"ВЫЙДУТ НА УЛИЦУ ТАНКИ, ЛЮДИ уйдут на кухни" 

17 августа 1991 года в 16.00 в засекреченном доме приемов КГБ в Теплом Стане по инициативе главы Комитета госбезопасности Владимира Крючкова собрались десять человек. Большинство из них через два дня вошли в состав ГКЧП. 

Никаких посторонних — даже водкой (две бутылки, выпиты), виски (одна бутылка, не допита) и легкими закусками распоряжался один из ближайших помощников Крючкова. Именно на этой встрече и было принято окончательное решение — вводить в стране чрезвычайное положение, Михаила Горбачева изолировать в Форосе и отправить к нему делегацию, чтобы добиться поддержки действий заговорщиков.

По сути, путч 1991 года начался не 19 августа с первыми звуками "Лебединого озера" по телевизору, а в момент, когда первый заместитель Крючкова Виктор Грушко зачитал участникам той встречи проект постановления ГКЧП №1 о введении чрезвычайного положения.

О том, что произошло в следующие несколько дней, корреспонденту ТАСС Виктору Дятликовичу рассказал бывший генеральный прокурор России Валентин Степанков, который 22 августа лично арестовал большинство членов ГКЧП.

- Для меня всегда было загадкой вот что: почему для российского руководства создание ГКЧП стало такой неожиданностью? Все-таки в апреле на пленуме ЦК КПСС была попытка выразить недоверие Горбачеву, глава компартии РСФСР Иван Полозков, тот же Крючков не раз публично призывали к введению чрезвычайного положения…

- Конечно, после всех событий пришло понимание, что к такому развитию событий надо было готовиться. Но в августе 1991 года такой сценарий почему-то не казался реальным. Новоогаревский процесс (подготовка к подписанию нового Союзного договора. — Прим. ТАСС) шел активно, была назначена дата подписания договора. То, что "силовики" и на апрельском пленуме, и на июльском съезде народных депутатов выступали с предостережениями, заявлениями о необходимости ЧП, воспринималось больше как их политическая оценка ситуации в стране, а не как готовность к активным действиям. 

- Но в протоколах допроса по делу ГКЧП есть показания министра иностранных дел СССР Александра Бессмертных — представители Госдепартамента США еще 20 июня через него передавали Горбачеву разведывательную информацию о планах заговора, называли фамилии Павлова, Язова и Крючкова. Американцы знали, Горбачев знал, а Ельцин о ГКЧП узнал от своей дочери Татьяны, которая разбудила его этой новостью утром 19 августа?

- Поймите, что полноценные российские органы власти только формировались. КГБ РСФСР тогда возглавил Виктор Иваненко, и это была попытка освободиться от влияния советского КГБ. Но у него был усеченный аппарат, всего человек 100, и сидели они на той же Лубянке, что и Крючков. 

Я не знаю, была ли у них какая-то оперативная информация, но мы от них никаких предупреждений не получали. С МВД были более тесные отношения, но все равно предчувствия подготовки путча не было. Я понял, что происходит госпереворот, тоже только когда проснулся 19 августа и включил телевизор.

- Если вспоминать 1991 год в целом, было ли ощущение, что все начнет развиваться по какому-то радикальному сценарию, закончится тем же путчем и развалом Союза?

- В обществе, конечно, чувствовалось недовольство ситуацией в экономике, общее стремление избавиться от ощущения застоя, как-то изменить жизнь. Но я бы не сказал, что критическое отношение общества к социалистическому строю носило радикальный характер. Лично у меня не было предчувствия того, что это выльется в смену политического строя.

Возможно, повлияло на развитие событий то, в каком состоянии находилась компартия. Я был в то время прокурором Хабаровского края, общался с первым секретарем крайкома КПСС, участвовал в разных заседаниях. Как народный депутат, был на встрече с Горбачевым, который во время избрания председателя Верховного Совета СССР убеждал нас не голосовать за Ельцина, но не мог объяснить, почему. То есть я видел их настроения, состояние. Это была если не растерянность, то точно — неготовность и непонимание процессов, которые происходили в обществе. Никто не понимал, куда мы идем и к чему стремимся. 

- Может, это в какой-то степени подтверждает версию членов ГКЧП, что сами они ничего не придумывали, а введение ЧП готовилось с ведома Горбачева, как следствие той самой растерянности и непонимания? Ведь разработка документов по введению чрезвычайного положения по поручению Горбачева действительно велась еще в 1990 году, это известно…

- Да, после ареста члены ГКЧП выбрали эту версию как линию защиты. И разработка планов на случай введения ЧП действительно велась — это не голословные заявления, но желание поставить все с ног на голову.

