О географии, первом заработанном рубле, братских разборках, олигархах и генеалогии
— Вадим Михайлович, мы люди неместные, поэтому имеем право просить, чтобы вы объяснили: Курган — это уже Сибирь, еще Урал или ни то ни се?
— Это юг Западной Сибири. Кто-то Курган называет Зауральем.
— Но второе вам вроде бы не нравится?
— Не поддерживаю. Башкирия тоже считает себя Зауральем, правда, с западной стороны. Словом, надо определяться: есть Сибирь, есть Урал.
— Ворота Сибири — красивый образ.
— И на него претендуют многие регионы: Тюмень называет себя воротами Сибири, до этого Тобольск. Коллеги восточнее нас в сторону Омска, Томска и Новосибирска — тоже. И ворот много.
— Форпост — слово хорошее.
— Вот да! Про освоение Южной Сибири всегда говорю: здесь характер у людей особый, все проходило очень нелегко. В детстве мы зачитывались книгами Фенимора Купера про Северную Америку, а у нас даже повеселее было, я сказал бы.
Столкновение с дикой степью. Надо не забывать, то, что сейчас называем Средней и Центральной Азией, — эти протогосударства возникли в середине и конце XIX века. До того, по сути, были родоплеменные союзы, которые раз в два-три года нападали на русские форпосты, грабили их, убивали людей, уводили в полон. И люди формировались в таких условиях. Пахать приходилось с саблей. Это образ, но он вполне реалистичен. Если посмотреть на гряду казачьих войск, которые были зафиксированы на 1916 год, они шли по границе. Оренбургское, Восточно-Сибирское, Западно-Уральское казачьи войска. Люди жили здесь таким порядком.
— А вы себя кем считаете: сибиряком, уральцем?
— Сибиряком. Рожден в Курганской области, учился в Томске, долго проживал на севере области, под Нижневартовском. Потом девять с половиной лет проработал в Нефтеюганске. И 14 — в Тюмени.
— Ваше родное село далеко от Кургана?
— Если по прямой, чуть более 100 километров. Недалеко от границы Тюменской области.
— В Курган когда впервые попали?
— Еще маленьким. Даже собор Александра Невского был краеведческим музеем. Нас привозили на экскурсию.
Пока до 11 лет проживал в области, раз 10–12 приезжал в Курган.
— После школы учиться здесь не думали?
— Так получилось, что у отца резко изменились обстоятельства по работе, он был вынужден переехать на север Томской области.
— Он у вас партийный работник?
— Парторг. А в Томской области работал директором совхоза. Меня никто особо не спрашивал, я не хотел, чтобы мы переезжали. Было не очень комфортно, но так вот случилось.
— Часто меняли локации?
— Даже по району переезжали три раза. Отца перебрасывали из села в село. Шастово, Медвежье, потом Пичугино. После чего переехали на север Томской области. На усиление. Там как раз шло партийное строительство. Это конец 60-х — начало 70-х. Отец учился в Военно-морском училище имени Фрунзе в Ленинграде, служил на атомной подводной лодке, но после демобилизации решил не продолжать учебу. В Карибский кризис их подлодка направлялась в ту сторону. Дошли до Португалии, потом вернули на базу.
— В Шастово вы сколько прожили?
— Очень немного. Наверное, с полгода, отца перевели в Медвежье, там я жил до пяти лет. В Пичугино пошел в школу, в 11 уже ехали на север Томской области.
— Читал, ради занятий боксом вам приходилось ездить в соседний населенный пункт?
— Было дело. От Пичугино пять километров по прямой. Ходил рейсовый автобус. Со старшим братом приезжали туда. Школой руководил Ковтун — прекрасный человек. До сих пор его помню. Вот мы два года так и катались постоянно, по два-три раза в неделю. Потом уже родители переехали. В Александровском школы бокса не было. Я пошел в секцию дзюдо. Ее вел Александр Пфайфер, мастер спорта и прекрасный парень. Года три я ходил туда вместе с братом. Надо было выбирать: посвятить себя спорту либо заниматься своими делами.
А у нас все-таки было беспокойное хозяйство. Родители держали восемь коров, шесть поросят, овец, коз, кур, гусей — кого там только не было. Родители уходили на работу в полседьмого утра, возвращались к одиннадцати вечера. Все заботы, понятно, на нас с братом. Централизованного водоснабжения не было, в доме стояла печка, значит, натопить, воду принести, убрать, пропылесосить, еду приготовить...
— Герман намного вас старше?
— На два с половиной года. Конфликтовали мы постоянно. Кто в прошлый раз делал уборку, ухаживал за скотом, ходил к колодцу... А что такое корова? Четыре ведра воды в сутки. До колодца — 300 метров. А когда коров восемь... Берешь коромысло, флягу. Если зима, на саночках все тащишь. Печку в морозы надо топить дважды в сутки…
— Мама кем работала?
— Сначала бригадиром в колхозе. Потом — председателем сельсовета в Александровском. Это райцентр в Томской области. На самом севере. Зарплата у нее была 120 рублей, у папы — 140. Тех, советских.
— Ну, для села не так и мало.
— Не так и много. Попробуйте-ка на эти деньги съездить куда-нибудь отдохнуть, ребятишкам купить обновки… А родители еще задумали взять машину марки «Запорожец», а он стоил, если не путаю, пять с половиной тысяч рублей.
Приходилось держать много скота, выращивать на продажу.
— Помните ваш первый трудовой рубль?
— Мне было 13 или 14 лет. Предложили заготовить дрова в детский садик. Никого из добровольцев найти не могли, а для меня это была рядовая работа.
Помню, как колол мокрые дрова и за восемь дней обеспечил ими садик на всю зиму. Получил карманные деньги.
— Сколько?
— Рублей 27–30. Себе оставил. Хотел себя чувствовать свободным. Деньги и тогда не представляли для меня особой ценности, и до сих пор не представляют, важна независимость. Финансовая в первую очередь: когда ни у кого не просишь, никому не должен. По сию пору ни разу не брал кредит или заем. Постараюсь этого и в дальнейшем не делать.
— Принципиальная позиция?
— Если есть такая возможность, считаю, это правильно.
В жизни нужно быть свободным. Постараться, по крайней мере. Хотя и понятно, что нельзя получить абсолютную свободу, проживая в обществе или занимаясь политикой
— Владимир Ильич Ленин. Цитата.
— Серьезно?
— Было такое.
— Ну, подписываюсь под советской классикой…
Потом уже с 14 до 20 лет я на каникулах работал грузчиком.
— Где?
— Там же. Заказчиком был совхоз, где трудился папа. Никто не хотел идти в грузчики. Нас с братом туда отправляли в порядке мобилизации: мама с папой просили, мы не могли отказаться. Работали упорно. Но и платили нам хорошо, кстати. Когда был помладше, лет в 14–15, таскал витаминно-травяную муку, бумажные прошитые мешки по 18,5 килограмм. Один либо сразу два берешь и несешь. Их заготавливали на берегу Оби. Были станции такие, сушилки, где измельчали траву в гранулы. Все это пакетировалось в мешки. Мешки грузили на машину, подвозили к лотку, по нему я спускался к барже, где напарник ловил мешок, укладывал в штабеля. Баржа приплывала в Александровское, где шла обратная операция: с баржи мешки по сходам тащили на машину, отвозили на склад, выгружали. Словом, с каждым мешком четыре операции.
