Вячеслав Фетисов: кратчайший путь к чужим воротам — прямая

20 апреля исполняется 60 лет двукратному олимпийскому чемпиону по хоккею, многократному победителю мировых первенств и обладателю Кубка Стэнли Вячеславу Фетисову. В интервью Андрею Ванденко он рассказал об Олимпийских играх, госслужбе и знакомстве с Путиным.

— Пенсию оформлять будете, Вячеслав Александрович?

— Пенсию?.. Смешно. Пока не успел подумать об этом.

Но у меня же есть энхаэловская. На всякий случай. Там и цифры совсем другие.

— Какие?

— Тоже не интересовался. Надо будет запросить… Сумма не зависит от популярности, гонораров или выигранных Кубков Стэнли. В Национальной хоккейной лиге главный критерий — количество проведенных матчей.

— У вас сколько на счету?

— Под шестьсот…

Система уникальная. Скажем, если хоккеист отыграл двадцать сезонов в четвертом звене и приносил команде пользу, в старости он будет гарантированно получать больше, чем звезда из первой пятерки, сверкнувшая на небосклоне и быстро скрывшаяся за горизонтом. Отчисления в специальный пенсионный фонд идут после каждого матча. Чем дольше был в строю, тем выше выплаты. Сумма складывается из трех источников — какой-то процент переводит хоккеист во время выступлений в НХЛ, остальное добавляют клуб и профсоюз, получающий право на использование имени игрока.

В этом отношении все организовано четко и продуманно.

— В России профсоюза депутатов вроде бы нет, зато государство хорошо о вас заботится, не забывает. Отбыл срок в Госдуме — получай сполна.

— Говорю же: на покой не собираюсь, подобными вопросами не заморачиваюсь. Конечно, знаю, что люди удивляются, почему депутатам столько платят, но это же не я назначал себе зарплату, правда?

— А сколько, кстати, сейчас положено рядовому народному избраннику?

— Триста сорок шесть тысяч рублей в месяц. Плюс-минус. Теперь же нельзя без уважительной причины пропускать пленарные заседания. Если нажал на кнопку, зарегистрировался в сессионном зале, деньги не снимут. А прогулял — могут и списать.

Активизация законотворческого процесса. Мы так шутим…

— Вы на госслужбе не новичок, успели побыть сенатором от Дальнего Востока, порулить всей российской физкультурой и спортом. Должны были привыкнуть к дисциплине.

— С 2003 года я — действительный государственный советник Российской Федерации первого класса. Высокий ранг в чиновничьей иерархии, выше в нашей стране не бывает.

30 апреля исполняется шестнадцать лет, как вернулся из Америки домой и возглавил Госкомитет по физической культуре и спорту. В ту пору ведомство так называлось…

Помню, тогда, в 2002-м, отпраздновал красивую дату — 44 года со дня рождения, взял самое необходимое, сел в самолет и прилетел в Москву. Сначала один. Лада, жена, первое время оставалась в Нью-Йорке с дочкой Настей.

— Вас ведь пригласил лично Путин?

— Да, мы встретились в начале марта 2002-го. Поговорили о выступлении российской сборной на Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити, о том, что происходит в нашем спорте. Сегодня многие забыли, но тогда нас накрыло скандалами не хуже, чем сейчас с ВАДА и допингом. Отнимали медали налево-направо, не давали стартовать в эстафетах, дошло до того, что кроме Елены Бережной и Антона Сихарулидзе олимпийскими чемпионами в парном катании на льду назвали еще канадцев. Ребята стояли вчетвером на верхней ступени пьедестала, теснились…

— Вы на Играх-2002 тренировали нашу хоккейную команду, взявшую в итоге бронзу.

— Был главным тренером и генеральным менеджером. Насмотрелся тогда… С одной стороны, международные спортивные чиновники вели себя с нами вызывающе, по-хамски, но иные отечественные деятели тоже повод давали. Помню, зашел в расположение российской делегации в Олимпийской деревне и будто в глубокий "совок" вернулся. Представьте, в штабе стояли ящики с водкой... Так люди готовились к Играм. Я успел окунуться в профессиональную менеджерскую работу в НХЛ, и для меня все это выглядело очень странно, дико. Да и не только для меня…

— Об этом вы и рассказали Путину при встрече?

— Зачем буду стучать на кого-то? Мы говорили о том, что надо делать, как исправлять сложившуюся ситуацию.

