"Десять лет, как я ушла со сцены, и вдруг решила себя послушать… Гениально", — разведя руками, призналась Пугачева в прошлогоднем интервью Олегу Меньшикову.
Певица номер один в стране, как оказалось, никогда раньше не слушала свои песни — "ни записи, ни пластинки" — разве что во время выступлений под фонограмму. Эту обезоруживающую непосредственность вряд ли простили бы кому-то еще: по законам жанра артист должен скромно говорить о себе как о проводнике высших сфер и низводить свой дар до случайных удач. Но откровение Пугачевой никого не смутило — ее не поймать на преступно завышенной самооценке или нарциссизме; она озвучила общее место. Да, это было гениально, и если с этим согласилось население одной шестой части суши, то почему она должна быть против?
Пугачева — это все
Пугачева всегда знала себе цену. И когда признавала за собой право на особое место, исполняя "Примадонну", и когда претендовала на победу в "Золотом Орфее", представляя "Арлекино". Она видела, как за десять лет культа Пугачевой советская эстрада к середине 1980-х перебралась из домов культуры и филармоний на стадионы. Она позволяла себе больше других и с ухмылкой шла на рожон. Она, как никто другой, манипулировала публикой и целенаправленно приковывала к себе внимание СМИ. Все это время Пугачева была суперзвездой сцены, самой узнаваемой артисткой эпохи Брежнева, но в первую очередь "женщиной, которая поет".
Эта гениальная формула — название фильма с Пугачевой — лукаво подменяла статус певицы и служительницы муз прозаичным родом занятий и позволяла уклоняться от стрел скептиков, но не только. Она запечатлела самый крупномасштабный разворот в истории отечественной эстрады: отныне каждая женщина, подпевающая Пугачевой на концерте или пластинке, вставала с ней вровень. Чтобы петь, вовсе необязательно быть певицей, — читалось между строк этого манифеста — достаточно быть женщиной, которая поет. При таком раскладе побыть звездой, хотя бы в душе, держа лейку как микрофон, могла позволить себе любая современная девушка. Так в стране появилось сто пятьдесят миллионов женщин, которые поют. Но как зовут женщину, которая поет? Алла Пугачева.
Еще убедительнее этот символический размен профессии артиста эстрады на привилегии народной любви происходил в рефрене "так же, как все, я по земле хожу". Пугачева прямым текстом говорила, что в ней нет ничего особенного, и заочно настаивала на индивидуальности каждой женщины. Это был самый искусный обман из всех. Уравнивая себя в правах, она сводила всеобщие правила к собственному кодексу чести. Переставьте местами слагаемые, и получится: "Все ходят по земле так же, как я". Так же под вечер устают, так же грустят, так же ревут. В такой системе координат важно не то, что лирическая героиня Пугачевой ничем не отличается от других, а то, что никаких других уже нет. Пугачева — это все, а все — это Пугачева.
Интересно, что, даже став по-настоящему знаменитой, она поразительно точно вживалась в типаж обычной женщины с ее типичным набором проблем. Для отчетливо классовой советской песни говорить от имени пролетариата и ребят с заводских окраин было обычным делом, но Пугачева пошла дальше. Она первой стала озвучивать сокровенное как наболевшее, интимное как всеобщее — а именно неудачи в личной жизни, когда "расставание — маленькая смерть". Таким ключом тайник советской песни еще не открывался.
Проговорить чужую боль
Этот новый универсальный язык Пугачевой позволил шлягерам огненно-рыжей дивы проникнуть в самые широкие массы. И если Высоцкий был феноменально популярным за счет умения быть своим для всех, то Пугачева пробила даже невидимые стены. Бесконечно далекие друг от друга представители богемы, технической интеллигенции, номенклатуры, ПТУ, поликлиник и коммуналок смотрели снизу вверх на одну звезду. "И снова глаза щегольнули жемчугом крупным своим, и просто и строго взглянули на то, что мы часто таим", — писал Велимир Хлебников за полвека до этого.