Потом комбикорм. Тут уже мешки по 42 килограмма. В 16 лет я серьезно работал, по-взрослому. Это летом. А дома-то делал то же самое каждый день. Чтобы корову накормить, надо поднять мешок комбикорма… Не скрою, брался с небольшим понуждением, сами понимаете, хотелось и книжку почитать, и у батареи поваляться, вечером, как говорится, похомячить, а нужно три раза в день идти и корову кормить, поить…
— Ну а кто был более ответственный — вы или брат?
— Каждый в отдельности считал, что, конечно, он. Это являлось отдельным полем битв. Братские разборки, сейчас мы видим это на более серьезном уровне, страшная вещь… С чужими поладить проще. А здесь близкий, родной человек, знает, где зацепить, постоянно давит.
— И кто побеждал?
— Дружба.
— Это не ответ, отмазка. Не считается.
— Не, ну понятно, что Герман был старше и ловчее... Но мы сохранили уважение друг к другу, с определенного возраста от стычек перешли к более мирному урегулированию.
— Как сейчас отношения с братом?
— Хорошие. Встречаемся раз в полгода.
— Потому и хорошие.
— Не только. Многое уже устаканилось, стабилизировалось. Взгляды на жизнь у нас в чем-то совпадают, где-то различные. Он тоже работает на государство — в Следственном комитете. Руководит городским отделом в Стрежевом. Это север Томской области.
— И родители там?
— Нет, они в Тюмени. Когда я переехал туда, купил квартиру им и перевез.
Мы с Германом окончили Томский госуниверситет по специализации юриспруденция. Он на три года раньше.
— Но вы-то начинали учиться на факультете иностранных языков?
— Да, в педуниверситете. Три года отзанимался и понял, что педагогика не мое.
Приезжал в гости к брату и его товарищам в общежитие юрфака, и мне это было ближе по душе. Конечно, на ФИЯ, как называли факультет иностранных языков, было много девчонок — тоже хорошая опция, но потом стало ясно, что хочу более серьезного, а педагогом не буду.
Хотя сейчас Господь вернул меня на сей путь, и уже шесть лет занимаюсь в том числе педагогикой.
— Кого учите?
— В первую очередь — самого себя. И помогаю коллегам разобраться в вековых проблемах: кто виноват и что делать. Виноваты мы сами. А делать что? Работать. Первичные педагогические навыки пригодились, но я не учитель. Да и вторая профессия переводчика меня тоже не сильно привлекала.
— Но английский язык есть?
— Базовый остался. Пока ситуация разрешала, бывал в дальнем зарубежье, относительно стабильно поговаривал.
— А в юриспруденции у вас какая специализация?
— Уголовное право. Не пошел в этом направлении. Брат проработал много лет в органах прокуратуры, потом уже ушел в Следственный комитет. А я двигался по гражданской специальности, уголовное право, которому учился, не особо пригодилось в жизни.
— Вы сразу в бизнес пошли?
— Поработал несколько месяцев в банке, понял, что помощь в сопровождении валютных операций — не мое. Потом была нефтяная компания, откуда ушел в другую частную компанию.
— И уехали за деньгами на Север?
— В общем-то, да. Понимал, что должен обеспечить семью.
— Это не противоречит словам, что деньги ничего для вас не значат?
— Дополняет! Я поехал, чтобы быть независимым. Папа и мама поддерживали по мере сил: мне отправляли продукты, а брату даже с покупкой квартиры помогли. Хотя это мы должны были о них заботиться. Как только начал зарабатывать, встал на ноги и решил собственные жилищные вопросы, стал помогать родителям. Это внутренняя потребность: не зависеть ни от кого. Вопрос критичный для меня на самом деле. Всегда считал, что, во-первых, подчиняться естественно и органично можно лишь тому, кого уважаешь. Во-вторых, независимость, в том числе финансовая, позволяет полнее ощущать свободу.
— А в долг давали?
— Несколько раз. Не вернули — простил. С той поры придерживаюсь правила: не беру — не даю. Ну, такие житейские ситуации возникали. Я даже понимал, что человек может не вернуть, воспринимал как свою помощь. Потом не спрашивал, не звонил.
— И это не наложило отпечаток на отношения?
— Один раз была некоторая, так сказать, протяжка во времени: года полтора общение оставалось натянутым. Даже не с моей стороны. Я брал паузу — и только.
— Просьбы были бытовые? Не бизнес?
— Бизнес-кредитованием, займами не занимался. Ростовщичество не мой любимый вид. Считаю, современной России нужно определяться и делать существенный крен в сторону тех, кто работает руками и головой, что-то производит. С 90-х годов произошел существенный перекос в сторону финансового сектора. И когда крупнейшие банки декларируют чистую прибыль в полтора триллиона рублей, а мы говорим, что нужно строить заводы и фирмы, но на это нет денег, мне кажется, это не очень правильно. Я за труд. Банковский труд тоже непрост. У меня много друзей и знакомых в этой сфере. Но, считаю, нужны приоритеты. Не могут финансовые услуги быть важнее, чем производство.
— Вы в бизнесе работали как менеджер?
— Первое время в качестве юриста. У меня было три работы даже.
— Параллельно?
— Ну слушайте, хочешь зарабатывать, как говорится, умей вертеться.
— Конфликт интересов не возникал?
— Это были разные, не связанные между собой структуры: общественная организация, нефтегазовая компания и адвокатское бюро. Александр Абрамович Кисельман, руководитель последнего, умнейший, порядочный человек. Много от него взял с точки зрения выстраивания общения с людьми. До сих пор вспоминаю.
— Собственный бизнес никогда не пытались открыть?
— У меня было ИП. С 1998 по 2004 год антикризисное управление потребовало его наличия. Я сдавал декларацию, платил налоги… А в 2003-м начал всерьез задумываться, чем и где заниматься дальше.
Москва мне в тот период не нравилась — от слова совсем.
— А сейчас?
— Теперь — другое дело. Года с 2012-го приезжаю в столицу с большим удовольствием.
— Спасибо Сергею Семеновичу?
— Знаете, да. Нет, спасибо, конечно, тем людям, которые руками всё делают, но и Сергею Семеновичу за то, что это организовал. Раньше в Москве шалман начинался сразу с аэропорта. Из серии: "Брат, давай подвезу". Мне это не нравилось. Единственное мое любимое место года с 1999-го — Патриаршие пруды.
— Неплохой выбор.
— Нет-нет-нет. Безотносительно к модной сегодня теме Патриков. Я облюбовал кафе "Донна Клара" на Малой Бронной улице. У товарища была съемная квартира на Малом Козихинском переулке. Я пару раз у него переночевал. Ну и как-то прикипел к району, каждый раз переезжая с аэропорта в аэропорт. Тогда логистика в Москве была намного сложнее. Прилетаешь в Домодедово, ночуешь, едешь в Шереметьево. Я использовал тот район в центре, чтобы в транзит там побывать. Мне нравилось и кафе, и место. А сейчас мне, в принципе, комфортно в Москве в целом.
