О церемонии, Марии Рессе, группе поддержки, охране, баранах и речи
— Начнем с главного, Дмитрий.
— Да, но сначала сделаю официальное заявление. Это мое последнее интервью на тему Нобелевской премии и всего, что с нею связано.
— Понятное дело. Год заканчивается, почти весь уже вышел.
— Нет, речь не про календарный 2021-й. Закрываю тему как таковую, вообще перестаю об этом говорить. Все, что мог и хотел, уже рассказал, а повторяться не вижу смысла.
Дорожу временем своим и коллег — российских и иностранных.
— Кстати, о последних. Вы языками владеете? Показалось, в английском не особо сильны…
— В школе и университете изучал немецкий, а с инглишем у меня совсем беда. Это правда. Я же самоучка. Хотя сейчас начал заниматься с прекрасным преподавателем. Татьяна Ивановна Рупник многим в нашей редакции подняла язык.
— Готовитесь выходить на международный уровень — конгрессы, симпозиумы, президиумы?
— Хочу свободно читать, смотреть без титров фильмы, сериалы, новости. С первой задачей уже неплохо справляюсь, но настроен полностью преодолеть языковой барьер. Он, конечно, мешает.
После торжественной церемонии в ратуше Осло хозяева устроили концерт в потрясающей городской филармонии. Моя переводчица оказалась в другой части зала, а рядом со мной сидели журналист и писатель, первый филиппинский лауреат премии мира Мария Ресса и председатель Нобелевского комитета Берит Райсс-Андерсен. Вдруг Берит обратилась ко мне: "Дмитрий, вам нужно выйти на сцену и сказать несколько слов". Я подумал: вот молодцы, удружили, спасибо. Пока поднимался к микрофону, вспомнил все…
— Даже то, чего не знали?
— Именно! Сказал, мол, это fantastic country, amazing musicians и immortal Nobel. Сообразил по аналогии: mortal kombat — смертельная битва, значит, как учит классическая латынь, immortal — бессмертный. Попал все три раза!
— Со вторым лауреатом Марией Рессой вы нашли общий язык?
— Она отличная! И очень похожа на Пушкина.
— Чем?
— Совпадает с описанием, которое царскосельские однокашники дали Александру Сергеевичу: дерзость, мгновенность реакции, высочайшее проявление интеллекта, самоирония. Плюс рост, худоба, даже курчавость. Про себя называл Марию "где наше все?".
Она молодец — умная, высокопрофессиональная, с новейшим инструментарием в руках. Интернет-сайт Rappler Мария сделала сетевым изданием, которое с помощью читателей постоянно пополняется новостями, данными о коррупции, о жизни людей. Профессиональные журналисты тоже пишут на сайт, параллельно проверяя как фактчекеры информацию, поступающую от народа. Мария много лет была корреспондентом и ведущей на CNN, сейчас находится под домашним арестом на Филиппинах после того, как обвинила Родриго Дутерте, местного правителя, во внесудебных казнях. Суд разрешил ей выехать в Осло и получить премию. "Значит, у нас все же есть правосудие", — говорит Мария.
— Перед тем как выступить с речью, вы накатили сто граммов для храбрости?
— Нет.
— Не наливали?
— Званые ужины проходили регулярно, но в присутствии королевских особ, членов Нобелевского комитета и журналистов особо не расслабишься. Лишь раз в гостиницу зашел мой товарищ Роман, фамилию которого не буду называть ТАСС, поскольку он признан иностранным агентом. Принес бутылку виски, и мы по-человечески посидели вечерком.
— До или после церемонии?
— До и после.
— А, значит, вечер был не один.
— Два.
— И бутылка, подозреваю, не единственная.
— Я мог позволить совсем чуть-чуть, буквально пробку понюхать. День ведь начинался с раннего утра: встреча со спикером парламента, экскурсия по стортингу (парламент Норвегии — прим. ТАСС), общение с представителями разных партий, прием у премьер-министра, выезд в школу, где замечательные дети придумали большое действо и приготовили в подарок отличный, невероятный альбом на основе писем. Их прислали ребята из стран, в которых живется намного тяжелее, чем в Норвегии. Мы в первом номере нового года даем из него подборку. Никаких выдумок, абсолютно простые вещи. Фотография ребенка и его слова: "Не могу попасть домой, поскольку по дороге из школы идет война".
И Марии Рессе такой альбом подарили.
— Сколько дней вы провели в Осло?
— С 8 по 12 декабря. Четыре с половиной.
— Группу поддержки с собой везли?
— Приехала вдова нашего коллеги Юры Щекочихина Надя Ажгихина, ее пригласил ПЕН-центр из Осло. Была еще одна Надя — Прусенкова, руководитель пресс-службы "Новой газеты", она помогала управиться с многочисленными вашими и моими коллегами. Сам бы я не сдюжил. Лена Милашина представляла коллектив редакции. Ее на церемонию позвала Хельсинкская группа из Норвегии, которая участвовала в эвакуации в Европу чеченских геев, о чем в свое время писала Лена. Не знаю, можно ли упоминать об этом в ТАСС…
— Какое слово вас смущает: "чеченские" или "геи"?
