Немыслимый Магомаев. О секрете популярности всемогущего патриарха советской эстрады

Однажды начинающая певица Алла Пугачева, гуляя по саду "Эрмитаж", бросилась к автомату газированной воды, чтобы первой успеть к граненому стакану. "Я видела, что он из него пил, и сохранила этот стакан", — признавалась певица.

"Сегодня так много артистов и певцов, и все ими гордятся, они такие популярные, они поголовно звезды. А я помню, когда в стране был один человек — в телевизоре, по радио, в утюге — везде. Певец номер один", — просвещал молодую публику Владимир Винокур.

"Как только он появился на эстрадном небосклоне, это стало явлением. Он был на голову выше всех молодых. Он всем безумно нравился", — уверяла Клавдия Шульженко.

Из подобных откровений о кумире кумиров Муслиме Магомаеве можно составить толстую книжку. Тот редкий случай, когда прилагательные в превосходной степени уместны и только описывают, а не приукрашивают реальность: самый-самый главный, непревзойденный, грандиозный. Живой бог, абсолютная легенда, человек-миф.

Его голос сохранился на миллионах пластинок, за его выступлениями на еще черно-белом телевидении следила самая большая страна в мире, он был мегазвездой. Темпераментный, страстный баритон с ошеломительной сценической харизмой. Глядя на архивные кадры ранних "Голубых огоньков" или записи программ с его участием, первым делом поражаешься, насколько тесно ему в кадре и каким сокрушительным может быть живое пение. Как такое возможно? Так и видишь панику среди операторов и звукорежиссеров: как его снимать и записывать? Как загнать этот торнадо в бутылку? Как будто для полотна во всю стену принесли настольную фоторамку.    

Бакинский самородок

Магомаев родился в Баку в известной семье: его дед был автором национальной оперы "Наргиз" и считался основоположником азербайджанской классической музыки, мать — драматическая актриса, отец — художник передвижного театра. Юного Муслима отдали в музыкальную школу по классу фортепиано, но особого рвения педагоги не обнаружили. Зато его как магнитом тянуло к "трофейным" зарубежным пластинкам, с которых звучали голоса прославленных итальянских певцов — Маттиа Баттистини, Энрико Карузо, Титты Руффо. Так в жизнь Магомаева вошла опера, а с ней шедевры Джакомо Пуччини, Джоаккино Россини и Джузеппе Верди.

"Петь казалось мне таким же естественным, как дышать. Я уходил на берег моря и орал во всю глотку, испытывал связки на прочность, — рассказывал артист много лет спустя. — Чудом не сорвал голос. А потом решил, что однажды всех удивлю".      

Он пел дни напролет. С одной стороны, подражая любимым певцам, с другой — раскачивая природный талант и привыкая к вокальной самостоятельности. Чтобы закрепить визуальный образ, сын художника садился за ватман и делал набросок с героями опер — какими он их себе представлял. Потом гримировал свое мальчишеское лицо, заворачивался в плюшевую скатерть и вместо жабо повязывал на шею кружевную бабушкину салфетку. Так при запертых дверях шла первая проба голоса в "Риголетто".

Он вышел на сцену бакинского Дома культуры еще будучи студентом музыкального училища. В 19 лет дебютировал в профессиональном Ансамбле песни и пляски Закавказского военного округа. Уже через год, в переломном для него 1962-м, о нем узнали в Москве. Он выступил в Кремлевском дворце съездов на заключительном концерте фестиваля азербайджанского искусства и стажировался в престижном миланском театре "Ла Скала", признанном центре мировой оперной культуры. Впрочем, на полноценные гастроли по Европе его тогда не пустили, опасаясь эмиграции артиста, — второй "невозвращенец" после танцовщика Рудольфа Нуреева, недавно со скандалом оставшегося в Париже, культурным чиновникам был не нужен.

Преданный Орфей в болоньевом плаще

Его первые достижения на эстраде сопровождались открытиями для всей советской сцены: первые здешние твисты ("Королева красоты", "Лучший город Земли"), первый шейк ("Шагает солнце по бульварам"), первый антифашистский реквием с оркестром ("Бухенвальдский набат"). В 1969 году один за одним выходят "Синяя вечность" — трагический вальс обреченных, спетый Магомаевым будто бы на пределе человеческих возможностей, и нежная баллада "Серенада Трубадура (Луч солнца золотого)" из "Бременских музыкантов". А еще "Чертово колесо" — образцовая ретроутопия высокой советской эстрады на стихи Евгения Евтушенко и музыку Арно Бабаджаняна, отмеченная ярким клипом немецкого режиссера.