— Вы стали говорить про некую развилку, когда заработали энную сумму денег.
— Да не то чтобы развилка... Я советский человек был по образованию, воспитанию. А тогда страна поехала, как гнилые штаны, в разные стороны: первая чеченская кампания, вторая, вся эта мультикультурная тусовка из непонятных граждан непонятных национальностей, которые оседлали, скажем так, Россию. Помните 90-е годы, когда произошел так называемый большой хапок. Я не участвовал в приватизации, никуда не лез, ни в какие-то разборки или группировки. Но меня очень сильно раздражало, честно вам скажу, что несколько парней прибрали к рукам все, что создавали десятки миллионов сограждан, в том числе мои родители, родители моей жены. Понимаете, простые работяги.
Мне не понравилось, как обнесли людей. Почти 200-миллионный народ проснулся в одночасье и понял, что у него нет ничего: ни вкладов, ни имущества, ни участия в национальном капитале, который создавался трудом их и предков. Не считаю тот период праведным. И приватизацию тоже никогда не считал. По крайней мере, первую крупную и залоговые аукционы. Меня это дико злило. Не мог понять, что дальше делать. Вроде бы работаешь, приходишь домой, у тебя есть семья, дети, жена... А куда дальше? Должна же быть какая-то модель!
В тот период часть наших сограждан побежала за границу, начала покупать там недвижимость, открывать счета. У меня не то что был такой выбор, но несколько раз, приезжая в том числе в Европу, спрашивал себя: где хочу быть? Я вырос в стране могущественной, мощной. Был октябренком, пионером, комсомольцем. И смотреть на все спокойно, честно говоря, было крайне сложно. Возникали мысли: кто я и где.
— И куда смотрели?
— Это был период становления меня как личности, поиск идентичности. Время подходило к тридцатнику. Я же 1971 года производства. Начал собирать данные о родственниках — многие были еще живы. Заказал так называемые генеалогические исследования.
Почитал эти документы, поднял ревизские сказки, метрики, описи в архивах — тобольском и курганском. Аккуратно переписал. Там восемь фамилий. За исключением одной, все остальные — отсюда, местные. До XVII века отмотал, до 1647 года. Был сосланный поляк Иосиф Михайлов Барковский, как написано в документах, дворянин Гродненской губернии, сослан решением суда в 1861 году. А семь фамилий — здешние. Потом посмотрел: кто где воевал, как и что делал. Знаете, я ведь не перекати-поле…
Начал формироваться критичный запрос внутри: что дальше? Подвожу разговор к тому, как я попал на государственную службу. Понимал, зарабатывание денег — это хорошо, но хочется сделать такое, чтобы потом, когда дети подрастут, мог сказать: в стране, в которой живу, не сидел, не критиковал под баночку пива, а пошел и попытался сделать, что могу. Если оставаться здесь, нужно что-то менять, хотя бы на своем небольшом уровне. Сбежать — не моя позиция. Сидеть и тихо всех материть — тоже.
Нужно было определяться. Вот так получилось, что к 2004 году я попал на госслужбу.
— Пришли к Сергею Собянину.
— Попал в его команду. Он из Ханты-Мансийского округа переезжал в Тюмень. У него был зам, наш общий знакомый, он и пригласил меня на работу.
— Зам или Сергей Семенович?
— Собянин. Мы с ним, конечно, встречались, разговаривали, но я заходил через заместителя, который формировал команду, чтобы Тюмень стала той, какой является сегодня.
О бедных родственниках, долгах, заслугах, раздражителе элит, демократии в апофеозе, пожарах, наводнении и приоритетах
— Получается, у вас своего рода юбилей?
— Да, в этом марте стукнуло уже 20 лет.
— Срок достаточный, чтобы подвести некоторые итоги. И с каким чувством встречаете славную дату?
— Из основных фраз, что приходят на ум: с чувством выполненного долга. Мне до сих пор доставляет удовольствие вспоминать то, что сделано в Тюмени.
— Сизифом себя не почувствовали?
— Любая работа, связанная с госслужбой, всегда Сизифова, приходится катить камень в гору, а потом он скатывается и обнуляется кем-то или чем-то. Здесь, в Кургане, шесть лет строишь, и то пожар, то паводок.
— Напасть?
— И это бывает. А порой не очень эффективные либо честные действия отдельных коллег, с которыми приходится потом расставаться. Это тоже влияет на результаты. Хочешь, например, чтобы люди ездили на новых автобусах, выделяешь деньги, а те, кто организует это внизу, не могут сделать — ну опять же не из злого умысла, а в силу неумения, неспособности. В итоге люди не понимают, почему автобусы не меняются или почему все организовано не очень хорошо. И каждый раз, знаете, ощущаешь себя таким Сизифом.
— Тем не менее про чувство выполненного долга вы сказали всерьез? Что можете поставить себе в заслугу?
— Не ставил бы только себе. Все равно я игрок команды.
— Кстати, чтобы не возвращаться к теме. Вас периодически приписывают к команде то Сергея Собянина, то Владимира Якушева, ставшего преемником Сергея Семеновича на посту тюменского губернатора. Вы себя кем видите — собянинским, якушевским?
— Я — человек госсистемы Российской Федерации. Названные вами люди тем мне и нравились, что не требовали никогда вот этого: поцелуй руку... Абсолютно. Знаю обоих и с огромным уважением отношусь к обоим. С Владимиром Владимировичем до сих пор часто пересекаемся: работаем совместно, проблемы решаем. Меня в них устраивало, что не было мелочного контроля, никто не требовал сюзеренного подхода. Потому команда в данной ситуации — работа на государство. Компетенции у обоих колоссальные. Сергей Семенович уже в другой категории. С Владимиром Владимировичем Якушевым контакт поддерживаем более плотный. Практически через неделю созваниваемся, встречаемся раз в месяц стабильно. Они помогают оба.
Сергей Семенович был первым, к кому я пришел за финансовой поддержкой: набережная города Курган появилась благодаря Собянину. Он выделил транш, могу ошибиться в деньгах, по-моему, около 100 с лишним миллионов рублей. Мы сделали набережную, построили лыжную базу, отремонтировали первые несколько школ, детских садов. Тогда у нас не было никаких федеральных программ.
— А как это оформили, чтобы Москва могла помочь?
— Сделали горизонтальную субсидию. Межправительственными соглашениями это позволено. Сейчас широко используем этот инструмент. Потом отработали так и с Тюменью. Она выделяла почти полмиллиарда рублей. На эти деньги мы реконструировали в Кургане три наиболее убитых объекта ЖКХ. А сейчас нам активно помогает мой коллега и хороший друг Дмитрий Артюхов, губернатор Ямала. Каждый год мы получаем финансовый транш, тоже субсидию по межгоризонталке. Приводим в порядок социальные объекты. Сейчас детские оздоровительные лагеря в Курганской области уже получше, чем у многих других более достаточных субъектов. Как раз это деньги Ямала. Много сделали объектов образовательного профиля.
— Коль речь об этом зашла… Не чувствуете себя бедными родственниками на фоне Москвы, Тюмени, Салехарда?