Во-первых, союзный парламент в 90-м году принял закон "О правовом режиме чрезвычайного положения". И как для любого закона, для него надо было разработать механизм реализации, «дорожную карту», как сейчас говорят, чтобы было понимание, как действовать, если появилась необходимость вводить режим ЧП. Конечно, президент поручил эти документы разработать.

Я в начале 80-х работал инструктором в Пермском обкоме партии и мне иногда приходилось ночью дежурить в приемной первого секретаря. Там был сейф, в сейфе — три запечатанных сургучной печатью конверта. И у дежурного была инструкция: если по телефону придет такая-то команда с таким-то паролем, ты должен вскрыть один из конвертов и действовать исходя из инструкции, которая там лежит. Возможность вскрыть такой конверт так и не представилась, но модель действия у меня была.

Так и в ситуации с законом о ЧП: поручения Горбачева по разработке механизма введения ЧП — не преступление, а его обязанность. А то, что разрабатывал Крючков в недрах КГБ, закрывая своих аналитиков на конспиративных дачах, где они готовили в том числе проекты первых указов ГКЧП, — это не имело отношения к закону.

- Еще одна популярная версия — Горбачева никто не изолировал. Об этом говорили и некоторые члены ГКЧП, Янаев в частности. Александр Руцкой недавно мне тоже рассказал, что когда 21 августа прилетел освобождать Горбачева, он и так был свободен…

- Я недавно пересматривал кассету первого допроса Крючкова, где он прямо говорит: Горбачева мы изолировали, я отдавал приказ отключить связь, сделать еще то-то и то-то.

Саша (Александр Руцкой, в 1991 году - вице-президент России. — Прим. ТАСС) вам может рассказывать, что он приехал в Форос, позвонил Горбачеву и тот снял трубку. Но там есть важная деталь: 21 августа Руцкой ведь приехал вторым. Первыми приехали члены ГКЧП, и Горбачев им поставил условие: пока не включите связь, встречаться и разговаривать с вами не буду. Крючков распорядился связь восстановить, и тут появился Руцкой.

А то, что Горбачев был в изоляции, — это очевидно. Мы допрашивали всех: телефонисток, уборщиц, официанток, садовников, сторожей, по крупицам собирали информацию. Никого из Фороса не выпускали, женщины-посудомойки плакали — им детей из садика надо забирать, а их не выпускают.

- Как человек, который расследовал это дело, скажите, существовала на каком-то этапе вероятность физического устранения, другие планы нейтрализации Ельцина?

- Реально можно было сделать все. Как минимум арестовать Ельцина возможность была, особенно 18-19 августа. Я не знаю, что Крючкова от этого удерживало; он ведь мог это сделать один, без поддержки министра обороны или внутренних дел — спецподразделение "Альфа" подчинялось непосредственно ему, достаточно было только отдать приказ.

- "Альфа" ведь и выдвинулась рано утром 19 августа к поселку Архангельское, в котором находилась дача Ельцина, но в итоге дала ему возможность уехать в Белый дом с написанным от руки "Обращением к народу". Почему?

- Мне кажется, члены ГКЧП не думали, что он займет по отношению к ним такую радикальную позицию. Рассчитывали по меньшей мере на нейтралитет с учетом того, что они нейтрализовали его основного на тот момент политического оппонента.

Думаю, Крючков рассчитывал, что существует вариант договориться с Ельциным, поэтому ареста и не последовало. А потом уже было поздно.

Еще, мне кажется, Крючков был уверен, что сможет контролировать ситуацию в обществе, не допустить масштабных протестов против ГКЧП. Здесь на него повлияли события 1956 года в Венгрии (вооруженное восстание против просоветского режима в октябре-ноябре 1956 года. — Прим. ТАСС). 

Во время подавления того восстания он вместе с Андроповым работал в посольстве СССР в Венгрии и видел, каким железным и эффективным аргументом могут быть танки на улицах. Тогда в Будапеште было и противостояние, и жертвы, но использование армии быстро позволило добиться результата.

Поэтому, когда ему уже во время путча говорили, что, несмотря на введенные войска, на улицах — десятки тысяч защитников Белого дома, он не верил. В какой-то момент даже сел в обычную "Волгу" со шторками, доехал до моста у Белого дома, чтобы самому оценить обстановку.

И когда он все это увидел, развернулся обратно — его помощники сказали, он был очень подавлен, он не ожидал такой массовой защиты парламента. И какой бы он ни был интриган, он был в состоянии сделать четкий расчет, чем все это закончится в случае начала штурма.

- Почему, кстати, не решились на штурм, как думаете?

- Я когда в те дни ездил из прокуратуры в Белый дом и обратно, ловил себя на мысли: а почему они до сих пор не захватили ту же прокуратуру, другие российские органы власти, почему телефоны работают?