Перед страной предстал беспрецедентный универсал: опера, джаз, романсы, неаполитанские песни, гимны, партизанская "Белла чао", военные куплеты, рапсодии, серенады, пародии — не удивительно, что на протяжении всего десятилетия он неизменный участник "Голубых огоньков", правительственных концертов и культурных делегаций за рубеж. Благонадежный, благородный, статный певец с конвейерными хитами и заводным рефреном "ла-ла-лай", воспроизведенным как минимум трижды ("Сердце на снегу", "Чертово колесо", "Свадьба").

В 1970-х Магомаев ожидаемо попал в оборот главного сонграйтерского дуэта своего времени — Александры Пахмутовой и Николая Добронравова. Их "Мелодия" со сложным ритмом и мерцающим задумчивым мотивом впечатала Муслима Магомаева в историю советского искусства уже навсегда: "Ты — моя мелодия, я — твой преданный Оpфей".

Таким он и запомнился широким массам, человеком вне времени: куплеты Мефистофеля, каватина Фигаро, ариозо Онегина, русская народная "Вдоль по Питерской" — и следом строчки про оттепельную Москву, осенние листья в парках и предстоящую Олимпиаду. Вычурные архаичные метафоры вроде "чиста, как эгейские воды" или "дари огонь, как Прометей" шли встык с каверами на вчерашних щеглов "Битлз" и танцами стиляг. Это же касалось и внешнего вида: классические фраки, дореволюционные французские бабочки, приталенные смокинги и ультрамодные плащи-болонья, как у Алена Делона в "Рокко и его братья".

Между оперой и эстрадой

Справедливости ради, Магомаев был далеко не первым советским оперным певцом, пришедшим на профессиональную эстраду всерьез и надолго. Похожие герои смежного жанра находились даже в родном Азербайджане. Прежде всего, Рашид Бейбутов — уникальный певец-полиглот и мим, сентиментальный мягкий тенор с песнями о родном крае.

В масштабе страны сильных соперников набиралось с десяток, свой "эстрадник" с консерваторским прошлым был едва не в каждой республике. В Эстонии блистал Георг Отс ("Ария мистера Икс"), в Белоруссии — Виктор Вуячич ("Память сердца"), в России — Эдуард Хиль ("Человек из дома вышел"), на Украине — Юрий Гуляев ("На безымянной высоте"). С последним Магомаева сравнивали чаще всего: схожий подвижный голос, умение молниеносно переходить из регистра в регистр, виртуозная филировка в распеве, мужественность и сногсшибательная красота. Сам же певец, по его словам, чаще держал в уме голливудскую звезду Марио Ланцу и итальянца Тито Гобби.

Более того, все они были старше и опытнее Магомаева, исполняли схожий репертуар, занимали призовые места на всесоюзных и международных конкурсах и уж точно не уступали ни в технике, ни в таланте. Важным отличием был юный возраст певца-дебютанта: таких многообещающих стартов и стремительных карьер сцена не знала. Магомаев прошел путь от безвестного студента до человека-шлягера за каких-то несколько лет.

Все, кому он невольно наследовал, приближались к эфирам, пластинкам-гигантам и гастролям по стране мелкими шажками, годами упорного труда. Магомаев взошел на олимп (во всяком случае, так это выглядело со стороны), будто вышел в булочную. Репетиции и упрямое ремесло никогда не отменял, но в пересчете на трудодни бакинский самородок точно был не в числе ударников — банально не успел. Впрочем, и преждевременным его успех не назовешь: для человека, живущего музыкой с дошкольного возраста и готового отдать себя искусству еще подростком, это был долгий путь

Секрет первенства Магомаева заключался не в разнице потенциалов. Сравнительный анализ баритона его коллег ничего не даст, их мастерство вне сомнений. Приди они сейчас в шоу "Голос", наставники рвали бы на себе волосы, проклиная судьбу за тяжесть выбора — как понять, кто лучший? Разница тем временем была не внутри, а снаружи — в реакции публики, если угодно, народа. Магомаева не просто полюбили, а вознесли. Он пел про "сердце, к которому приписан", но то же самое могли сказать и его поклонники, для подсчета которых требовалась перепись населения: Магомаев вошел в каждый дом.