— Нет-нет! Я вырос в Советской стране и не считаю, что есть югорская нефть либо ямальский газ. Относиться к коллегам как к богатым кладовым, сидящим на золотых кошельках, не нужно. На самом деле федеральное законодательство и Налоговый кодекс все уже давно урегулировали. И львиная доля всех отчислений уходит как раз в федеральный бюджет через понятные инструменты изъятия.
Вместе с тем понимаем, что страна единая, проблемы общие. У нас же сейчас очередной переходный период…
— От чего?
— От эпохи дикого капитализма и общества потребления.
— К чему?
— Ну, это вам вопрос. Вы же в Москве живете. В моем понимании, нам придется взять многое из того, что было наработано в позднем Советском Союзе, еще раз поковыряться в прошлом, оставить то хорошее, что есть сейчас, и, возможно, заглянуть в будущее. Вот модель: птица феникс должна лететь дальше. Давайте говорить честно: те, кто сегодня воспевают царскую Россию, не вполне правы. И говорящие, дескать, СССР — наше все, правы не до конца. И там и там было много хорошего и плохого. Кто же нам мешает взять лучшее?
— Поконкретнее: ваша модель какая? Применительно к Кургану.
— Здесь политика невозможна. Мы федеральные люди, встроенные в вертикаль, и делаем то, что нам сказано. Абсолютно не лукавлю. И когда мои коллеги младшего звена начинают что-то трактовать, толковать, пытаться дискутировать, говорю им: "Читайте вывеску над зданием. Там написано "Исполнительный орган власти". Ваша задача — исполнять, и моя вместе с вами". Все написано уже давно. А если каждый на своем посту станет сверчком, трактующим Библию, страны не будет. Борьба между земщиной, демократическим устройством, местным самоуправлением и централизацией власти в России шла всегда. И вопрос не в том, что одна сторона права, а другая нет. Речь о балансе.
— Я к тому, что вы занимались масштабными проектами в Тюмени, в 2018-м вас пересадили на другой вид транспорта. И сказали: запрягай! Ваши ощущения?
— Конечно же, своеобразные. Не скажу, чтобы был к этому не готов, у меня мама с папой отсюда, я сам раз в год приезжал в гости, наблюдал, что тут происходило: отсутствие дорог, убитые деревни…
Тюмень в 2018-м заняла первое место в рейтинге инвестиций, 10 лет была первой по росту промышленного производства — я отвечал за этот сектор. Область была передовиком по развитию малого и среднего бизнеса — и это моя зона ответственности. У нас 10 крупнейших иностранных компаний открыли свои заводы, сделали огромные капиталовложения. Американские, немецкие, французские компании. Всю эту работу вели мы. Шло поступательное, последовательное движение и развитие.
Когда попал сюда, помню, в первые полгода чувствовал себя как космонавт, с одной планеты угодивший на другую, где гравитация в девять раз выше. Одно время у меня даже было небольшое чувство вины. Думал, вдруг это я что-то разрушил
Ничего ведь не управлялось. Может, принимая первые управленческие решения, ошибся, кого-то увольняя, перестраивая штаты.
Мы же сильно их сократили. С 2018 по 2024 год в Курганской области — 12 тысяч штатных единиц в муниципальной государственной службе. Порядка 20 процентов, если брать живые души. Там же были и совмещенные ставки. Это было очень болезненно.
В принципе, понимал коллег: в предыдущие годы экономика падала, и они создавали искусственную занятость. Например, в одном райцентре было три детсада и три юрлица. Везде начальники. Администрация города сидела рядом с администрацией района — обе не дружили. В районе 10 тысяч человек. 30 сел, в каждом своя администрация и дума, понимаете? Что там делить? Света, дорог, зарплат нет, все в долгах… Когда мы начинали работу в октябре 2018 года, кредиторка лишь по зарплате и налогам в бюджет составляла 3 миллиарда 600 миллионов. Госдолг к собственным доходам составлял 93 процента.
— А в абсолютных цифрах?
— 17 с лишним миллиардов рублей. Порядка 18–19 миллиардов были свои доходы и 17 миллиардов с лишним — госдолг, оформленный под 11,5–12 процентов годовых. А бюджет падал, валился. Понимаете, да? И ничего не управлялось. Экономики нет, все разваливалось, денег взять неоткуда. И более тысячи объектов социальной сферы — школы, больницы, — куда бы я ни приезжал, все представляло собой одну и ту же картину — разруха. Разруха!
Не шучу сегодня, когда подводим какие-то итоги. Вот вы задали вопрос о заслугах на государственной службе за 20 лет. Да они минимальны! Вообще считаю: в стране такой, как Россия, с ее богатствами, чтобы быть относительно успешным начальником, нужно все выстраивать в логике, не перепутать, кто чем занимается. Когда в марте 2019-го я первый раз пообщался с так называемыми элитами, депутатами, главами и назвал свое выступление "Честный разговор", помню, для многих это было как ушат холодной воды.
Многие жили в розовых очках, в ощущении, что так и должно быть. Ну, как-то вот не везет. Спрашиваю: слушайте, а что значит — не везет? Дорог нет, ЖКХ нет, экономики нет, на социальных объектах разруха, так не должно быть. И началось с того, что многие стали обижаться.
Надо сперва определить, понять, куда ты идешь, кто ты и где находишься. То есть детерминироваться. У коллег этого, к сожалению, не было, и они обижались, якобы кто-то считает их неполноценными. Я был серьезный раздражитель для многих. Вот почему никогда не упоминал и не буду упоминать всуе имена, фамилии, должности — зачем? Надо сравнивать себя с собой вчерашним.
В 2018 году это притяжение было в девять раз тяжелее, чем в Тюмени. Любое решение, которое принимали, не исполнялось. Поручения губернатора писали на бумажке, они потом куда-то пропадали, не было реестра. Как и электронной почты в кабинете губернатора. Системы делопроизводства электронной — то, что для Тюмени стало уже нормой, — не существовало. На первые заседания правительства, которые мы проводили, приходил, кто хотел. Такая демократия в апофеозе. И все этим наслаждались.
Программу модернизации больниц мы начали в 2019 году. Российская Федерация — в 2022-м. Не потому, что мы умные, — у нас не было вариантов. Когда приезжаешь в каждое село и все разваливается, надо что-то делать. Понятно, что не везде проводили капитальный ремонт. Очень часто было так называемое коробочное решение: меняли окна, кровлю, делали входную группу, чтобы больница или школа хотя бы не развалилась. Далее — детсады. Потом уже заходили и дорабатывали другими деньгами. Первые программы родились в 2019 году, именно исходя из того, что надо что-то делать.
Занялись масштабно дорогами. На сегодня в регионе уже две с лишним тысячи километров отремонтировано и построено. Ну и других объектов много было.
— Почему так повсеместно происходит? Что за система управления и подбора кадров?
— Не совсем так, а правильнее — совсем не так. Говорить, мол, я пришел такой красивый, умный и все поправил, было бы нескромно и в существенной степени неверно. Я лишь принимаю решения, которые отрабатывают другие люди. Все нужно делать по логике. Конечно, помогли связи, отношения — Сергей Собянин, Владимир Якушев, Владимир Владимирович Путин, Минфин, Минэк, Минпром. Первый год почти не вылезал из этих кабинетов. Пригодилась моя тюменская наработка коммуникации, умение договариваться с любым, начиная от крупнейших мировых компаний, заканчивая индивидуальным предпринимателем, который сам себе работник.