Мне кажется, это оттого, что у них не было плана действий на случай серьезного сопротивления. Подвел старый советский партийный менталитет, они думали: выйдут на улицу танки, стукнем кулаком по столу, люди присядут, уйдут шептаться на кухни, а мы тут с верхушкой разберемся, договоримся сами.

- И почему не "присели"?

Это был результат перестройки. То, что началось в 1985 году и что вызрело в сознании людей, особенно в таких продвинутых городах, как Москва, Санкт-Петербург, других миллионниках, — это заслуга Горбачева, конечно. На улицах в августе 1991 года оказались люди, которые понимали, что это их право: выступить, объединиться, потребовать чего-то. 

Уровень общественной активности людей был в 91-93 годах очень высокий, причем это была заинтересованная, а не искусственная, через пропаганду созданная вовлеченность, — это было искреннее желание людей участвовать в политических процессах. Позже это куда-то ушло.

И возвращаюсь к вопросу о штурме. Надо понимать, что если в ГКЧП заседали маршалы, то на улицах были солдаты и среднее командное звено. Наверху был Язов, но под Язовым был ропот, колебание среди офицеров. 

Ко второму дню на улицах Москвы войска уже были деморализованы, танкисты ходили к местным бабушкам на кухню чай пить и в туалет. Они находились под постоянным воздействием людей, и когда им сказали бы: вставляй в ствол снаряд и стреляй — они уже вряд ли бы смогли, уже начался разброд и шатание в армейских подразделениях.

А то, что произошло в ночь на 21 августа, когда погибли люди, — солдаты стреляли не потому, что выполняли чей-то приказ. Ребята в том БТР просто испугались, что их сейчас заблокируют в тоннеле, сожгут, а у них боекомплект. И они начали стрелять в воздух.

Все трое погибли или от рикошета, или под колесами БМП — никто из солдат не стрелял на поражение.

И то, что погибшие ребята полезли на БМП, было глупостью, потому что бронетехника совсем не собиралась Белый дом штурмовать.

Но события той ночи стали, конечно, отрезвляющим моментом. И во многом они повлияли на то, что 21-го утром Язов сказал: "Все, мы выводим войска".

Члены ГКЧП тогда обвинили его в трусости, приехали в нему в Министерство обороны, но ничего не добились.

- А были ли у ГКЧП шансы на победу? Допустим, действуй они решительнее?

- Конечно. Мы ведь даже когда ехали арестовывать их во Внуково (в ночь с 21 на 22 августа по возвращении делегации ГКЧП из второй поездки в Форос к Михаилу Горбачеву. — Прим. ТАСС), отнюдь не были полностью в себе уверены. Как-никак мы ехали арестовывать первых лиц страны. Постановления об аресте я сам печатал на машинке, потому что вдруг поручишь кому-то, а он начнет звонить и всем рассказывать, что прокуроры поехали арестовывать Крючкова и Язова...

И еще были вопросы: а куда их везти после ареста, а кто их будет охранять? Ведь все СИЗО, вся милиция — под руководством тех, кого мы собираемся арестовать.

Тогда замминистра МВД России был Андрей Дунаев, он отвечал за кадры и обучение. Так вот он из Рязани вызвал преподавателей местного училища МВД. Приехали оттуда полковники, подполковники с животами, на которых бронежилет не застегивался, и стреляли они, наверное, раз в год на учениях…

Когда на своих расхлябанных автобусах мы ночью везли арестованных из Внукова в пансионат Сенеж под Солнечногорском (их там содержали первые дни) — дождь проливной, помню, был, — напасть на нас какой-нибудь "Альфе" или "Вымпелу", всех положить, освободить гэкачепистов и все повернуть обратно можно было мгновенно.

Но в том-то и дело, что даже "Альфа" в тот момент не была подконтрольна Крючкову полностью. Штурм Белого дома был запланирован на 3.00 ночи 21 августа, но в какой-то момент та же "Альфа" сказала: мы просто так не пойдем на силовое решение, дайте письменный приказ. Напугались и десантники Грачева, которые должны были принимать участие в штурме, напугались и внутренние войска Громова. И когда час Х наступил, все вышли на исходные позиции, но никто не делал первый шаг, никто не дергался. 

- Много споров о том, что случилось бы, победи ГКЧП. Сохранение Союза, спасение экономики…

- Сейчас многие уверены, что победило бы ГКЧП и было бы лучше. Но у них не было за душой ни программы, ни видения ситуации, ни понимания, что делать с экономикой…

Союзное правительство начало саботировать деятельность ГКЧП еще 20 августа: Павлов ушел домой пить лекарства вперемешку с водкой, Щербаков (Владимир Щербаков, в 1991 году — первый зам. председателя правительства СССР. — Прим. ТАСС) сказал ему: "Ты тяни резину и ничего не делай".

