта. Но тяжелого запаха, который обычно первым встречает посетителей в отделениях милосердия, нет.
Услышав мой ответ, доктор от души, чуть по-детски улыбается.
— Нет же, правда? Это девочки у нас золотые. Запах ведь — это маркер качества ухода за больным. Доброе утро! — здоровается с проходящей мимо сестрой и добавляет мне тихо: — Вот эта медсестра невероятная, у нее диплом сестры-анестезистки, попадает в самые сложные вены с первого раза, рука легкая! Мы будем расширяться, я думаю ее на анестезиолога отправить учиться.
Идем по коридору, осторожно заглядываем в палаты. Везде пластиковые новые окна, нежно-салатовые стены, функциональные кровати. Скромно, но чисто. Хорошее постельное белье. Уже готова палата интенсивной терапии (ПИТ) — именно там будет стоять аппарат искусственной вентиляции легких, с которым разбирается сейчас врач.
— У нас нет специального помещения, поэтому выделили под ПИТ просто большую палату на четыре койки. Тут мониторы будут, все показатели будут отражаться, вот тут пост сестры. Такая мини-реанимация.
Следующая палата пустая. На кроватях нет постельного белья, одеяла свернуты вчетверо, сверху подушка.
— Вот тут двое больных ушли, крайне тяжелые, один с колостомой был. Если не привезут никого сегодня из города, девочки немного отдохнут. К нам ведь часто везут из Южно-Сахалинска безнадежных. И из других городов. Наши пациенты для больниц — головная боль. Смерти им портят статистику, а мы паллиатив, да и условия у нас для них лучше, вся аппаратура для того, чтобы облегчить состояние, есть.
В соседней палате дементная бабушка пытается встать с кровати, сестра уговаривает ее:
— Находилась сегодня, Альмочка, давай отдыхать, ложись, ложись!
Потом обращается к нам:
— Она у меня уже сегодня просилась во двор выйти, говорит, ей белье надо развесить, которое она постирала. И родила она уже несколько раз за сегодня, и никак не успокоится.
Заприметив главврача, к нему подбегает медсестра с поста. Просит посмотреть пациентку. Ей нет еще и 50, перенесла два инсульта:
— Михаил Кимович, вот эта девочка совсем плохая, думаю, до завтра не доживет. Приходила ее мама, кричала, требует перевести дочь в больницу в Южно-Сахалинск, чтобы ее лечили. Она нас на вилы поднимет! Как ей объяснить? Открыла бы интернет и почитала про этот диагноз… Поговорите с ней?
Михаил Кимович кивает, лицо становится серьезным и сосредоточенным. Чуть помолчав, тихо произносит:
— Таких много, как эта мама.
Понимаете, люди не хотят осознавать, что мы не боги. Они думают, что раз забрали в больницу, если мы сняли болевой синдром, стабилизировали, значит, человек завтра встанет и побежит. Не могут принять, требуют спасать. Объяснять им, что мы не можем спасти, — вот это трудно
В самой последней палате, возле выхода из отделения, нас встречает мужчина без ног.
— Привет, Коля, как дела?
— Здравствуйте, все хорошо, только комары покусали в саду вчера, когда я с цветами возился.
Коля живет в больнице не первый год. У него тяжелое прогрессирующее заболевание сосудов, которое привело к ампутации обеих ног. Без поддерживающего лечения он потерял бы уже и руки, но Михаил Сушко оттягивает этот момент как может:
— Когда я пришел, Коля не принимал ни одного препарата. Назначил ему лечение — и состояние стало лучше. Поразительная жажда жизни у него, вы видели, каких он цветов перед корпусом насажал?
Коле 45. Он вырос в детдоме на Сахалине и никогда не видел своих родителей. После десятилетки работал на рыбзаводе, на складе. Там он украл несколько банок тушенки и телефон, сторож заметил это и вызвал милицию, Колю арестовали, но выпустили через несколько дней. Он пошел и убил сторожа, "потому что стукач". Потому что в детдоме стукачество считалось самым страшным преступлением.
Ему дали 15 лет. Вышел по УДО чуть раньше, за примерное поведение. Уже в колонии у него начались проблемы с ногами. После ампутации Коля попал в Синегорскую участковую больницу.
Каждые выходные за ним приезжают из церкви Южно-Сахалинска и возят на службу. Коля с гордостью рассказывает, что бросил курить. Но в своем преступлении не раскаялся.