Благодаря этому сегодня в Курганской области десятки объектов отремонтированы и благоустроены деньгами частных компаний. Там ни рубля бюджетного нет. Только в этом году начали ремонтировать храмы, и уже почти два десятка приведены в порядок. Повторяю, без использования областного бюджета. Та же картина с детскими объектами: музыкальные школы, детские сады, отдельные медицинские объекты отремонтированы за счет частников. Еще раз хотел бы сказать, что в России решение проблемы не укладывается в замену одного человека на другого, хорошего парня на плохого или плохого на хорошего. Речь не об этом. Проблему решает выстраивание некоего алгоритма, когда все идет в логике.
Говорят, мне повезло. Какие-то федеральные программы дали, деньги. Послушайте, ну никто ничего Курганской области просто так не дает. Мы предпочитаем работать. Пашем. Просто пашем...
— Хотя вы тот еще везунчик, надо признать. Взять те же пожары, которых давно здесь не было.
— Они систематически случались. По-моему, в 2004 году загорелась деревня, более десятка человек погибли. Было время затишья, но я про это говорил и президенту, когда докладывал: климатические качели. Происходило обезвоживание почв, когда юг Западной Сибири по климатическим условиям существенно приблизился к Северному Казахстану. То есть ветра, засушливые периоды. Особенно это опасно в апреле — мае. Вот взять прошлый год: 40 дней прямого солнца, ветер постоянно 20–30 метров в секунду. Любая спичка, оборванный провод — тут же пожар, разносимый на десятки километров. Кто бы что ни говорил, какие бы героические фильмы ни снимали, верховой пожар по сосновому лесу, идущий фронтом два-три километра, остановить невозможно. Поэтому пожары 2019, 2022 и 2023 годов — тяжелый для нас период.
Как и весенний паводок 2024-го. Никто ничего подобного не предсказал. Буквально 4 апреля проводили очередную комиссию, я попросил зафиксировать в протокол официальное высказывание представителей уполномоченных органов, что паводка в этом году не будет. А 5 апреля уже понеслось…
— Сколько все продолжалось?
— На самом деле не закончилось до сих пор. Мы все выплатили, проиндексировали, 15 тысяч граждан получили выплату по 15 тысяч рублей, порядка 8 тысяч человек — по 75–150 тысяч рублей (в зависимости от вида и количества утраченного движимого имущества). И 400 человек — новое жилье либо капремонт действующего. Внутри еще много было всего: семьям СВО, многодетным, допподдержка — и финансовая, и детские лагеря, и санаторий для пожилых. Эта помощь еще продолжается в определенных моментах. Самая активная фаза паводка была до начала мая. В 20-х числах апреля поймали пик, вышли на 11 метров…
— Чего не было очень давно.
— Вообще никогда! Два паводка с наибольшими потерями — и с имущественными, и человеческими — в 1947 и 1994 годах останавливались на уровне 10,87 и 10,06. А мы этой весной поймали 11,05.
— Но в город вода не зашла, на левый берег?
— Не пустили. Спасло строительство дамбы, увеличение существующих укреплений вдоль набережной. Труд огромного количества людей ночью и днем.
— Вы и спали на работе?
— До сих пор там кровать стоит. Я там ночевал, и Владимир Владимирович Якушев приезжал ко мне на работу, проживал по два-три дня за раз. Думаю, недели четыре мы там прожили.
Нужно было каждую секунду быть на взводе. В соседнем кабинете, через коридор, оборудовали ситуационный центр. Анализировали съемки квадрокоптера по движению воды, снимки из космоса, которые нам давало МЧС. Проводили видеоконференции с муниципалитетом, смотрели, куда вода уже зашла. Оценивали работу групп, занимавшихся эвакуацией, расселением, подготовкой дамб. Все было в одном месте. И это очень помогало. Кроме того, туда же свели несколько десятков дополнительных видеокамер — мы выставили их вдоль набережной, чтобы фиксировать прибытие воды.
— Самая сложная для вас ситуация за шесть лет?
— И да и нет. Есть фильм прекрасный "Белое солнце пустыни". Сухова, героя, спрашивают: "Вас сразу же убить или желаете помучиться?" Он отвечает: "Желательно помучиться".
Когда случился пожар прошлого года, это была колоссальная трагедия, но все прошло буквально за несколько часов. Два-три часа — и финита, понимаете. Самое циничное, трагичное — ты ничего не можешь сделать в моменте. Я был на выезде на севере области, объезжали очередной лесной пожар и проводили эвакуацию из пяти сел.
Вернулся я в город часам к четырем. Еду, а проехать не могу, шоссе полыхает по полной программе. Проскочил с сотрудниками ДПС через огонь, в салоне было дико жарко, по-моему, даже красочка пузырилась на машине... Собрали комиссию, поехали заниматься эвакуацией в Восточный микрорайон, выводить людей из домов. Действовали быстро. Очень помогал министр МЧС Александр Куренков. Если бы не прибыл первый борт "Ил" и не сбросил воду на огненный фронт, поймали бы еще заход...
Там какая была ситуация? Огонь прошел фронтом по пойме. И в одночасье ветер развернулся и погнал огонь в обратную сторону. А в той стороне Кетовский округ, где огромное количество детских лагерей, дачные кооперативы, несколько населенных пунктов. Суммарно там проживают почти 60 тысяч человек, в основном в лесном массиве. Если бы огонь туда залетел… "Ил" сбросил воду, отбивая голову этого пожара…
А с наводнением все длилось четыре недели. 5 апреля узнали и потом ждали: когда? Никто точно не говорил: то 12 апреля, то 16-го, то 18-го. Каждый раз допуски. Сперва получили извещение, что будет уровень 8,5–9 метров, потом — 10, 10,5, 11 метров. В конце уже говорили — 14. А что это на практике? Весь Курган под водой. Это очень сложно эмоционально. Уже хочешь, чтобы все закончилось, а оно развивается, тянется. И ты вроде бы все сделал, насыпал мешки, уложил, кого мог, эвакуировал. Кто не может, не хочет уезжать — ставишь посты охранителей, наблюдателей, чтобы людей ночью вытаскивать, если вода хлынет. Автобусы распределил. И спишь, и не спишь. Понимаете? Постоянный напряг. Несколько недель в жестком стрессе. Тяжело было. Давление такое, пресс.
— Слушаю вас и думаю, что... огорчу, безусловно. Курган в федеральную повестку попадает исключительно благодаря такого рода ЧП: то там сгорело, то тут затопило. Хорошими делами прославиться нельзя?
— Наше общество должно пережить перерождение информационной среды. В какой-то мере это бизнес. И заказчиками являются либо частные лица, либо ситуативные повестки. Как поднять рейтинги? Нужно больше тревожной информации. Люди стрессуют, читают, привязываются, а ты потом между делом решаешь свои вопросы. Берешь деньги от заказчика и пишешь хорошо, про кого надо, и плохо, тоже про кого нужно.