— В данном контексте — аббревиатура ТАСС…
Приехал еще Роман Анин…
— Вот тут требуется уточнение...
— …признанный иностранным агентом. Но для меня главное, что мы с Ромой проработали 16 лет в "Новой газете", пока он не открыл свой проект "Важные истории".
— Придется повторить мантру, Дмитрий.
— Да, теперь и это иноагент.
Считаю Романа журналистом-расследователем мирового класса. Он, кстати, лауреат Пулитцеровской премии, которую получил за вскрытие панамского досье.
Мы тоже будем продвигать тему. Так, расследование "Новой газеты" показало, что в российскую казну вернулось свыше 20 миллиардов рублей, выведенных через офшор в Молдавию. Но куда конкретно попали средства, не знаем. Недавно я предложил создать под эгидой ООН международный фонд, в который стекались бы обнаруженные журналистами деньги мафии и расходовались на благотворительные цели. Например, можно было бы использовать их как источник финансирования медицинских исследований, помощи детям с редкими болезнями.
— Переводчика вам норвежцы давали?
— Прикрепили сразу трех девушек — Веронику, Машу и Катю. Хорошие, толковые. Психологически трудно оказалось привыкнуть к присутствию других людей — круглосуточной охраны.
— Сколько ее было?
— Постоянно видел двух телохранителей. Один дежурил в коридоре гостиницы. Из посторонних в номер пропускали еще Сашу Земляниченко, фотографа Associated Press, моего старого товарища. Он помогал справиться с бабочкой, которую я никогда в жизни не носил.
— Прокатная или купленная?
— На время взял! С трудом нашли 62-й размер! Другой мой друг пошутил, что смокинг на меня можно отыскать лишь в магазине, где продают чехлы для танков. Ну приблизительно так оно и было.
— А почему сразу не купили?
— Зачем?
— Думаю, не последний высокий прием на вашем веку.
— Вряд ли. Люди есть пиджачные и джинсовые. Я из вторых. Боюсь предположить, когда в следующий раз надену костюм. Надеюсь, очень не скоро. Мне и одного раза хватило…
Поскольку охрана сопровождала везде и всюду, никуда не ходил. Хотел выбраться на рождественский базар у отеля, купить марципанов, но представил, что за мной последуют люди с проводами в ушах, и сразу передумал. Лишь взял коллегам сувениров, прекрасных стекляшек — норвежцы отлично их делают.
Еще не слишком комфортно себя чувствовал в машине, вжимался в сиденье навороченного BMW с мигалкой, на котором меня возили.
— А по жизни вы на чем ездите?
— На редакционной Toyota Camry. А по Осло мы еще и в сопровождении мотоциклистов передвигались.
— Круть же!
— А я вот думал о тех, кто постоянно так перемещается, задрав носы... Какой же это ужас!
— Дело привычки.
— Наверное. Но я ставил себя на место жителей Осло, наблюдавших за эскортом: кто этот хрен с горы, которого надо везти, сигналя на все окрестности и распугивая лосей с норвежцами?
— Так все четыре с половиной дня и катались?
— Именно! Порой ехали минуту, но заводилась кавалькада, выдвигалась охрана, распахивались двери перед носом. Я спросил: нельзя ли этого избежать? Объяснили: нет, таков порядок. Протокол! И Марию Рессу точно так возили.
— Планировал позже об этом поговорить, но раз уж коснулись темы… Как у вас здесь, в Москве, дела с охраной?
— Никогда не обсуждаем тему безопасности сотрудников редакции. Именно из соображений безопасности.
— Я же не про пароли, явки, адреса, а про принцип.
— Если вас интересует, есть ли у меня личный телохранитель, отвечу: нет.
— Был?
— Недолгое время. У меня и моего зама Сережи Соколова. Случались кратковременные моменты, когда нам реально угрожали. Скажем, вскоре после убийства Анны Степановны Политковской в октябре 2006-го.
Были еще два эпизода, которые не хочу обсуждать, но могу обозначить параметры опасности.
— Так не по-журналистски: сказали "а" и не произнесли "б".
— Видите ли, в чем дело… Мне надо выбрать между интересом вашим и агентства, которое представляете, и тем, что пойдет на пользу или во вред нашей газете. При всем искреннем личном уважении, коллега, сделаю выбор не в пользу этого интервью. Вы должны меня понять.
— Без обид.
— Словом, у нас были сложные, серьезные истории, связанные с неонацистами. В редакцию присылали отрубленные свиные головы, из которых торчали кинжалы со свастикой. Одна из посылок сопровождалась посланием: "Так будет с каждым — от уборщицы до главного редактора". Это происходило в период интенсивного расследования убийства нашей стажерки Насти Бабуровой и адвоката Стаса Маркелова.
Происходило множество неприятных инцидентов, которые никогда не раскрывались. Никогда! Сколько бы камер наблюдения ни было развешано по Москве. Из относительно недавнего. Мартовским вечером этого года к зданию редакции подъехал велосипедист и распрыскал перед входом боевое нелетальное отравляющее вещество. Вонь стояла такая, что институт "Транспроект", сидящий с нами под одной крышей, пришлось на неделю эвакуировать. А мы срезали асфальт перед домом и во дворе, закатывали новый.