Никакой Союз они бы не восстановили, и экономику тоже. На заседании ГКЧП 20 августа, размышляя, как хоть на время избавиться от дефицита продуктов, кто-то вспомнил о неприкосновенных воинских запасах, но на это завелся Язов. Он потом рассказывал: "Я знал, что армейские резервы рассчитаны на армию и то только на несколько дней, а на 300-миллионное население запасов хватит на один день. Это же не решение проблемы".

- После путча министр внутренних дел Борис Пуго застрелился, маршал Сергей Ахромеев повесился, управделами ЦК КПСС Николай Кручина выбросился из окна… Но остальные, как казалось, пережили и арест, и заключение довольно спокойно и без последствий. У вас есть объяснение, почему заговорщики так по-разному реагировали на провал путча?

- Люди все были разные. Например, Язов сразу признался и каялся. Он прямо говорил: старый я дурак, что в эту авантюру влез. А вот Крючков, как представитель спецслужб, понимал, что вся высокая политика — это компромиссы, торг. И он торговался с первого дня, строил какие-то планы, схемы, писал письма мне, Горбачеву. И для него не было страшно сидеть, потому что он понимал, что выкрутится из этой ситуации.

Олег Бакланов (в 1991 году — министр общего машиностроения СССР, член ГКЧП. — Прим. ТАСС) прямо в СИЗО передал мне рукописный доклад на имя Ельцина. Тогда уже СССР развалился, на территории некоторых республик осталось ядерное оружие, и Бакланов хотел обратить внимание Ельцина, что у определенных типов ракет вышли сроки хранения. Для меня это стало плюсом в отношении к человеку — что он не только о своей судьбе заботится, сидя в СИЗО, но и о государственных делах.

И надо понимать, что все люди по-разному реагируют на опасность оказаться за решеткой. Я отработал в прокуратуре 20 лет, начинал работать следователем, в неделю с десяток раз бывал в СИЗО и, приходя туда, всегда испытывал дискомфорт. То есть даже когда ты, свободный человек, заходишь туда с пониманием, что через пару часов оттуда выйдешь, все равно атмосфера этого места угнетает. 

И представьте себе психологию Пуго, рафинированного партийного работника, которому партия поручила заниматься МВД. И вдруг он представил себя в СИЗО, когда узнал, что мы во Внукове начали аресты. Для него оказаться в СИЗО было абсолютно неприемлемо. Психологически я его понимаю.

При том что мы не создавали никому каких-то невыносимых условий содержания, нормально к ним относились. Помню, Язову дали свидание с женой, а у нее нога в гипсе. И двое омоновцев подняли ее прямо на стуле и отнесли в комнату свиданий, которая была на втором этаже.

- У Ельцина присутствовали реваншистские настроения после победы над ГКЧП? 

- Скорее, их подогревали у него, чем это были его собственные настроения. Мы возбудили 42 уголовных дела по ситуации в регионах во время путча, но потом закрыли из-за отсутствия состава преступления. И конечно, на чьей-то карьере сказалось его поведение 19-21 августа, но в то же время один из тех, кто наиболее яро публично выступал в поддержку ГКЧП (Валерий Коков в Кабардино-Балкарии), после этого спокойно руководил республикой. 

Ельцин, конечно, интересовался, почему долго идет следствие, когда будет суд. Но давления никакого не было. И какое может быть давление, если мы следствие уже через четыре месяца закончили? А дело в суд не передавалось, потому что обвиняемые специально затягивали ознакомление с ним, ждали, когда изменится политическая конъюнктура и их выпустят. Тот же Павлов почитает в день две-три страницы и говорит: "Ведите меня обратно в камеру, у меня голова болит". 

И Ельцин, конечно, спрашивал, почему мы так долго дело в суд не передаем. Я ему отвечал: "Мы свое дело сделали, расследование окончено, суд только после того, как они ознакомятся с делом. "И что, никак нельзя ускорить?" — спрашивает он меня.  "Если я ускорю и без ознакомления в суд передам, мне суд его вернет", — отвечаю. "Ну ладно", — говорит Ельцин. Вот и все "давление".

И когда я кого-то освобождал из СИЗО, я Ельцину всегда объяснял, по какой причине делается, по какой статье закона. 

Хотя, знаете, не все так спокойно относились к делу. У меня был интересный разговор месяца через три после путча с мэром Москвы Гавриилом Поповым. Он говорит: "Ты, молодой человек, еще не понял, чего от тебя хотели. Хотели, чтобы ты за неделю дело расследовал, за две недели его в суде рассмотрели, приговорили путчистов к расстрелу, а Ельцин потом их помиловал бы". 

В этом была логика определенная. Но все-таки мы довели дело до конца с процессуальной чистотой. И то, что потом всех их освободили по амнистии, уже от нас не зависело. Хотя, заметьте, чтобы попасть под амнистию, все они, за исключением Валентина Варенникова, свою вину признали.