Мы должны созреть и стать обществом, которое понимает, что для нас важно, а что нет. Для меня важно, что сейчас Курган на первом месте по промышленному и аграрному производству в стране, по совокупному индексу. Что мы в прошлом году были на пятом месте в России по росту доходов населения. Сейчас на первом месте в УрФО уже по уровню роста доходов бюджета. Не сырьевой регион. Понимаете, да? Лидируем!
Для меня важно, что мы создали 12 тысяч рабочих мест и зарплата сейчас растет хорошо. Что впервые в истории Курганской области мы снизили налоги населения по транспорту. И 150 с лишним тысяч человек получили дисконт. Мы поняли, что бюджет начинает зарабатывать, а транспортный налог высоковат, можно обойтись и без него. Да, деньги нужны. Это сотни миллионов рублей. Но если могу оставить их людям, лучше оставлю.
Является ли это интересным для федеральной повестки? Мне кажется, в зрелом обществе — да. И наверное, это время придет. Бегать сегодня, кричать: купите наши новости, давайте обо мне напишем хорошо… Во-первых, это сразу же видно. Да, информационное сопровождение должно быть. Контрактование в том числе. Нужно рассказывать о своей работе. Но подпрыгивать: возьмите меня, пожалуйста, вот с этим сообщением и тем — ну, оно такое...
— Даже не только в этом. Я про узнаваемость региона. Вот с чем, по-вашему, должен у жителей других краев ассоциироваться Курган? Вам вопрос, попробуйте на него ответить.
— Конечно, это аппарат хирурга Илизарова, достижения хлебороба Терентия Мальцева и, допустим, наш знаменитый шадринский гусь.
Понимаю, о чем вы говорите. Длительное время город связывали с курганской бригадой, в том числе с киллером Солоником. Буквально месяц назад обсуждал с начальником полиции статистику убийств, куда в том числе входят и заказные. Так вот: в 2003–2004 годах в Курганской области совершалось 440–460 убийств ежегодно. Сейчас порядка 40. Тоже плохая статистика, но в 10 раз меньше.
Такие лейблы-жутики приклеиваются очень быстро. Бедный регион, бригада курганская… Отмывать их, отлеплять, заниматься только этим — стоит ли? На мой взгляд, надо посвятить себя тому, чтобы в реальности сделать жизнь лучше.
Из одиннадцати мостов в Кургане шесть мы уже поменяли, четыре сейчас под ремонтом: два сдаем в этом году и два — в следующем. И все мосты будут в порядке. Основные уже дороги в норме, остались две или три в центральной части города, где сети гнилые, их тоже поменяем. Каждый год добавляется по несколько десятков точек благоустройства. Отремонтировали в области более семи сотен объектов социальной сферы: школы, больницы, детские сады, ФАПы, спортивные объекты.
Мы готовы выплачивать по миллиону рублей на строительство домов в Курганской области. Это без федеральных программ "Земский доктор" и "Земский фельдшер". Сами платим миллион за дом в селе, 700 тысяч в городе за дом и 500 тысяч за квартиру.
Люди приезжают, покупают. Пусть пока и не так много, как хотелось бы.
— Я не про переезд, про привлекательность региона с точки зрения туристической.
— И тут есть что предъявить.
Озеро Медвежье. Замечательное место.
У нас было три государственных санатория. Один передали инвестору, он вкладывает миллиард рублей. Два санатория мы оставили за собой. Кроме Медвежьего, "Сосновую рощу", куда уже вложили порядка 500 с лишним миллионов рублей. И потихонечку развиваем инфраструктуру, продвигаем бренд.
О декабристах, постоянстве, корнях, методах воспитания, обретении веры
— Посмотрел музей декабристов в доме Михаила и Елизаветы Нарышкиных. Тоже местная достопримечательность, как ни крути. Оказывается, в ваших краях отбывали ссылку 13 бунтовщиков. Много!
— Хозяйка, кстати, не любила Курган...
— Цитата из письма Елизаветы Петровны маменьке в Петербург. Она так выразилась: где начинается Сибирь, там кончается Россия.
— Понятно. Это, по-моему, был первый двухэтажный дом в Кургане на то время.
— Ну да, первый рояль в городе, первые концерты и литературные чтения, первая аптека, первая библиотека...
— Знаете, что радует? Постоянство. Когда переехал сюда из Тюмени, много размышлял о природе вот этого разрыва. Лишь два часа на машине, а впечатление, будто другая страна. Два часа на машине!
— Но это же чудовищно!
— И объяснимо: регион был нищий, маленький, никому не нужный. Екатеринбург и Тюмень являлись точками притяжения. А здесь находилась, наоборот, точка оттока: отсюда все бежали. Грызня и оставление у рулей не самых эффективных управленцев, а тех, кому некуда и не хочется уезжать, привело к подобному эксцессу. Когда собираю коллег, говорю: ребята, это качество управления. Ведь если бы Курганская область всю путинскую двадцатилетку так развивалась, как последние пять лет, думаю, была бы уже в первой десятке регионов по стране. Точно! Дороги, мосты, социальные объекты, экономика… Всё могли бы сделать.
Ведь было намного больше возможностей. А главное — люди! С 2012 по 2018 год количество женщин фертильного возраста упало в области на 40 процентов — народ-то убежал. Заводы поубивали за это время, фермы. Все же было живое в 90-х и начале 2000-х, понимаете…
Повторяю, качество управления. Как ты работаешь, относишься к обязанностям.
— Тем не менее одно дело — прошлое, другое — взгляд в будущее. Что можете предложить, чтобы люди вернулись?
— Те, кто не хотят, уже не возвратятся никогда. Там семьи, дома, квартиры. Это такой якорь в России.
Вы правильно сказали про нишу. Курган — небольшой горизонтальный уютный город, где в порядке дороги, много зелени и парков, отремонтированы дворы. Мы в этом году только по городу, я вам говорил, 120 дворов сделаем. Все станет свеженько.
Хорошие социальные объекты, с достойной обстановкой внутри. Имею в виду медицину — не только больницы отремонтированы, но и врачи понимают, чем заниматься с оборудованием.
Природа неплохая.
Экономика прет. До 2025 года еще газифицируем 100 с лишним сел и 10 райцентров. Четыре уже газ получили. С ЖКХ еще нужно поразбираться. И у человека будет выбор.
Всегда привожу пример. Вам нужен 17-й или 25-й этаж в Екатеринбурге, откуда даже парковку из окна не разглядеть? И это все за конские деньги. Про Москву и не говорю. Там вообще другая ценовая категория. На месте нормального человека крепко подумал бы. Того, кто любит уют, комфорт, когда работа от дома пешком, рядом парк, хорошая школа, чистый воздух. Здесь практически нет экологических вредителей, если сравнить с другими городами. Думаю, это очень хорошая ниша. Мы именно под нее и копаем. Но не трубим нигде. Делаем в первую очередь для местных. А потом другие подтянутся. Понимаете?
У нас территория от океана до океана, по ней и скачем, хотя можно и остановиться на чем-то. С другой стороны, попробуйте найти здесь здание XVIII века. Ну вот дом Нарышкина — это уже начало XIX, первая половина. Да и тот — музей.
— При этом и расхваленного вами шадринского гуся не отыскать. Лишь на набережной стоит какое-то изваяние из камня или металла. А вживую-то — ни фига.