— Камеры работали?
— На записях все есть, но никого не нашли.
Автомобиль Юлии Латыниной облили похожей гадостью. Разило как от сдохшего кита. И маленький, на две семьи дом Юли в Переделкино, где писательские дачки, обрызгали.
Семью пожилых соседей пришлось временно вывезти.
Машину Латыниной ни одна мойка не брала. Когда стало понятно, что мы начали свое расследование, взяли пробы воздуха и мазки на экспертизу, автомобиль ночью тупо сожгли. Тогдашний начальник ГУВД Москвы Якунин, которого Путин на днях уволил с должности замдиректора ФСИН, сказал мне: мы найдем, мы видели, кто это сделал, у нас 200 камер в районе. До сих пор ищут. Как и тех, кто свиные головы присылал.
Некоторые, правда, даже не прячутся. Когда опубликовали расследование о господине Пригожине и частной военной компании Вагнера, нам привезли баранов. Симпатичных, живых. В клетках. На каждой написали: "Новая газета", имея в виду, что мы и есть бараны.
Нам они жутко понравились.
— Сколько штук?
— По-моему, десять. Если не больше.
— Отара!
— Мы не из тех, кто кувалдами убивает все живое. Ни одного не стали пускать в расход. Нашли прекрасного подмосковного фермера, тот и приютил барашков. Они процветают. Периодически осведомляемся о здоровье…
— Хочу еще раз вернуться в Осло, пока далеко не ушли. Кто помогал вам с нобелевской речью?
— Писал сам, а Юрий Рост правил девять вариантов.
— Цензурировал?
— Да. Да.
— Вы хотели выступить резче?
— Юрий Михайлович сказал, что какие-то темы и примеры, очень близкие нам, вряд ли будут понятны иностранцам…
Еще я обратился за помощью к нескольким людям.
— Назовете?
— Да, не буду делать секрета. Повторяю: писал сам, но какие-то мысли мне прислали очень умные люди, знакомством с которыми горжусь. Это большой русский мыслитель Кирилл Рогов. Потрясающий переводчик и экономист Аркадий Островский. Замечательный, на мой взгляд, писатель, сочиняющий на английском и русском, Александр Генис.
Вот те, кого попросил: ребята, поделитесь…
Потом еще прекрасная писательница из Кургана, лауреат журнала "Знамя" Лена Бердникова прислала свои соображения. Я честно сказал каждому, что не все услышанное войдет в окончательный вариант. Часть использовал, что-то не попало…
У меня была и другая мысль, не стану скрывать. Думал: может, выйти к микрофону, прочитать целиком речь Сахарова и сказать: "Вот что в 1975 году с этой трибуны говорил Андрей Дмитриевич о правах человека и их неразрывной связи с прогрессом. Прошло почти полвека. И каков результат, что мы имеем?"
Мне казалось, посыл правильный, но Рост сказал, что все равно получается ненужный выкрутас. А Юрий Михайлович — один из близких Сахарову людей, его друг и летописец. Он предложил: непременно что-то такое сделай, перекинь мостик к той речи, но не в лоб. Ты должен не чужое прочесть, а свое сказать.
Я ответил: есть, Юрий Михайлович, спасибо, Юрий Михайлович, разрешите выполнять, Юрий Михайлович!
— А тестировали речь на ком?
— Говорю же: промежуточные варианты видел Рост. Потом я собрал редколлегию и пересказал основные тезисы. Весь текст не зачитывал, только главные темы. Об антидоте от тирании, нарастающей милитаристской риторике, иностранных агентах, пытках в тюрьмах. Закончить сразу решил минутой молчания в знак траура по погибшим репортерам и поддержки тех, кто подвергается преследованиям.
Очень хотел, чтобы это стало финальной точкой, но, знаете, такую вину почувствовал, когда норвежский король начал вставать из кресла… Он ходит, опираясь на костыли, ему было физически трудно, но король приподнялся как смог. Надо отдать должное телевизионщикам, которые увели камеры на общий план, дали картинку со спины, чтобы не показывать во весь экран, как встает Харальд V.
— Зато получился красивый штрих в конце.
— На мой взгляд, норвежцы сделали выдающуюся церемонию.
О родителях, армии, почетном звании, критиках, союзниках, собаках и караване
— Как ваша мама? Вы же к ней обратились в начале нобелевской речи.
— Руку сломала, пока я был в Осло.
— Аплодировала?
— Смешно! Нет, дома растянулась, хотя она у меня дама спортивная. В свои 83 регулярно проплывает несколько километров по Волге, по открытой воде. Делает это мотивированно, говорит: "Так слежу за собой, чтобы у тебя одной проблемой было меньше". Блестяще, да?
А сейчас, значит, случилась проруха... Наложили гипс, пострадала верхняя левая лапа.
— Навестили болящую?
— Ну да. Сразу после Норвегии полетел в Самару. Мама запрещала — говорила, мол, не приезжай, не смогу одной рукой селедку под шубой сделать.
— Фирменное блюдо?
— Мое любимое. Ответил, ладно, буду жить в гостинице, а тебе позванивать из номера... В результате мы прекрасно провели время вместе. Два дня. Я привез фотографии Саши Земляниченко. Он в Осло много наснимал. Неземной уровень!