— Если бы вернуть время, наверное, так же бы сделал.
Я спрашиваю, как это сочетается с верой и допустима ли она без раскаяния за преступление. Он смущенно улыбается и пожимает плечами.
Сестры Колю любят и жалеют. В отделении у него своя палата, телевизор, книжки. Он вызывается помогать, подписывает им ведра, рисует плакаты на праздники, украшает на Новый год коридор и палаты.
— Вы бы видели, как он нам снег зимой чистит! — говорит медсестра Ольга. — На своей коляске ловчее, чем на ногах. Огород посадил, цветы. Мы уже без него не представляем отделение. И он не хочет от нас в интернат, тут уже как дома. Говорит, "жить и умирать буду тут".
Большие надежды
В своем кабинете Михаил Сушко позволяет себе небольшие послабления в графике: заварить кофе покрепче, посидеть в тишине и одиночестве несколько минут, заперев дверь.
На стене в рамках висят дипломы на русском, английском, французском, немецком языках. Один из последних — из школы лечения боли в Австрии.
— Смотрите, я оттуда книги привез. Вот такие шкалы боли. Наши сестры теперь с ними тоже работают.
Он показывает небольшую картонную линейку, на которой нарисованы шкала и мордочки — от улыбающейся, на зеленом фоне, до страдальческой на красном. По шкале ездит ползунок, и больной сам может выставить балл боли по своим ощущениям. Это помогает врачу подобрать наиболее эффективную схему обезболивания.
Этой весной в синегорскую больницу приезжала основатель фонда помощи хосписам "Вера" и директор Московского многопрофильного центра паллиативной помощи Нюта Федермессер со своим проектом "Регион заботы", который направлен на развитие паллиативной помощи в регионах России.
— Мы попали в такой буран! — вспоминает Михаил с улыбкой. — Анна Константиновна весь день ездила по острову, по разным больницам и к нам добралась только вечером. А дороги замело, еле проехали на нашем уазике.
Потом они до ночи обсуждали, как совершенствовать отделение. А потом Нюта Федермессер предложила Михаилу поехать на обучение в Израиль с делегацией других врачей паллиативных отделений.
В своем Facebook она написала о нем: "Михаил… всегда носит шляпу, он лихой мечтатель и отважный юнец, хотя на вид дородный дядька, с пузом и репутацией. Он уверен, что его больница будет лучшей, значит, так обязательно и будет".
Из Израиля Михаил вернулся окрыленный, полный новых идей.
— Вы представляете, мы ездили в один из домов престарелых. Так вот он находится в торговом комплексе. На первом этаже магазины, а на втором и третьем — пансионат. Люди не выключены из социума, из жизни. Они живут полноценно. Даже несмотря на свои диагнозы. Там все заточено под то, чтобы больному было хорошо, не больно, комфортно.
В ближайших планах Михаила — отремонтировать старые корпуса и построить новый. Потому что сейчас из-за нехватки места в одном отделении лежат и больные раком, и дементные бабушки и дедушки.
Для ремонта присмотрел уже материалы, хотел бы обшить корпуса сайдингом, теперь дело за тем, чтобы добиться госзакупки материалов.
Хочет значительно расширить штат врачей, чтобы в больнице появились и анестезиологи, и психологи, и гериатры.
Он мечтает организовать выездную паллиативную службу в Сахалинской области, чтобы помогать тем, кто болеет дома.
Я задаю Михаилу банальный вопрос о том, как он восполняет душевные ресурсы. Он задумывается, потом отвечает:
— Не знаю, честно. Считается, что с больными тяжело. Но больных надо жалеть. Не только симптомы снимать, но и думать о том, как им тяжело морально, часто они один на один со своей бедой. Не хватает людям сострадания, понимаете? Милосердия, внимательности друг к другу. Хоть какую купи аппаратуру, лекарства, если нет сострадания у врача, теплоты, больному будет плохо. Вот что беспокоит, равнодушных людей много. Это не только на Сахалине, это везде. Надо быть добрее, любить людей. А то у нас важно только то, что касается нас самих, а что там у другого — не важно. Врач, лишенный сострадания, профнепригоден, на мой взгляд. Понимаю, что работа тяжелая, но она особенная, ты или уходи, или умри на ней. За другое я не переживаю. С ремонтами и с оборудованием мы справимся. Вот приезжайте через год-два, увидите.
Карина Салтыкова