— С этим вообще плохо, люди не хотят жить в своем подворье. Во-первых, трудоемко. Человек прикован к процессу. А во-вторых, не так вознаграждаемо, как другие виды деятельности. Можно заниматься доставкой еды, и будешь зарабатывать намного больше. Человек как рыба: та ищет, где глубже, он — где лучше. Словом, могу признаться, мы эту тему не насаждаем, конкретно гусями пока не занимались.
По скоту сейчас идем. Взрывной рост по коровам — в три раза. И по овце такой же. По свинине рост — 140 процентов, по мясу птицы — 200. Кратное увеличение. Показываем землякам, как можно и нужно зарабатывать здесь.
Но это не для всех. В деревне очень многие огороды заброшены, люди предпочитают покупать пельмени, картошку в магазине, а свои 20 соток земли стоят, зарастают бурьяном.
— Вы ведь тоже от корней оторвались.
— Мама не оторвалась, у нее огород в порядке, поэтому огурцы, помидоры, картошку до сих пор беру у родителей. Если не возьму, будет кровная обида.
— А детей к бабушке отправляете?
— Двое старших в том возрасте, когда уже не покомандуешь. Иван и Мария — двойняшки, им уже по 26 лет.
— Столичные жители?
— Мария живет в Москве. Замуж вышла год назад.
Иван отслужил в Президентском полку.
— Его желание было или ваше?
— Мое. Сыну не хватало дисциплины и понимания, чего он в жизни хочет. Когда окончил школу, мы проговорили, где он будет учиться.
— Что выбрали?
— Юрфак. Долго решали, Иван даже сдал документы на IT, но потом поменял решение. Хотел позаниматься нефтегазом тоже. Я его спросил: точно? Ну, он подумал и воздержался. А юриспруденция с точки зрения систематизации мозгов очень помогает.
Служба, потом Тюменский государственный университет…
— Армия оправдала ваши надежды?
— Это же было желание, чтобы постельное белье лежало на месте, а человек отвечал за свои слова.
Получилось.
— Сколько младшим детям?
— Александру 14 лет, а Дарье — 11. Ваня, Маша, Саша, Даша — все очень просто. Перекликаются имена.
— Меньшие с вами здесь, в Кургане?
— Конечно. Без семьи переезжать было бы сложнее, такое, знаете, двойное давление. Без постоянного присутствия рядом близких людей очень тяжело.
— У матери дом в деревне? Вы говорили, что купили родителям квартиру в Тюмени.
— Каждое лето — с мая по октябрь — они переезжают в курганскую деревню. Дом используют как дачу. Купили небольшой, все родственники умерли, приезжать было уже некуда. Когда я перебрался в Курган, целенаправленно прописался в родительском доме. Знаю своих предков на 300 лет вглубь. Ну какой из меня варяг? Могу всех назвать. Вот восемь фамилий. Один сосланный. Трое в казаках с XVII века. Четыре фамилии — крестьяне, обычные русские люди. То, что родители уехали в Томскую область, я работал в Ханты-Мансийском округе, потом в Тюмени, не значит, что я меньше привязан к этой земле.
— Вы сказали, что папа был парторгом, а вы человек верующий. Как одно с другим бьется?
— Никакого противоречия.
— Когда вас крестили?
— Я сам принял решение. В 19 лет. Это был сложный период в моей жизни. Период поиска, непонимания, что происходит в стране, со мной. И пришел к Богу. Как сейчас помню, Троицкий храм в Томске, придел святого Харлампия. Отец узнал, что я крещен, наверное, через несколько лет. Я никому ничего не рассказывал. Уважаю родителей за то, что они не закопали, не сожгли, не выбросили в мусорный пакет свои партбилеты. Лежат сейчас с паспортом, пенсионным удостоверением, другими документами. Касательно партии, они ее не предавали, она людей кинула. Позвав их, а потом сказав, мол, извините, я уже не такая, я жду трамвая.
Потому никакого противоречия нет. Отца крестили при рождении, он 1943 года. В селе Волосниково, где он родился, тогда была церковь. Деревянный старинный храм.
Мама крестилась уже в 90-е годы, в зрелом возрасте.
— С вашей подачи?
— Вообще никак не участвовал. У нас абсолютная свобода выбора. Хочешь покреститься — пожалуйста.
— А дети?
— Крещены. К обрядам не приобщаю, не заставляю.
— Сами-то пост блюдете?
— Избирательно. Полностью не получается, но стараюсь проходить, когда получается, исповедь, причастие. Несколько раз посещал пасхальное богослужение, в том числе с младшим сыном: ездили в село Звериноголовское, это самый юг Курганской области. Храму Крестовоздвижения почти 200 лет. Там прекрасный батюшка — отец Владимир. Как-то с Александром поехали к нему на Пасху. Отстояли службу. Было прекрасно.
— Вы храмам помогаете?
— Стараюсь. По методике и рекомендациям Минфина. Дефицитные регионы не могут выделять деньги, в том числе на эти объекты. И в этом году, с учетом того, что мы улучшили состояние бюджета, включили в программу ремонт трех объектов духовного наследия — стена монастыря в Далматово, Никольский храм там же и Крестовская церковь в Шадринском муниципальном округе.
До этого двигались другим путем. Подобрали храмы с живыми приходами, деятельными батюшками, где нужны были восстановительные работы. И получилось так, что в 2019 году сгорела церковь с чудотворной Чимеевской иконой. Мы создали фонд для восстановления церкви. Не стали его распускать и после завершения работ. Каждый год выбираем три-пять-семь храмов: здесь — колокола, там — купола, тут — кровельная часть, фасад, отмостка. Каждый год мы так двигаемся. Фонд перечисляет деньги, и несколько предпринимателей, которые устойчиво поддерживают это направление, тоже верующие люди.
За несколько лет отремонтировано большое количество храмов.
— А людям это нужно?
— Разговаривал с епархией, признают, что снижается количество тех, кто посещает храмы. Для них это тревожащий элемент. Я считаю, есть естественные и искусственные причины.
Обществу потребления Бог не нужен.
— Я был в Далматовском монастыре, общался с настоятелем. Отец Варнава, выпускник, кстати, отделения политологии философского факультета Уральского госуниверситета. Он говорит: "У меня около 150 прихожан". А в городе сколько живет?
— Меньше 16 тысяч в Далматово. Там два прихода. В таких регионах, как Курганская область, когда появляется информация о восстановлении храмов, люди пишут: "Лучше бы на детские сады и школы". Я считаю так: не надо противопоставлять. Нужно и сады, и школы, и храмы. Богу богово, кесарю кесарево.
Человек без души, как говорил товарищ Раскольников, тварь дрожащая. Это первое. Второе: мы это делаем не только потому, что люди должны ходить туда и молиться. Это наше духовное наследие без всяких высоких слов. Наши предки, деды-прадеды строили, веруя искренне. Сила веры. Понимаете?
Людей осуждать за то, что сегодня они мало ходят в храмы, нельзя. И противопоставлять, мол, лучше делать социальные объекты, а храмы не нужно, тоже не стоит. Одно другому не мешает
Истории нашей без церкви буквально несколько десятилетий. А крещеной Руси тысяча с лишним лет. Потому вопрос не только веры либо безверия. Это об отношении к нашему наследству, уважению корней, своего рода и предков. Они в Бога верили, что нужно, делали.