Там был нюанс. Сразу после Олимпиады сборная вернулась в Россию, а я остался в Америке. К Играм готовились напряженно, в Солт-Лейке нервотрепок хватало, и я посчитал, что заслужил небольшой отдых. Взял жену с дочерью и полетел в Доминикану. Позагорать, в море покупаться. Куда поехал, никому не докладывал, поскольку мой контракт с федерацией хоккея закончился, и формально наши отношения прекратились. Вдруг — звонок на мобильный: "Вас беспокоят из приемной президента…" Соединили с Владимиром Владимировичем, мы поговорили коротко. Он спросил: "Будешь на встрече олимпийцев в Ново-Огарево? Подведем итоги выступления команды". Отвечаю: "Меня не звали". — "Живо собирайся!"

Как был, в шортах и шлепанцах, прыгнул в самолет до Нью-Йорка, Ладу с Настей оставил на острове. Быстро переоделся — и в Москву. Там уже встречали в аэропорту.

Никакого пафоса на приеме не было, президент сказал краткую речь, небольшой фуршет — и все. Меня попросили задержаться. Тогда-то Владимир Владимирович и предложил возглавить Госкомспорт. Бросив как бы между прочим фразу, что остальные кандидаты, включая Виталия Мутко, дружно отказались от "расстрельной" должности. Их понять можно. Никому неохота было лезть в петлю.

А мне-то что? Я ничем не рисковал, карьеру чиновника испортить не мог, поскольку не собирался ее строить.

Быстро убедился, что хозяйство досталось в ужасающем состоянии. Физкультура и спорт лежали в руинах. Общий бюджет равнялся миллиарду девятистам миллионам рублей. Из этих денег более половины уходило профсоюзам за аренду детско-юношеских спортшкол. На оставшееся надо было содержать все: от сборных команд до спортивных объектов, обеспечивая им работоспособное состояние. Ярким символом того времени служило здание на улице Казакова, которое занимало федеральное ведомство: центральная часть бывшего дворца графа Разумовского сгорела, остальные постройки успели потушить, но денег на восстановление не было. Сто сотрудников теснились в уцелевшем правом крыле…

— Помню ваш тогдашний кабинет с пулеметом "Максим", нацеленным на каждого входящего.

— Кто-то из друзей подарил на день рождения игрушку со спиленным бойком. Хотя, думаю, в какой-то момент и боевое оружие не оказалось бы лишним. Многим не нравилось то, что мы делали. Наступали людям на ноги, били их по шаловливым рукам, наводили порядок. Какие только факты не всплывали! На закрытых для посторонних тренировочных базах шла наркоторговля, процветала проституция… Было все что угодно, кроме спортивной жизни. Начали ломать лавочку, прикрывать такой "бизнес".

— Наверное, пожалели, что ввязались в историю?

— Включать заднюю — не мой формат, хотя, не скрою, был в шоке. В Америке-то все складывалось отлично, и перспективы открывались светлые. Мы с Ладой только построили красивый дом в Нью-Джерси, мне очень понравилась тренерская работа, я буквально влюбился в нее. Крутейшая профессия! С командой мы выиграли Кубок Стэнли, я добавил еще один чемпионский перстень к двум, которые получил как игрок "Детройт Ред Уингз". Три победы за четыре года! Об этом можно было только мечтать.

Город ждал Кубка более сорока лет, команда не брала его с 1955 года. Словами не передать, что тогда творилось в Детройте! Массовое помешательство. И надо же такому случиться, что в день чествования произошла трагедия: лимузин, в котором ехали мы с Володей Константиновым и Сергеем Мнацакановым, по вине водителя попал в аварию. Ребята пострадали сильно, мне повезло больше, хотя тоже помяло прилично. Тысячи людей разбили тогда палаточный городок вокруг госпиталя, где мы лечились, день и ночь молились о выздоровлении.

Я выписался и решил, что проведу еще сезон. За себя и за парней. Терпел и выходил на лед. Команда играла с нашивкой на двух языках "Верим! Believe!" Увы, чуда не случилось, парни остались инвалидами. Но Кубок Стэнли мы снова взяли, не проиграв в финальной части ни одного матча. Кстати, дней десять назад в Детройте состоялась премьера снятого американцами документального фильма о русской пятерке. Так и называется — Russian Five. Звали на показ, к сожалению, не смог приехать, дела не отпустили. От нас был Игорь Ларионов. Любопытно, что три с половиной тысячи билетов раскупили за десять минут!