Секрет крылся в животрепещущей теме. С конца 1970-х годов основным мотивом творчества Пугачевой становится неразделенная любовь. От "Все могут короли" и "Без меня" до "Айсберга", от "Мне нравится" до "Паромщика", от "Маэстро" до "Миллион алых роз", от более поздней "Сильной женщины" до "Настоящего полковника". Сотни песен однозначно вопиют об одном и том же: советские, а за ней и российские женщины — трагически недолюбленные. Их не понимала мать, не замечал отец, обманул первый кавалер, бросил молодой человек, предал муж, не пожалели дети и плюнул в спину прохожий. "Песня, впрочем, не о нем, а о любви" — на самом деле так можно сказать буквально про все песни Пугачевой.
Но мало просто проговорить чужую боль, выдав ее за свою. Нужно дать надежду, утереть слезу, обнять и отправить за новым платьем. В такие моменты личные устремления героинь песен накладывались на глобальный советский проект: социальный оптимизм и любовь к партии звучали в унисон с энтузиазмом и любовью к пассии. "А знаешь, все еще будет!" — возможно, лучший лозунг при построении коммунизма в отдельно взятой стране. "Надо же, надо такому случиться!" — могли парировать сторонники перестройки.
Все это настраивало аудиторию Пугачевой на определенный лад: вслед за ней юные девушки, зрелые женщины и мудрые дамы приучали себя ждать — принца, чистой любви, извинений, возвращения и, пусть с многолетним опозданием, признания заслуг. Ждать, сносить любые горести и верить в чудо — вот оно, вечное женское "озеро надежды". Все, в общем-то, не так плохо — снова читалось между строк.
Символ свободы
Несмотря на то что это оглушительно не сочеталось с перипетиями в личной жизни Примадонны, не привыкшей терпеть тяжелый нрав своих спутников, самая популярная певица своего времени оставалась ролевой моделью для большинства соотечественниц. Ее наряды, прически, макияж, украшения, ужимки и манеру общения копировали из последних сил — во многом из-за комплекции и эффектных сценических масок. Стать "как Пугачева" можно было за пять минут: достаточно взъерошить лохматую голову, накрасить губы красной помадой, найти балахон или чулки под короткую юбку, надеть шляпку и черные очки. "Ну, как костюмчик?" — могла со сцены спросить певица, зная, что дело, естественно, не в фасоне, а в смелости носить такую одежду и делать это так, как хочется только ей. В любом возрасте.
Для самых верных слушательниц, успевших не раз обжечься и загулять, Пугачева была лучшей подругой, психологом, домом мод и символом свободы. Просвещенные меломаны-западники быстро угадывали в ее трехминутных диверсиях повадки Эллы Фицджеральд, Эдит Пиаф, Тины Тернер и Мадонны. Она учила открываться, подниматься после поражений, кричать о своей любви, соблазнять, будоражить и не скрывать слез. Краткий курс счастливой жизни.
Чтобы вырваться из объятий снобов и высоколобой критики, допускала откровенно вульгарные выходки и будто назло переписывала правила хорошего тона. Она заливисто смеялась, несла чепуху, причмокивала, откровенно стонала, плоско шутила, картинно падала на колени, переходила с пения на речь и декламацию, чтобы показать — ей, а значит, и всем, кто ее видит, можно быть такой. Хочешь крутить романы у всех на виду — крути, менять фаворитов в высшем свете — пожалуйста, давать дорогу молодым — сколько угодно, замыкать весь шоу-бизнес на себя — пусть только пикнут.
Ничего подобного не предлагали ни предшественники, ни современники, ни последователи. Людмила Зыкина и Клавдия Шульженко изымали из любви чувственность, Эдита Пьеха и Людмила Гурченко вызывали зависть модельной внешностью, София Ротару и Людмила Сенчина крепко держались за фольклор, Ирина Аллегрова и Лариса Долина проигрывали в кураже и лицедействе.
"Рождественские встречи" новых и заслуженных звезд эстрады, проводившиеся под патронажем Пугачевой с конца 1980-х до начала 2010-х годов, закрепили кажущийся временным статус-кво как константу: солнце отечественной эстрады не закатится, покуда есть солнечная система. "Остальные известны постольку, поскольку имеют к ней отношение", — описал текущее положение дел Михаил Жванецкий, еще один патриарх и живой классик сцены.
Теперь, когда женщина, которая поет, прервала десятилетнее молчание, сто пятьдесят миллионов человек снова обрели голос.