Все должно быть хотя бы в относительном порядке. Сегодня мы собираем осколки. В Курганской области, как выражался предыдущий владыка, в руинированном состоянии находилось 140 храмов. Есть возможность восстановить, закрепить, подбелить, сделать опрятно — надо делать. К сожалению, мы к Богу обращаемся, только когда нам страшно либо плохо. Вот сейчас военные действия идут, в церкви стало больше людей. Не думали почему? Это вопрос выбора. Если не Бог, то кто? И что?
— Аминь. Но не только же традициями и верой, надо и настоящим жить.
— Разумеется. Прежде чем строить новое, мы смотрим, что еще привести в порядок. Скажем, вот был лингвоцентр, продуваемый всеми ветрами. Рядом наш колледж — тоже не очень тематически заточенный. Мы решили в 2020 году сделать единую площадку: IT-институт и IT-колледж. В общей массе сегодня там обучается более 1 400 ребятишек. Идеология какая? Среднее и высшее профобразование по IT-направлению на единой площадке. Почти полторы тысячи айтишников для такого небольшого города — значимое количество.
Это дало хороший рост по IT-бизнесу в том числе. За последние несколько лет количество IT-субъектов в малом бизнесе выросло на 250. Так что двигаемся. Если у заводов основные инвестиции — железо и цеха, то в IT-компаниях — люди. Не будет кадров — не будет бизнеса. В IT-колледже мы выбрали пять направлений подготовки и за каждым закрепили отдельную IT-компанию, которая дает своих преподавателей в том числе. По сути, люди занимаются подготовкой кадров для самих себя.
Платформа государственная. Начиная с информационной безопасности, заканчивая базой данных — все там преподаются. Это в значительной мере наше будущее и уже в определенной степени настоящее. Когда начинали эту работу, я спросил, сколько айтишников в Курганской области готовится ежегодно. Стали считать на пальцах, один человек называл цифру 18 человек, другой — 54...
— А потребность?
— Она колоссальна! Наладчику станков, сотруднику аграрной компании, где есть современная техника, необходимо знание IT. Мы говорим не только про IT-компанию, которая занимается программированием, обслуживанием баз данных, речь про любую профессию, запитанную современным оборудованием. Тысячи объектов социальной сферы, десятки тысяч километров дорог, огромное количество объектов ЖКХ, заводы, фермы… Надо собирать, работать на создание, территорию развивать. Кто это должен делать? Бог? Президент? Губернатор? Не-не-не, это наш общий труд.
Во всех колледжах убрали профессии бухгалтеров, юристов, экономистов, зато в два с лишним раза увеличили количество рабочих специальностей. В каждый колледж ходят потенциальные работодатели. Они аттестуют преподавателей, должны раз в три года принимать их на стажировку, при этом сохраняя зарплату в колледже. И учебный план они корректируют под себя. Максимальный акцент — на технические специальности. Нам нужны инженеры, технари. Очень много. Слава богу, мы подсуетились вовремя. Всей трансформацией занялись в 2020 году, и Курганская область была названа одной из лучших по обеспечению заводов, в том числе оборонных, кадрами.
— На ваш взгляд, насколько Курган готов к современным вызовам?
— Конечно же, жизнь будет усложняться. Турбулентность в мире нарастает, в том числе у наших границ. И нашей стране придется делать выбор: мы кто. Попытаются мешать, спутать фигуры на глобальной шахматной доске, перевернуть ситуацию.
— А мы играем за белых или за черных?
— Мы должны играть сами за себя. Вот вы стоите: здесь белое, там уже черное. Кто вы в итоге? Нужно играть за развитие и за жизнь. Так вот, Курган к этому вызову готов. Мы предполагаем, что дальше, и готовы подставить свое рабочее плечо. Но нужно, чтобы это понимали все. Будет непросто.
— У вас мотивация не пропала?
— Она видоизменилась. Сейчас понимаю, что многие вопросы на стометровке не решаются. Первые пять лет, когда заходишь работать губернатором такого региона, должен, как Алиса в Зазеркалье, очень быстро бежать, чтобы не стоять на месте. Сегодня многое приобретает более осмысленный характер. Процессы уже отстроены. Тайны не открою, если скажу, что первые годы никто здесь не умел делать ремонт дорог. Их и сейчас ремонтируют не везде хорошо. Не было подрядчиков. Строить вообще было некому, понимаете? И сейчас есть проблемы с качеством и сроками, но это уже другой уровень. Тогда попросту некому было делать. Деньги даешь, а подрядчик убежал либо обанкротился, объект встал, денег нет. И вы отвечаете при этом. Понимаете?
Сегодня мы понимаем, как решать любую категорию проблем. Буквально вчера определяли, что будем заходить на циклы ремонта курганской канализационной системы. Обсуждаем строительство моста, который разошьет проблему с Транссибом, рубящим город пополам. Думаем про заход на ремонт большого количества объектов ЖКХ. У нас и на эти цели есть деньги. Пять индустриальных парков уже работает. Три вводим до конца этого и в начале следующего года. И, не задерживаясь на полустанках, еще пять проектируем. Построим в ближайшие три года. У нас более 700 предприятий при поддержке правительства купили новое оборудование. Каждая такая позиция — новые рабочие места. Как правило, несколько.
— Значит, вышли на стайерскую дистанцию и открылось второе дыхание?
— Это второй подход, осознанное движение. Сегодня основной тренд, кроме повышения качества медицинской помощи, — рост благосостояния людей. И третья тема — ЖКХ. Произошло снижение аварийности объектов на 30 процентов. Мне это приятно как управленцу. Но человеку, которому вчера отключили воду, эти наши проценты без надобности, ему вода нужна. Поэтому сегодня задача: меняя и модернизируя инфраструктурные объекты, заходить с качеством и, извиняясь за текущие аварийные ремонты, максимально сдерживать тарифы.
Вот три ключевых таких тренда, которые выбрали для себя. Если Бог поможет.
— Последний вопрос: вы сказали, что после прихода сюда испытывали девятикратные перегрузки.
— Не так. Я говорил про ощущение гравитации. Например, в Тюмени, будучи управленцем и выполняя какую-то задачу, я тратил определенную энергию. А здесь расход был намного выше, в девять раз. Почему? Не работал управленческий аппарат, не было прямой связи.
— Сейчас какое давление?
— Уже идут притирки. Люди, работающие в системе, думаю, в абсолютном большинстве понимают, что требуется. Хотя кто-то не успевает. Но помогает инерция. Любого можно обучить.
— Значит, раскрутили маховик?
— Верно. Сегодня Курганской области не нужен антикризисный управляющий или применяющий какие-то особые инструменты управленец. Требуется качественный, честный, порядочный исполнитель, который продолжит двигать машину дальше. Ведь те же дороги строятся. Нужно определять: какие и за чей счет. Вопрос качества. И так — по каждому направлению.
— Ждем, когда от притирок перейдем к невесомости?
— Этого не произойдет никогда, мы — люди земные, притяжение будет постоянно тянуть к земле. Вопрос в том, чтобы оно снижалось.
Важно найти правильный баланс. Тогда все начнет развиваться, встанет на свои места.