…Когда я окончил играть, хозяин "Нью-Джерси Дэвилз" Лу Ламорелло уговорил стать тренером. Очень ему благодарен. С головой ушел в новую работу, получал от нее кайф. Победа в Кубке Стэнли в 2000 году принесла даже большее удовлетворение, чем две предыдущие, хотя первая была долгожданная, вторая пришла через преодоление, но тренерская — особенная. Смог взглянуть на хоккей с другой стороны, увидел его скрытые механизмы.

В общем, в Штатах дела шли хорошо, меня все устраивало. Но я дал слово Владимиру Владимировичу.

— Вы когда познакомились?

— В 2000-м. Я прилетел в Москву, чтобы провести прощальный матч. Понимал, что, закончив выступать в Америке, обязан поблагодарить болельщиков в родной стране. В "Олимпийском" собралось тогда почти двадцать тысяч зрителей. Накануне игры набрался наглости и решил позвать президента. Дозвонился, меня соединили, я все объяснил. Владимир Владимирович поблагодарил за приглашение, но сказал, что не сможет им воспользоваться. Незадолго до того затонула лодка "Курск", продолжалась поисковая операция. А тут — хоккей, шоу… Вот его слова: "Люди не поймут, Слава. Не могу".

На следующее утро — звонок: "Президент приглашает в Кремль". Я пришел, и Владимир Владимирович вручил указ о награждении орденом "За заслуги перед Отечеством" IV степени.

— Это далеко не первая ваша награда?

— Были ордена Ленина, Трудового Красного Знамени и два "Знака Почета". А вот медалей не получал, хотя в советское время существовал порядок: ордена сразу не давать. Но мы выиграли чемпионат мира в Праге в 1978 году, я стал лучшим защитником, и меня сразу наградили "Знаком Почета", присвоили звание заслуженного мастера спорта и вручили ключи от однокомнатной квартиры. Кроме того, я купил ГАЗ-24. В двадцать лет! Все и сразу! Представляете, сколько соблазнов появилось?

— Крышу снесло?

— Прошел огонь и воду. Не без потерь, конечно, но прошел.

— Что потеряли?

— Парализовало же меня тогда, месяца три пролежал без движения, не чувствовал тела ниже пояса.

— Из-за чего?

— Расслабился, стал относиться к себе не очень правильно. Плюс — стечение обстоятельств. В ту зиму стояли лютые морозы, моя "Волга" отказывалась заводиться, как-то полдня таскал ее на прицепах, пытаясь запустить движок. Словом, что-то потянул, защемил, простудил, и выпали два диска в позвоночнике.

В то время такие травмы не лечились. Медики из клиники Бурденко сказали, что ходить не смогу, останусь инвалидом. Я запустил пепельницей в умника, произнесшего эту фразу. Бросил первое, что под руку подвернулось. Врач только и сказал: "Этот — встанет".

Действительно, я восстановился, но это был хороший урок, хотя и жестокий. Быстро повзрослел, многое осознал.

— Потом произошла авария, в которой погиб ваш брат Анатолий…

— Это уже 1985-й год. Потеря близкого человека — это страшно. Но в случившемся не было моей вины. Много раз прокручивал в памяти ту ситуацию. Если бы чувствовал, что Толика не стало из-за меня, не смог бы жить.

— Помню, рассказывали, что задумывались о самоубийстве.

— На эмоциях, наверное, мог сотворить какую-нибудь непоправимую глупость, но жена находилась рядом, вовремя остановила.

Перед Богом, перед кем угодно клянусь: от меня ничего не зависело. Мы ехали по Ленинградскому шоссе, идущая параллельным курсом машина вдруг вильнула, удар пришелся в левое переднее колесо. Наши "Жигули" крутануло на скользком асфальте и выбросило с трассы точнехонько в придорожный столб. Удар пришелся именно туда, где сидел брат. Метр в сторону — все были бы целы и невредимы.

Боль никуда с годами не ушла, все помню и стараюсь жить за себя и за Толю…

— Кажется, мы слишком ушли в прошлое, предлагаю вернуться в 2002-й, когда вы возглавили Госкомспорт.

— Так это же вы спрашиваете, а я отвечаю…

Поработав в Москве месяц-другой и оценив масштаб бедствия, понял: надо создавать команду, строить нормальную систему.

