Пророк в своем отечестве — Владимир Войнович. Хотел и был честным

За пять лет учебы на филфаке в 1980-х имя Владимира Войновича мне ни разу не встретилось. Зато в армии приходил регулярно майор, который спрашивал, не интересуются ли Войновичем, Владимовым, Гладилиным, Солженицыным… Так что план чтения на ближайшие годы был составлен.

"Москва 2042" — первое произведение Войновича, которое я прочитал. Пока я писал докторскую о русской антиутопии, все писатели-"антиутописты" так или иначе оказались моими "клиентами". Войнович был самым веселым из них. Он умел радоваться жизни каждый день: появились компьютеры — стал одним из первых писателей, их освоивших; надоело рисовать на полях — стал художником, выставлялся в лучших галереях, радовался своим персональным выставкам. Эмиграция не была легкой: он пожил и в ФРГ, и в Америке, всякий раз приходилось переходить на новый язык, но писал-то Войнович всегда на русском! Оказывается, все помнили всё: и повесть "Хочу быть честным", и песню "На пыльных тропинках…", которую распевал Хрущев с мавзолея после возвращения Юрия Гагарина. Хрущева забыли, а песню помнили.

Публикация "Чонкина" в многомиллионном журнале "Юность" сделала его живым классиком. Он так наслаждался своей новой популярностью! Войновича буквально затормошили, и он мчался на радио, на телевидение, в районную библиотеку… Сил хватало на всё: ведь ему тогда и 60 не исполнилось. 

В 1990-х мы с замечательным художником Игорем Сусловым создали журнал "Мир образования" — первый глянцевый журнал для российских учителей. Нас было в журнале двое, а 96 цветных полос нужно было сдавать каждый месяц. Интервью с Войновичем — центральный материал нулевого номера.

Потом он и в школу приезжал, выступал перед моими учениками почти целый день. До войны Войнович окончил первый класс, во втором учился одну неделю, окончил четвертый класс, в пятом не учился, в шестом-седьмом — учился без отрыва от производства, в вечерней школе, зато потом решил учиться в десятом классе. Нехватка классического ("настоящего") образования подтолкнула его на горьковский путь: читать и писать, писать и вновь читать.

Еще в самом начале пути писатель старшего поколения Ар­нольд Одинцов напророчил, что жизнь будет трудной, "потому что, сказал он Войновичу, то, что вы пишете, слишком похо­же на реальную жизнь". Зато относительное незнание советской литературы помогло: писать "как другие" не получилось, потому что не очень-то и знал, как "другие" пишут. Это и спасло от чужого влияния. У него никогда не было установки рассмешить. Русский чи­татель — читатель остроумный, и писа­тельскую иронию чувствует прекрасно.

Разумеется, социалистического реализма Войнович на дух не переносил: для него было слишком мало "реализма", реальной жизни. Даже выдумал специальную формулу для соцреализма: "умение сделать начальству приятное понятным для начальства методом". Поэтому и ранняя повесть его называлась "Хочу быть честным". Ну, кем хотели стать ровесники его героя на рубеже 50−60-х? Героями: космонавтами, летчиками, наконец, знаменитыми футболистами, как, например, герой Анатолия Гладилина, соратника по "молодежной прозе".

А герой Войновича хочет быть честным, исповедовать не лицемерную "честность" тогдашних газет, а настоящую, чтобы перед собой стыдно не было. "Хочу быть честным" хоть и опубликовали в "Новом мире", но фильм по уже напи­санному сценарию не поставили, пьесе идти разрешили, но ненадолго. Тогдашний партийный идеолог Ильичев резко осудил эту вещь, и началось… Посыпались статьи: "Это фальшь", "Точ­ка и кочка зрения" и т.п. Зато письма читателей были положительными, старались поддержива­ть. Так и оставался он долгое время автором одной небольшой книжки "Мы здесь живем", поддержанной, впрочем, в "Литературной газете" Владимиром Тендряковым.

Желание быть честным и привело его в ряды "подписантов" — заступников за обиженных властью писателей. Случилась оказия — переправил за кордон арестованный роман Василия Гроссмана "Жизнь и судьба". Печататься самому становилось все труднее. Да и бытовые неурядицы оказывались по-настоящему литературными.

Некий чиновник и литератор, автор едва ли не единственной на ту пору книги "Тайвань — исконная земля Китая", захватил предназначавшуюся Войновичу московскую квартиру и сразу же установил туда "заграничную" сантехнику. Чтобы, значит, никогда уже оттуда не выехать. Борьба за квартиру стала настолько захватывающей, что стала сюжетом "Рассказа о вселении писателя Владимира Войновича в новую квартиру", вышедшего в 1976 году в американском издательстве "Ардис". Работавший тогда в США чиновник бросил все свои ресурсы — и кадровые, и финансовые — на скупку тиража, но издательство лишь восхищенно вздохнуло — и допечатало тираж!

Зато когда Войнович получил грант Института Кеннана и приехал на год в Вашингтон, чтобы написать очередную книгу, то в первое уже утро увидел на балконе в доме напротив своего давнего соперника в борьбе за квартиру. Ничего не подозревая, тот бодренько делал в семейных трусах зарядку с гантелями и вдруг — о, ужас! — увидел неизвестно ему откуда-то взявшегося Войновича! Спешно ретировался, и больше они никогда не встречались.

Много добрых слов сказано о "Чонкине", о пророческом даре писателя, предугадавшего в романе "Москва 2042" последующие события российской истории, вплоть до триумфального возвращения Солженицына и создания фейковой литературы и фейковых новостей. А я хочу отметить пьесу "Трибунал". Пришла супружеская пара в театр, а на сцене — тройка, та самая, трибунал. Слово за слово, и игровая реальность легко перешагивает со сцены в зал, и уже нет сцены, а есть только судебное помещение, и зрителям всерьез приходится на заседании трибунала бороться за свое освобождение. Такой вот интерактивный театр получался у Войновича — когда и термина-то не было такого.