— Наверное, у мамы есть уголок славы сына?
— Ну конечно. Капище. Там разные профессиональные награды, орден Дружбы, еще что-то.
— В Москву не хотите забрать Людмилу Васильевну?
— Уговариваю, но отказывается категорически. У мамы там Волга, свои друзья плюс мои одноклассники, однокурсники и бывшие коллеги. Отдельное комьюнити. В Самаре сохранилось много потрясающих и любимых мною людей. Начиная с Женьки Трещанина, с которым я познакомился, когда нам обоим было по шесть лет. Более полувека назад, получается.
Мы тогда переехали из коммуналки в хрущевку, а квартиру над нами дали семье военных. Евгений Петрович, Женин папа, служил в городе Свободный на космодроме, оттуда его перевели в Самару, тогда — Куйбышев. К сожалению, он умер в прошлом году…
А с Женькой мы потом учились в одном классе, сдружились на всю жизнь. Он до сих пор привозит моей маме тыквы, свеклу, все, что выращивает у себя на даче.
— Мама кем работала?
— Преподавателем литературы в техникуме, потом ушла на завод в многотиражку…
А с отцом я познакомился относительно недавно, когда мне исполнилось глубоко за 50. Смешная история! У меня был близкий товарищ Серега Кушнерев, увы, покойный. Мы работали в "Комсомольской правде", потом вместе ушли оттуда и создавали "Новую газету"…
Абсолютно прекрасный человек.
Он много лет делал телепрограмму "Жди меня". И вот как-то мы сидели с Серегой и Сашей Любимовым, бухали. Завязался какой-то разговор, и я вдруг сказал: черт его знает, где мой отец, то ли он есть, то ли нет…
Я родился в 1961-м, а папа ушел от мамы, наверное, через год.
Он был моряком, работал в Волжском пароходстве, проплавал старшим механиком, водил гигантские танкеры куда-то в Заполярье… В общем, богатая жизнь.
— Однажды не вернулся из рейса.
— Не совсем… Как-то мама пришла на приплывший теплоход чуть раньше оговоренного с отцом времени и постучалась в каюту… Могу дальше не продолжать? Мама сказала: все, уходи вон.
Сколько потом ни было переговоров-уговоров — нет. Как отрезала. Даже моя бабушка-врач, обладавшая суровым характером и пользовавшаяся у мамы гигантским авторитетом, пыталась повлиять, убедить дочь, но та не простила измену.
В общем, отец исчез из моей жизни. А тут Кушнерев говорит по пьянке: подожди, сейчас найду его телефон. У них же на программе "Жди меня" работала очень профессиональная команда.
Действительно, через короткое время Серега называет номер. Я звоню, говорю: "Здравствуйте". Больше ничего не успеваю сказать, а с той стороны раздается: "Дима, знаю, что это ты". Я смог лишь выдохнуть: "Пф-ф-ф, с чего ты вдруг решил, что это я?" Отец говорит: "Знаю".
Ну мы условились встретиться. У меня была напряженка на работе, лишь через месяц прилетел в Астрахань, где отец жил в то время.
И вот картина. Сижу в холле отеля, жду, входит мужчина, и я на автомате говорю ему: "Здравствуйте, Станислав Сергеевич". Полное впечатление, что навстречу шел режиссер Говорухин. Одно лицо! Если бы проводился конкурс двойников Говорухина, мой отец победил бы, а Станислав Сергеевич занял второе место…
— Вроде с Чарли Чаплином был схожий случай в начале прошлого века. Правда, он смог стать лишь третьим.
— Ну вот! Потом я рассказал настоящему Говорухину про отца. Говорит, мол, покажи фото. Я предъявил, Станислав Сергеевич только лысину почесал: ни фига себе!
Такая вот встреча через десятилетия.
— Обнялись с родителем?
— Конечно! А чего? Я провел счастливое детство. Советская безотцовщина не создавала никаких проблем. По крайней мере, мне. Я жил и рос во дворе. И это было абсолютно замечательно.
Поэтому поводов обижаться на отца я не видел.
— А мама как отреагировала?
— Спросила меня: "Где был в командировке?" Отвечаю: в Архангельске. Говорит: "Нет, в Астрахани". Я руками развел: "Как вы так?!" Наверное, почувствовала, остались фантомные боли…
— Общаетесь с отцом?
— Папа умер в прошлом году. Я был на похоронах. Памятник еще не поставил из-за пандемии, но проект придумал…
Он такой моряк-моряк. Страшно любил свое дело, дома у него все заполнено альбомами с пароходами, на которых ходил. Отдельно лежат подшивки газет "Волжский комсомолец" и "Комсомольская правда". Значит, все это время он следил за мной. Так, на расстоянии…
— Еще про самарский период. Вы действительно ушли в армию, отказавшись переходить в партийную газету?