Удалось в короткие сроки запустить федеральную целевую программу (ФЦП) развития физкультуры и спорта, рассчитанную на десять лет и предусматривавшую не латание дыр, а комплексное решение проблем. ФЦП включала создание необходимой инфраструктуры, научно-методическое, медицинское и антидопинговое сопровождение. Бюджет по разным направлениям вырос в тридцать-сорок раз. При моем участии Россия получила право на проведение зимней Олимпиады. Заявку мы подали в 2005-м, два года я летал по миру, рассказывал, агитировал. В Гватемале, где на сессии МОК выбиралась столица Игр-2014, я выступил сразу за президентом России Путиным, попросил поддержать нашу кандидатуру, пообещав, что проведем лучшую Олимпиаду в истории. В конце добавил: если решение будет в пользу Сочи, для меня это станет третьей золотой олимпийской медалью. И знаете, на мое пятидесятилетие друзья подарили точную копию награды, изготовленной для чемпионов Сочи!

Такая же история с Универсиадой в Казани. Участвовал в подготовке заявки, приложил усилия, чтобы выбор пал на нас.

— И тоже получили медаль в качестве презента?

— Я не за это бился. Было важно показать спортивному миру, что Россия может проводить крупнейшие соревнования на высшем уровне. Так и вышло. Хватило четырех лет. Нас снова стали уважать, страна вернулась в международное правовое пространство.

— Откуда сейчас успешно вылетела.

— Это, извините, вопрос не ко мне, а к тем, кто пришел в 2008 году.

— Но к ВАДА, создавшему нам большую головную боль, вы ведь имели прямое отношение.

— Да, несколько лет представлял Совет Европы во Всемирном антидопинговом агентстве. Для этого пришлось, по сути, наглым образом добиваться, чтобы восточноевропейским странам предоставили дополнительное место. Раньше от нашего континента был один делегат, ирландец. В Варшаве в 2002 году проходила неформальная встреча министров спорта Старого Света. Я приехал и увидел, что нас нет ни в рабочих группах ВАДА, ни тем более в руководящих органах. В тот момент, напомню, разрабатывался кодекс агентства, принимались нормативные документы, а Россия нигде не фигурировала, мы не платили взносы, ни в чем не участвовали. Московская антидопинговая лаборатория балансировала на грани закрытия, ее работа практически не финансировалась.

Ситуацию надо было переламывать. Выступил перед почтенной аудиторией, собравшейся в столице Польши, сказал, что не хотел бы бросаться такими словами, как дискриминация, но явное неуважение к России — налицо. Предложил добавить еще представителя от Совета Европы. Мне стали возражать, что для этого нужно проводить дополнительное заседание. Я настоял, чтобы мою инициативу внесли в итоговую резолюцию, а затем на свой страх и риск добавил, что Россия готова организовать новую встречу в Москве. Ни с кем из нашего руководства эту идею не согласовывал и, по большому счету, блефовал. Вернулся домой, пошел в Белый дом к Валентине Матвиенко, которая курировала в правительстве социалку и спорт, рассказал ей ситуацию. Она назвала меня сумасшедшим, но пообещала поддержку.

В итоге мы провели необходимое заседание, где присутствовал и тогдашний президент ВАДА господин Паунд. Меня выбрали вторым представителем от Европы, на этот раз — Восточной. Кроме того, три срока подряд я возглавлял комитет спортсменов Всемирного антидопингового агентства. Должность избираемая. Мог идти на очередные выборы, но в 2008-м Росспорт расформировали, его функции передали в профильное министерство. Тем не менее позиции в ВАДА мы могли сохранить. Для этого требовались некоторые усилия. Я пришел к новоиспеченному начальнику Мутко, сказал: "У нас есть шанс". Но Виталий Леонтьевич не проявил никакой заинтересованности. Если ему не надо, что я мог поделать?

Сдал дела и стал сенатором от Дальнего Востока.

— На пост руководителя московской антидопинговой лаборатории Григория Родченкова вы рекомендовали?