Певец необъятного

Фирменная поза Магомаева тех лет — широко расставленные ноги и распахнутые руки. Артистически в этом было немного смысла (что, спрашивается, выражал этот порыв?), но точно имелся умысел: так наглядно мощь своего голоса не передавал никто. То, что певец буквально разрывается на части, не справляясь с порывами собственного вокала, понимал даже глухонемой или телезритель, у которого на экране пропал звук. Этот жест — лучшая иллюстрация к выражению "объять необъятное": так обнимают столетний дуб или показывают гигантское расстояние, так, в конце концов, бросались на амбразуру. Что, конечно, только добавляло очков его и без того героическому образу: он натурально шел грудью — на публику, в объектив камеры, на дирижера. Когда он набирал воздуха для очередного вокального залпа, казалось, что в его грудной клетке столько же кислорода, сколько пресной воды в Байкале — мировые запасы, не иначе.

В этом смысле Магомаеву не очень подходило определение "исполнитель": на фоне других это был второй ВЦИК — Всероссийский центральный исполнительный комитет. Его концерты в Колонном зале Дома союзов, самой респектабельной площадке страны, были избыточны по определению и прочили казус уже на афише. Муслим Магомаев с его огненной подачей сам себе колонна: на нем, точнее на его золотом стандарте качества, все держится. И если Федор Шаляпин и Сергей Лемешев были фундаментом, то он по меньшей мере несущая стена. А с учетом статуса и близости к властям высшего уровня — кремлевская, даром что, по легенде, Никита Хрущев певца-космополита не жаловал.

"Как правило, певцы утомительны в быту. Они нянчатся со своим горлом, кутают его в пуховые кашне, с ужасом смотрят на открытую форточку и боятся сквозняка больше, чем не проданных на их концерт билетов. В компании они поют шепотом, — писал в те годы "Московский комсомолец". — Муслим Магомаев курит, ходит по улице с открытым горлом, поет по первой просьбе".

Уходящая натура

Большинство его пластинок вышли под скучным до зевоты заголовком "Поет Муслим Магомаев". Однако в нем был свой резон. Примерно так в Стране Советов оповещали или предостерегали население обо всем на свете: в будни — "Идет уборка", по особым случаям — "Внимание! Говорит Москва!". По нынешним меркам и не название вовсе, а уведомление на экране телефона. Не самая содержательная и как будто нелепая пометка "Поет Муслим Магомаев" (а что ему еще делать?) — это не столько обложка альбома, сколько табличка или плакат, она же примета времени. Трюизм, добравшийся до печатных станков "Мелодии" и газетных передовиц: годы идут, надои растут, Магомаев поет. Так было и так будет всегда. Не зря ведь он пел про "синюю вечность".

По его следу шли Иосиф Кобзон и Лев Лещенко, позже баритоны Сергей Захаров и Ярослав Евдокимов, также променявшие подмостки оперных театров на эфиры в "Песне года", но всегда отставали на полшага — в репертуаре, в голосе, в тиражах. Однако в 1980-х с их диско, модой на злободневный рок и танцевальные ритмы на его место уже никто не претендовал. Не сказать чтобы интерес к Магомаеву пропал, но это определенно была уходящая натура.

В 1994 году "король шлягера" неожиданно принял участие в юбилейном концерте "Машины времени", и это было знаковое выступление. Классикам советского поп-рока подпевало рвущееся в звезды девичье трио "Мираж", участницы которого были младше Андрея Макаревича и компании на пару поколений, — но ровно такими же "зелеными" выглядели и сами юбиляры, как только на сцену вышел всем известный брюнет в костюме. Оказалось, что рядом с ним по-прежнему нет легенд, сердцеедов и любимцев публики: стоит ему оказаться поблизости, их сияние неумолимо гаснет. И каким бы незаходящим солнцем ни мнил себя тот или иной артист, Магомаев оставался последним — если не единственным, — кто мог обеспечить ему экстренное затмение, особенно у возрастной аудитории.

В конце 1990-х артист фактически ушел с эстрады, отказавшись от сольных концертов и гастрольных туров. К тому времени в его каталоге насчитывалось более 600 записей. Одной из последних его песен стала "Прощай, Баку" на стихи Сергея Есенина.

В 2008 году Муслим Магомаев скончался на руках у супруги, певицы Тамары Синявской.