— Да, работал в областной молодежке, и там было отлично. Не хотел ничего менять, но меня вызвал в обком КПСС секретарь по идеологии и сказал: есть идея. Переходишь в "Волжскую коммуну", а мы даем тебе большую зарплату и хорошую квартиру в доме на набережной. В Куйбышеве был свой дом на набережной. Я ответил: не хочу. Партийный начальник удивился и предупредил: тогда тебе светит армия. Но я уже закусил удила, говорю: ну и хорошо, что светит, пойду служить с радостью. Мы были дерзкие, дурные. Не от большого же ума, прямо скажем, я это сделал. Борзость такая дворовая парня из заводского района. Мол, что ты мне сделаешь, товарищ секретарь? Сам пошел в военкомат сдаваться. Ну и все, меня с радостью забрили.
— Вы же в какой-то секретной части служили?
— Вот в эту тему точно не будем углубляться. Давал подписку о неразглашении, срок давности истек, но, насколько понимаю, то, что мы обслуживали, до сих пор летает и передает какую-то информацию…
Про армию скажу одно. Со службы я вернулся в 1985-м, командиром взвода у меня был лейтенант Владимир Ваняйкин. Спустя 15 лет нашел его уже подполковником. Я видел, как Владимир Иванович ведет дела, обращается с людьми, какой у него блестящий старшина Вячеслав Азовцев... Словом, переманил обоих Иванычей на хозяйство сюда, в "Новую газету" — и Ваняйкина, и Азовцева.
Вячеслав Иванович недавно ушел на пенсию, а Владимир Иванович по-прежнему остается управляющим делами редакции.
Получилась армейская история с продолжением…
— А почему вы, Дмитрий, отказались стать почетным гражданином Самарской области?
— Да ну их, все эти регалии! Ну зачем это? Знаю в Самаре абсолютно потрясающих врачей…
— Подождите, а кто предложил дать вам звание?
— Ирина Цветкова, председатель местного отделения Союза журналистов. Она согласовала заранее с губернатором. Я потом позвонил Дмитрию Азарову. Знаю его много лет. Объяснил, что не надо это затевать, в городе масса достойных людей — например, детские реаниматологи, преподаватели университета. Они сделали много нужного и полезного для Самары.
А меня за что награждать? По факту рождения?
— Но на малой родине вас встречали с мигалками, как в Осло?
— Зачем? Я же в частном порядке. Маму навестить. Билет экономкласса. И друзья на Kia. Не-не-не-не! Вы чего? Это нельзя!
— Хотя бы мемориальную доску повесили на доме, где жил нобелевский лауреат?
— Это старая ужасная хрущевка, в которой все течет. Да она обвалится от доски…
Не кокетничаю. Вот честно. И какого-то вызова, демарша в отказе тоже не надо искать. Я не любитель резких движений, публичных демонстраций. Театральные жесты мне не очень свойственны, поверьте.
Да, газета требует много нервов, иногда бываю избыточно гневлив или эмоционален, за что меня ругают. Стараюсь прислушиваться к критике. Когда Рост говорит, чтобы следил за базаром, так и делаю.
Доверие — способ экономии времени. Раз Юрий Михайлович сказал, значит, надо выполнять. Он лучше знает
Его мнение важно. А что пишут где-то в социальных сетях, честно сказать, вообще не колышет. Наоборот, даже люблю хейт, который выливается на меня.
— В декабре вот диванно-фейсбучная общественность ополчилась. Слишком мягкотел был Муратов в Осло.
— Наблюдаю, как орнитолог, за поведением стаи. Кто-то начнет каркать — и остальные моментально подхватывают, становясь ретрансляторами. Вижу это. Одни посчитали, что я отобрал премию у Навального, другие обиделись, что мало внимания посвятил Алексею Анатольевичу, вычленил не тот эпизод из его трагической истории…
Сначала думал так, по-дворовому: да идите вы! Сами знаете куда. Потом решил: даже не надо пытаться объяснить, все равно не поймут… Вот сейчас за интервью ТАСС меня сгнобят. И что? Я с удовольствием.
Я же с Ванденко разговариваю…
— Кислое алиби, не прокатит.
— Сперва отшучивался, говорил: ребята, в следующий раз учту ваши замечания. С учетом того, что Нобелевскую премию вручают единожды… В какой-то момент надоело, я перестал, значит, выеживаться. Позвонил один из критиков и говорит: речь отличная, но мог бы ты в этом абзаце усилить? Отвечаю: слушай, давай знаешь, как сделаем? Пришли свой вариант, я прочту его. Тебе. Прямо по телефону. Так годится?
Я тут поговорил со своими ребятами… Редакция, конечно, важнейшее место для меня. Здесь рождаются смыслы. Эмоциональные и этические оценки бывают жесткими, резкими, но всегда точными. Привык ориентироваться на это, чтобы не потеряться в гигантском мире.
Фактически Нобелевка — главная гуманитарная премия планеты. К статусу надо привыкнуть. Хрен его знает, что после такого внутри тебя происходит…
Вот Вероника Долина передает слова Антона, сына: мол, это награда для всех нас. И я с ней согласен. Во-первых, позвонила Долина, во-вторых, сказал Антон. Юра Шевчук говорит: не обращай внимания на идиотов, ты прав. Алексей Владимирович Бородин, худрук РАМТ, находит слова одобрения. Вот моя фокус-группа! Точно знаю: они мне не врут. И Женя Редько, и Чулпанушка Хаматова. Скажут что заслужил. А чего не заслужил — не скажут. Еще для этого есть мои одноклассники, однокурсники…
— Наш общий знакомый, не буду называть фамилию, цитирует Высоцкого: "У меня большие претензии к властям моей страны, но решать их я буду не с вами". Владимир Семенович сказал это на гастролях в Штатах, когда его стали теребить, ожидая критики в адрес режима.