— Он там работал с 80-х годов прошлого века, начинал еще при Виталии Смирнове. Конечно, Родченков участвовал в различных совещаниях, но с глазу на глаз мы виделись, может, пару раз. Встречаться отдельно нам было совершенно ни к чему. Задача председателя Госкомспорта заключалась в том, чтобы обеспечить лабораторию необходимым для успешной работы. Управление, связанное с наукой, медициной и допингом, в агентстве в те годы возглавляла Наталья Паршикова. Похоже, по ее рекомендации Григорий Родченков и вышел на первые роли. По формальным критериям он вполне подходил — образование, научная степень, опыт работы. Утверждала кандидатуру коллегия агентства. Родченкова назначили временно исполняющим главы лаборатории. Спустя время он выиграл конкурс на замещение должности. Все, что требовалось от меня в той ситуации, — подписать приказ.

Проблем, связанных с допингом, у нас хватало, и я взял тему под личный контроль. Мне постоянно докладывали обстановку, в том числе люди из, скажем так, внутреннего секьюрити. Пару раз возникали не самые приятные ситуации, после них я приглашал Наталью Владимировну на разговор, предупреждал: надо действовать строго по закону. Закончилось тем, что в 2005 году я уволил Паршикову. Она — единственный человек в агентстве, с кем за все время мне пришлось так расстаться. Жалею, что не выгнал по статье.

Любопытный нюанс: Наталья Владимировна буквально через неделю стала руководителем аппарата председателя комиссии по делам молодежи и спорта Совета Федерации Виталия Мутко. Как говорится, no comment. Существует негласное правило: тех, кого уволили за серьезные проступки, коллеги из профильных структур к себе на работу не берут.

Виталий Леонтьевич рассудил иначе. После назначения министром в мае 2008 года первой в свою команду он позвал именно Паршикову, сделав ее статс-секретарем. Она уже десять лет в должности. Зато людей, работавших со мной и успешно реализовавших федеральную целевую программу, Мутко аккуратно зачистил, убрал почти всех. И меня тоже постарался вывести из структур, имеющих отношение к спорту.

Я — человек закаленный, на такие приемчики не ведусь, а, скажем, Владимир Крутов, мой партнер по сборной СССР, сильно переживал, когда его без объяснения причин выперли из школы высшего спортивного мастерства, которую он возглавлял. Вовка запил и в 2012-м умер от цирроза печени. В пятьдесят два года от роду…

А вот Родченков пришелся ко двору. Вплоть до того, что был тамадой на министерских корпоративах, писал оды в адрес начальства… Знаете, у меня много разной информации, не хочу сейчас вываливать все на стол, чтобы не выглядело, будто обиженный Фетисов пытается свести счеты.

О другом скажу. Репутация российского спорта, которую с трудом удалось восстановить, опять подорвана. Именно это задевает более всего! Мне не хватило пары лет, чтобы отстроить систему, сделать ее независимой от любых персоналий.

Если бы закончил начатое, никто не смог бы ничего разрушить. Да, переживаю, поскольку посвятил этому жизнь, по сути, поставил на кон имя.

— Вывод?

— Наверное, не совсем верно мне давать оценки. Я — лицо заинтересованное. Замечу одно: из названия министерства исчезло слово "физкультура". Остался спорт. Причем не массовый, а высших достижений. Такого никогда прежде не было. Теперь есть. Мы старались развивать одно направление, не забывая поддерживать другое. Помогали детско-юношескому спорту, тесно взаимодействовали с регионами, не давали в обиду федерации по отдельным видам. И паралимпийцам оказывали содействие. Помню, пришли инвалиды и сказали, что у них ничего нет, они элементарно не могут участвовать в соревнованиях. Мы обеспечили финансирование, экипировали, после чего паралимпийцы в 2006-м году победили в командном зачете на Играх в Турине. Сделали это впервые и очень убедительно.

В 2004-м в Дублине я познакомился с семьей Кеннеди, которая с шестидесятых годов прошлого века патронирует так называемую Специальную Олимпиаду, Special Olympics. Эти соревнования — для людей с умственными отклонениями. Не так давно Кеннеди предложили, чтобы Игры 2023 года прошли в России. Я передал информацию, но Виталий Мутко сказал, мол, нам это не нужно. Вице-премьеру правительства, конечно, виднее, что на пользу стране, а что может ей навредить, но, на мой взгляд, мы упускаем возможность в нынешней весьма сложной обстановке провести благородное, гуманистическое мероприятие и заодно поправить имидж, изрядно потрепанный в последнее время.

— Ну да, на Олимпиаду в Рио мы еще протиснулись бочком-бочком, а в Корее нам сказали: флаг оставьте за дверью. И гимн забудьте. Заходите по одному. Лучше — с поднятыми руками… Вы, кстати, поехали бы на Игры в такой ситуации, Вячеслав Александрович?

— Как спортсмен? Да. Вне всяких сомнений. Я ведь и сам мог нарваться на бойкот. Американцы в 1980-м не приехали к нам в Москву, почти наверняка и мы пропустили бы Лейк-Плэсид, но Игры в США прошли в феврале 80-го, а решение о неучастии в нашей Олимпиаде в Штатах приняли позже. Зато Советский Союз в ответ проигнорировал Лос-Анджелес в 1984-м. Зимние Игры в том году проводились в Сараево, и в Кремле не стали обижать братскую Югославию бойкотом. Был риск пролететь мимо сразу двух Олимпиад…

Так и происходит, когда политика вмешивается в спорт.

Поэтому я сразу сказал, что в Южную Корею ехать нужно. Во-первых, в случае пропуска мы попали бы под неизбежные санкции со стороны МОК, во-вторых, потеряли бы поколение атлетов, многим из которых шанс выступить на Играх предоставляется раз в жизни.

Президент Путин вовремя пресек разброд и шатание, ясно выразив отношение к проблеме. В обществе ведь уже начался раскол. Надо было сплотиться вокруг команды, поддержать ее, а не провоцировать людей на отказ от поездки в Пхёнчхан. В Госдуме тоже хватало крикунов, хотевших заработать на этом политический пиар. Не уставал объяснять, что ребятам-спортсменам и без того трудно. Выяснять отношения с ВАДА и МОК надо не за их счет.

— Ваша коллега и подруга Ирина Роднина недавно заявила, что российским спортсменам нечего ездить в США, раз американцы так плохо себя ведут.

— Ира, конечно, может говорить все, что считает нужным, но у меня иное мнение на сей счет.

Вспоминаю эпизод. В 1998-м на Олимпиаде в Нагано чехи выиграли у нас и стали чемпионами. Мне позвонили Доминик Гашек и Яромир Ягр. Говорят: "Слава, в мае хотим провести товарищеский матч между нашей командой и сборной мира. Приезжай".

Я пообещал.

Прилетаем с Ладой в Прагу, ждем багаж в аэропорту. Блин! Все стены в плакатах с цифрами "1968" и перечеркнутыми советскими танками. Начинаем понимать: тридцать лет подавления Пражской весны. Ну, думаю, сейчас начнется… Беру вещи, выхожу с женой в зал ожидания и вижу десятка два телевизионных камер и толпу журналистов, дожидающихся нас. Внутренне приготовился к атаке и вдруг слышу: "Слава! Рады приветствовать вас на чешской земле. Мы всегда ценили ваше мастерство хоккеиста".

Когда перед началом матча меня последним вызвали на лед в сборной мира, стадион встал. Вот не думал, что в Чехии могут устроить такой прием!

Вывод простой. Если честно делаешь свою работу, к тебе это потом возвращается.

Конечно, можно обидеться на весь мир, отгородиться высоким забором и грозить оттуда ракетами. Но я считаю, что надо встречаться, общаться, искать компромиссы.

И наш президент повторяет: мы готовы к диалогу, надо, чтобы на той стороне попытались нас выслушать и понять…

— Как часто видитесь с Путиным?

— Когда вместе играем в хоккей. Иногда пару-тройку раз в месяц, порой — реже. Зависит от загрузки Владимира Владимировича. Он любит погонять шайбу. Для него это способ отвлечься, прочистить мозги. Президент рассказывал: "Когда катаешься на лыжах, голова все равно забита мыслями о работе, не получается полностью переключиться. Даже в бассейне не удается. А на хоккейной площадке ни о чем не можешь думать, только об игре. Мощный заряд положительных эмоций!"

— Еще бы! Кому не понравится по восемь шайб за матч забрасывать?

— Это особый дар — находиться в нужное время в нужном месте.

— Желательно, чтобы еще соперники в разные стороны разбегались, а вратарь раздвигал щитки.

— Никто в поддавки специально не играет. Требование одно: не применять силовых приемов, чтобы не нанести Владимиру Владимировичу и другим участникам матча травму. Но вид спорта контактный, все равно случаются столкновения. Как-то президент не разминулся на площадке с Пашей Буре, а потом Игорь Бутман всей массой тела решил впечатать главу государства в лед. И ничего, живой, как видите.