— Вообще-то, фраза пушкинская, Высоцкий изложил ее на собственный манер…
Послушайте, тут есть своя логика. И очень тяжелая эмоциональная правда. Но я не хочу, чтобы о моей родине говорили как о стране, в которой людям в задницу вставляют швабру. Понимаете? Не могу позволить, чтобы так было и это происходило в XXI веке.
Я правда люблю Россию. Мне совсем не безразлично, что здесь происходит. Я не зачекинился тут, это моя страна. Не так давно разговаривал с Алексеем Тарасовым, нашим красноярским обозревателем. Зашла речь о том, как в селе Курейка, где Сталин типа отбывал ссылку, хотели восстановить его памятник, который после смерти усатого зэки ногами запинали в Енисей. Я спросил, почему эти озабоченные таксидермисты опять носятся с трупом своего вождя? Алеша мне говорит: узники ГУЛАГа умирали, а вохра давала крепкое потомство… Глубокая мысль, на самом деле. Живешь и не понимаешь, чей ты наследник. Полегших в лагерях или тех, кто их охранял?
Один из самых близких моих друзей Юра Шевчук давно спел про родину: а она мне нравится, пусть и не красавица. Это так. Тем не менее остается вопрос: чью страну мы выбираем, какие традиции наследуем?
Когда обществу "Мемориал" сначала дают статус НКО — иностранного агента, а потом через Верховный суд добиваются его ликвидации...
Поэтому я, конечно, соглашусь и с Александром Сергеевичем, и с Владимиром Семеновичем про сор из избы, но надо учитывать: мир стал иным, глобальным, это уже не пушкинское время, когда иностранные послы мило улыбались в глаза императору, целовали руку, а потом писали омерзительные сообщения, не соответствовавшие действительности.
На мой взгляд, сегодня можно и нужно говорить абсолютно прямо — и там, и здесь. Одно условие: везде говорить одно и то же. Я точно не мерило и не эталон, но готов президенту России повторить те же слова, которые сказал с трибуны в Осло. У меня нет двойных стандартов и разрыва шаблонов
Вот, собственно, и все. Не надо стыдиться, что хочешь сделать родную страну лучше. И того, чтобы швабра использовалась по ее прямому назначению…
— Еще на тему вашей речи. Вы предложили новое прочтение пословицы "Собаки лают, караван идет".
— При выключенном диктофоне готов ответить, откуда информация.
— Хорошо, но Марина Королева, которая много лет вела на "Эхе Москвы" программу "Говорим по-русски", провела целое расследование и не обнаружила нигде доказательств вашей версии. Признайтесь, присочинили ради красного словца?
— Марина Королева — прекрасный знаток языка, но она не журналист-расследователь, у нее нет навыков. Вот и не нашла. Я проверил слова человека, по-иному растолковавшего мне пословицу, и отыскал подтверждение. Давайте так: подарков делать не буду, но подсказку оставлю. Залезайте в поисковик и забивайте: таджикские волкодавы. И все у вас получится. Даже больше скажу: таджики называют этих собак ёлти. Я с ними познакомился во время командировок в Афганистан.
О Политковской, двойной сплошной, клюшках, постели, детях, деньгах и зонтике
— Последний вопрос о нобелевской речи. Красивая фраза: "Хочу, чтобы журналисты умирали старыми".
— Наверное, можно было ее избежать, но я захотел, чтобы она осталась. В ней огромное сочувствие к представителям профессии, которая порой мало совместима с жизнью.
— А что вы как главный редактор, конкретно вы, Дмитрий Андреевич Муратов, делаете для того, чтобы эта фраза стала не только афоризмом, но и реальностью?
— Справедливый вопрос… Принимаю его на свой счет. Перед моим кабинетом висят портреты шестерых погибших, которые имели непосредственное отношение к редакции. Каждый раз вижу их, когда иду на рабочее место…
Но, надо сказать, с 2009 года мы не потеряли никого, хотя у нас было много проблем. Пашка Каныгин находился в заложниках у украинских сепаратистов… Или в ТАСС нельзя употреблять слово "сепаратисты"? Хорошо, пусть будут ополченцы... Много всего было, кое-что рассказал вам в начале беседы. Мы старались, учились на смертях наших товарищей...
— Чувствуете свою персональную ответственность?
— Огромную. Особенно перед Игорем Домниковым, погибшим первым. И за то, что в августе 2006-го я все-таки уехал в отпуск, а Анна Политковская улетела в командировку в Чечню, стала заниматься фондом имени Ахмата Кадырова...
— И… И что?
— Я понимаю, что произошло… Ведь за Политковской следили, мы знаем это. Потом покажу вам бывший кабинет Анны, который мы превратили в так называемую комнату расследования, там отмечено, откуда и куда ведут все ниточки...
Политковскую хотели убить давно, готовили преступление не один месяц, попытки совершались и до 7 октября 2006 года.
Поэтому я запретил ей лететь в Чечню, а она все-таки поехала. Из-за этого у нас была ссора, которая хорошо известна здесь, в редакции. Стояла дикая брань с двух сторон — с моей и Аниной…
— Не лукавите, говоря, мол, останавливал ее, а она поехала? Значит, вы хреновый главный редактор, если подчиненные вас не слушают.
— Да. Да. Да. Так и было. У нас своя служебная дисциплина. Она поехала, и, получается, я говно, раз не удержал. С другой стороны, остановить Аню было невозможно. Это выше человеческих сил. Она выполняла миссию — служила идеалам пацифизма. Политковская знала, что права человека выше всего на свете. Она это впитала.
— После ее убийства вы хотели закрыть газету?
— Да, это была третья сокрушительная смерть за относительно короткое время. Сначала в 2000-м убили Игоря Домникова, проломили голову, потом в 2003-м отравили Юру Щекочихина, и вот Аня Политковская в 2006-м. Все ходили черные…
Я сказал: "Слушайте, эта газета опасна для жизни… Давайте закроем ее или перестанем изучать власть, начнем писать про общество, которое позволяет с собой такое делать". Стоит ли хоть одно журналистское расследование волоска с головы Анны Степановны Политковской? Так я сформулировал
И те люди, которые потом стали нашими блистательными спецкорами, — Рачева, Боброва, Милашина, Каныгин, Костюченко, Гордиенко — абсолютно грамотно, жестко, умно ответили мне: "Мы продолжим ее работу, а ты, выбранный главный редактор, делай свою". Я же не назначенец и не собственник, меня коллектив выбрал на два года. Последний раз — в середине ноября, полтора месяца назад.
— Двойную сплошную для себя нарисовали?
— Не очень понимаю этот термин. Я не вожу машину.
— Черта, которую лучше не пересекать. Целее будешь. Сменили ли вы риторику, тематику?
— Покривлю душой, если скажу, что не старался объяснять коллегам о неприемлемых рисках. У любой страны, а редакция — тоже страна, есть понимание, какой ущерб допустим во время боевых действий. Мы эту черту ощущаем по своим внутренним трагедиям. Что я понял? Мы не откажемся от расследований по Чечне, деятельности ЧВК или трагедии с малазийским Boeing на востоке Украины. Это не может быть предметом обсуждения и компромисса.
Куда я не хочу заходить? Прошу коллег никогда не лезть в чужую постель. И к детям.
— Еще раз: в постель и к детям?
— Именно так. Не буду расшифровывать тезис, приводить примеры. Считаю, дальше начинается не расследование, не общественно значимая история, а личная месть и вендетта. Ты мстишь, и тебе мстят. Абсолютно кровавое средневековье. Дает ли оно пользу? Кто-то считает, что да. Например, как объясняют в Европейском суде по правам человека, в отношении жен правящих политиков нормы повышены, пороги приемлемости увеличены.
Мне сложно рассуждать на эту тему, я и сам не без греха. Поэтому не лезу к другим. Если хотите назвать это компромиссом — пожалуйста, спорить не буду.
А все, что касается боевых действий на Украине, милитаризма, коррупции, вывода денег в офшоры — это наши темы, которые мы делаем лучше всех в России.
— Удобная позиция, Дмитрий. Мол, я не ангел, поэтому не буду говорить ни про одну дочку, работающую на хорошей должности в Центробанке России, ни про вторую, которая учится в США и владеет там квартирой за многие сотни тысяч долларов…
— Не буду это обсуждать. Никогда не говорю о личной жизни родных и близких.
— По-вашему, это правильно?
— Мне все равно, правильно или нет. Я так решил.
— Тонкий лед! Вы с удовольствием рассказываете, как продавали коллекционную клюшку Валерия Харламова за 100 тысяч долларов, чтобы помочь ребенку, страдающему из-за спинальной мышечной атрофии…
— Да, Тимуру Дмитриенко, которому нет еще и трех лет. Не хочу сейчас отвлекаться, напомните потом, покажу его поздравление мне…
И не то, что я с удовольствием отдал клюшку… Вот послушайте. Хочу, чтобы люди, у которых есть возможность помочь тем, кто оказался в безвыходном, тяжелейшем положении, особенно когда касается детских орфанных заболеваний, делали какие-то правильные поступки. Вот и все. Я совершил свой от отчаяния. А они — с удовольствием. В этом разница.
Клюшку на продажу я выставил от безысходности. Тимуру срочно нужны были деньги на самый дорогой препарат в мире. Поэтому ваше выражение "с удовольствием" прошу поменять на другое — "от отчаяния".
— Принято. Но я сейчас о другом, Дмитрий. История с клюшкой красивая, благородная, а про покупку квартиры в Нью-Йорке за… сейчас посмотрю в шпаргалке… 875 тысяч долларов вы говорить не хотите.
— Прочитал, что пишут на эту тему, и даже благодарен возможности обсудить ее с нормальным собеседником. Все касающееся моих близких является закрытой темой. Но на ваш вопрос отвечу, Андрей.