— Кто — Путин или Бутман?

— Оба.

— В Думе не скучаете, Вячеслав Александрович?

— Я ведь избирался не по партийным спискам, а по одномандатному Подольскому округу. Постоянно встречаюсь с людьми, общаюсь, стараюсь решать проблемы, которые вижу. Каждый месяц провожу прием граждан, количество обращений растет. Не все удается сделать на местном уровне, тогда инициирую изменения в существующие законы, принятие новых. Другого способа наладить жизнь народа не знаю. Работа эмоционально и физически затратная, но это компенсируется, если удается чем-то реально помочь.

— Не собирался спрашивать, но раз уж речь о депутатах зашла… Ваше отношение к скандалу с Леонидом Слуцким?

— Мне само слово "харассмент" не слишком нравится. Противное какое-то.

— Я не о термине, а о сути.

— Не надо нам пытаться копировать Америку. Там за вполне безобидную шуточку можно угодить на скамью подсудимых. Хотя для меня удивительно, что женщины спустя столько лет вдруг начали массово вспоминать, как их когда-то домогались...

В любом случае, нужно уметь общаться, видеть, кто перед тобой. Могу при встрече приобнять и даже поцеловать в щечку знакомую девушку, но прекрасно понимаю, с кем это делаю.

Мне кажется, наши люди ведут себя более свободно и раскованно, чем американцы.

— Раньше у вас была green card, дающая право жить и работать в Штатах. Вы собирались ее сдать, когда стали сенатором.

— Как только вышел соответствующий закон, поехал в посольство США и сдал. Без всякой шумихи и громких заявлений в СМИ. В консульской службе спросили о причинах такого шага, я объяснил. У меня взяли паспорт и вернули с трехлетней туристической визой. Я закрыл и зарубежные банковские счета, которыми пользовался с 89-го года. Лада, жена, кстати, тоже. И недвижимости за рубежом у нас больше нет.

— Ваше имя несколько лет назад склоняли в прессе из-за офшоров.

— Отдельная история. В свое время я поддерживал несколько патентов, вложил в них кучу времени и личных денег. Речь о новых технологиях, получивших поддержку в Европе, США, Китае, Японии, ряде других стран. Чтобы дальше двигать проекты, надо было зарегистрировать патенты, как того требует английское право. Мы это и сделали. С офшоров я не получил ни рубля, а вот мандата сенатора едва не лишился.

Мне вполне хватает того, что заработал в прежние годы. Считаю, смог умно распорядиться деньгами, грамотно их вложил, за что благодарен Славе Ростроповичу, который многому научил меня в жизни. Мы встретились в 1989 году, когда я только приехал в Америку, и потом часто виделись, общались. Он советовал вкладывать в российское искусство, в real estate. Сам я до этого вряд ли додумался бы. У меня дома не так много фотографий людей, которые не относятся к числу родственников. Но снимок Славы и его Галины стоит. В последние годы мы близко дружили…

— Жена продолжает заниматься бизнесом?

— У нее автосалоны, логистическая компания. Лада не на госслужбе, не запрещено.

— А дочь по-прежнему в Америке?

— Настя учится в одной из лучших кинематографических школ мира, куда даже не мечтала попасть. Это Tisch School of the Arts в Нью-Йоркском университете. От желающих заниматься там пришло пять тысяч заявок. На собеседование пригласили сто человек, а приняли только тридцать. Настю — в том числе. Декан лично обзванивал поступивших. Настя не могла поверить счастью…

Полгода студенты занимались теорией, потом им выдали кинокамеры и сказали: "Идите и снимайте". Никогда не думал, что моя дочь способна самостоятельно встать в пять утра, чтобы не пропустить рассвет, что будет таскать на себе тяжелую аппаратуру и ни разу не пикнет! На 35-летие нашей совместной жизни с Ладой Настя записала музыкальный альбом из двенадцати песен на английском, русском и французском. Сделала сюрприз.

— Поздравить отца с юбилеем прилетела?

— А как же! Правда, лишь на два дня. 22-го возвращается в Нью-Йорк. Занятия нельзя пропускать. Мне нравится такое ее отношение к учебе. Упорная.

— Папина дочка?

— У Насти свой характер. Хотя — вы правы — я тоже не привык отступать и всегда иду до конца.

Кратчайший путь к чужим воротам — прямая…