Я не обладаю недвижимостью за границей, не имею там банковских счетов. Вообще никаких. И гражданство у меня только российское. Видов на жительство где-либо тоже нет. Даже в газете я не наделен правом финансовой подписи — по моей же просьбе. Увлекающийся я человек!
Генеральный директор и бухгалтерия меня несколько осаживают в желании новых проектов и людей. Чаще всего они правы, а жаль.
Мне продолжать? Я ни разу не брал бюджетных денег, не получал здесь, в стране, ни единого гранта. Сейчас предъявляют какие-то упреки из-за семьи, но я ведь не госслужащий. Не уверен, что вправе открывать имена людей, решивших помочь в некоторых жизненных проблемах моим родным. Зачем разглашать это?
Могу потом сказать вам несколько слов не под запись, но публично комментировать жизнь близких не буду, поскольку каждое мое слово приближает опасность для них. Я не идиот, чтобы подставлять их под удар — в переносном и буквальном смысле. И это не фигура речи, вы должны правильно понять. Все они взрослые, совершеннолетние люди, их проверяли по доносам в прокуратуру и Следственный комитет.
О своих доходах отчитываюсь раз в два года перед редакцией. Больше ни перед кем. Сделаю это и в марте 2022-го. Могу пригласить вас.
Естественно, плачу налоги.
Готов передать вам и справку 2-НДФЛ с пояснениями об отдельных тратах: инвалидная коляска для подопечного, лекарства и оплата операции для него же, взносы в благотворительные фонды, донаты в адрес "Медузы", "ОВД-инфо", "Важных историй" (все трое — иноагенты), представительские расходы. Ознакомьтесь. Можете опубликовать, если интересно. В обмен на аналогичную справку от главного редактора ТАСС. Мне нравится взаимный обмен декларациями руководителей медиа. Я согласен.
…Что еще осталось?
— Нобелевская премия, наверное.
— Ее перевели на специально открытый счет в ВТБ, с которого 22 декабря она и ушла обусловленными частями тем, кому мы на редколлегии решили помочь. В первую очередь, в благотворительные фонды. Пять миллионов рублей — в "Круг добра", столько же — "Дому с маяком". Если не были в этом детском хосписе, сходите, рекомендую. Иными глазами станете смотреть на мир. Еще, конечно, Нюте Федермессер и ее фонду "Вера", Чулпан Хаматовой и "Подари жизнь". Тоже по пять миллионов.
Сколько получилось? 20? Дальше считаем. Десять с небольшим миллионов — в фонд здоровья сотрудников СМИ. Плюс абсолютно потрясающему пацану Дане Фокину. Сыну российского офицера. В этом году он поступил в Бауманку на программирование. Стараюсь ему помогать и от себя лично. Даня — большой умница, много лет борется с лейкозом. Ему, правда, деньги пока не отправили, решаем технические нюансы.
Маленькую заначку оставим в распоряжении редакции на черный день — около пяти миллионов рублей из полученных 40 миллионов 190 тысяч. Это пересчет по курсу пяти миллионов шведских крон. Могу показать, как выглядит уведомление о поступлении денег на счет. Если хотите, тоже печатайте.
— Получится финансовый отчет, а не интервью.
— Вы сами стали задавать вопросы о деньгах.
И хотя об этом не спросили, скажу: я никогда не уеду из России. Никуда. И гражданство не сменю. От нашей с вами родины уехать можно только в отпуск. Чтобы отдохнуть. А потом опять сюда. И все по новой.
Света Сорокина, которую очень уважаю и люблю, много-много-много лет назад подарила мне открытку. Стоит птичка и держит над слоном зонт, а сверху льет проливной дождь. Зонтик маленький, птичка маленькая, а слон огромный и весь мокрый. Открытка полиграфическая, в типографии отпечатанная. Света приписала от руки: "Нет бесполезных усилий". Понимаете?
Это и о том, чем мы занимаемся сейчас. Наши две главные темы на 2022 год — спасение российских лесов от пожаров и вырубки, а детей — от смертельных болезней.
Можно чуть иначе скажу, Андрюш? Давайте падежи сменим. Нет бесполезным усилиям!
И восклицательный знак в конце. Очень хочу, чтобы силы, которые еще готов приложить, не пропали даром... На сколько меня хватит? Вот столько и буду прикладывать…
— Есть предложение выпить, Дмитрий. За все сказанное.
— Не возражаю.
— Все-таки Новый год скоро. Вот вы были когда-нибудь Дедом Морозом?
— Конечно. И здесь, в редакции, и обходил квартиры сотрудников, поздравлял. Потом с трудом уходил...
— Что пить-то сейчас будем?
— Гендиректор ТАСС Сергей Михайлов прислал подарок на мое недавнее 60-летие — ящичек с отличной чачей. Литров на десять. Потихоньку употребляю напиток, применяю по назначению.
И не вижу в этом ничего зазорного.
— Вот что, оказывается, по-настоящему сближает представителей столь разных медиа!
— И это правильно. Нет бесполезных усилий!
Редакция не поддерживает употребление алкоголя. Чрезмерное употребление алкоголя вредит вашему здоровью.