Андрей Белоусов: антикризисные программы – временная мера, нужны стратегические решения

Ведущие экономические эксперты страны представили свое видение будущего российской экономики на заседании Президиума Экономического совета при президенте 25 мая.

Об основных вызовах, которые стоят перед экономикой в ближайшие несколько лет, о том, какие проблемы удалось решить, а какие остаются, о том, как добиться устойчивого роста, в интервью ТАСС рассказал помощник президента Андрей Белоусов. Интервью прошло в преддверии Петербургского международного экономического форума. 

- С вашей точки зрения, какие основные задачи в экономике стоят в ближайшие два года до президентских выборов в 2018 году, а какие будут актуальны для следующего президентского срока?

- Если говорить о ближайших двух годах, то, с моей точки зрения, сейчас важно завершить те дела, которые были начаты и которые были обозначены в "майских указах" президента. Последний смотр, который мы провели 16 мая (на совещании у президента по исполнению "майских указов" - прим. ред.), показал, что по целому ряду направлений мы сможем получить вполне ощутимый результат и констатировать, что произошли существенные изменения в жизни людей.

- По каким направлениям этого результата удалось достичь?

- Я бы начал с многофункциональных центров государственных услуг, которые изменили лицо власти. Человек раньше сталкивался с властью в виде большого количества контор и конторок, представительств, министерств. Он бегал и простаивал там часами.

Сегодня власть представлена одним окном, куда ты приходишь, сдаешь документы и там же их забираешь. Часто приходится еще куда-то сходить, но тем не менее время экономится очень серьезно.

Достаточно серьезные изменения произошли в предпринимательском климате в результате реализации национальной предпринимательской инициативы.

Налаживается система общественного контроля за бюджетными учреждениями, оказывающим социальные услуги. Эти результаты тоже бесспорны.

Мы решаем проблему с аварийным жильем, за исключением нескольких регионов мы решили проблему с нехваткой детских садов.

- Что пока не получается?

- У нас есть невзятые высоты. Например, я считаю, что мы пока далеки от реализации целей пенсионной реформы, которые мы закладывали в стратегию, принимавшуюся в рамках указа.

Мы не решили вопрос повышения производительности труда. И это еще предстоит решить.

Что касается повестки следующего цикла, хотя мне не хочется увязывать эту повестку с политическим циклом, но тем не менее здесь есть достаточно широкий спектр вопросов, которые нам надо решать и в области здравоохранения, и в области жилья, и ЖКХ.

Кстати, ЖКХ - тоже одна из сфер, где налицо серьезное продвижение, и здесь надо обязательно завершить реформу. Люди почувствуют существенную разницу между тем, что было, и тем, что стало, когда смогут сами реально контролировать свои расходы на ЖКХ, контролировать управляющие компании - это важный момент.

Одна из главных задач – это запуск экономического роста. Мы находимся в ситуации - и это консенсус, здесь все сходятся, несмотря на разницу взглядов, - что предыдущая модель экономического роста себя практически исчерпала.

Выдавить, выжать из нее более 1-2% роста практически нереально. А если и реально, то это ни к чему хорошему не приведет. Новые пузыри, и потом новый спад. Значит, нужно искать новые источники роста, нужно создавать механизмы, которые реализуют такие источники роста с тем, чтобы обеспечить выход на темпы роста 4%.

- Почему так важно добиться увеличения темпов роста именно сейчас?

- Здесь есть специфика, в которой мы оказались. Если говорить широкими мазками, то мы во второй половине прошлого года достигли новой точки равновесия. Мы получили некоторую стабилизацию: у нас начала снижаться инфляция, более-менее прекратился спад, курс перестал колебаться в тех диапазонах, в которых колебался раньше, наметилось некоторое снижение процентных ставок.

Но одновременно есть ряд серьезных нерешенных структурных вопросов. Первое - это то, что ряд отраслей оказались в зоне риска, так сказать, за красной чертой.

Это те отрасли, где за период последних двух лет произошло наибольшее сжатие рынка: автопром, железнодорожное машиностроение, строительство, легкая промышленность.

По этим секторам правительство разработало специальные антикризисные программы и их реализует. Но мы понимаем, что антикризисные программы - это только временная мера, нужны стратегические решения.

Мы не решили проблему бюджетного дефицита. Мы оказались от точки равновесия при сохранении ненефтегазового дефицита в районе 10% ВВП. Мы ставили задачу до кризиса 2008 года его снизить до 3-5%, тогда у нас было где-то 5-7%, в кризис он резко подскочил. Правительству не удалось его снизить.

Нам придется эту проблему решать. Потому что если дефицит останется таким, то при сохранении цен на нефть на уровне $40-50 за баррель мы будем проедать наши резервы с той или иной скоростью. Для того чтобы из этой ситуации выйти, дефицит нужно сократить. Это задача будущего.

Третье. Мы достигли этой точки равновесия с существенным увеличением количества бедных. Количество граждан с доходами ниже прожиточного минимума сейчас составляет 13% населения, до кризиса было 10%.

Мы получили дополнительно 3%, а это почти 5 млн новых бедных людей, которые оказались за чертой прожиточного минимума.

И это очень серьезная проблема. Все эти проблемы нам придется решать в будущем. И для того, чтобы их решить, а на это потребуется насколько лет, нам нужен прирост ВВП.

При сохранении ВВП примерно на одном и том же уровне нам придется решать эти проблемы, перераспределяя ресурсы, а это всегда очень болезненно и очень сложно, даже не всегда возможно. Когда у вас рост в 4%, то в абсолютном показателе это порядка 4 трлн рублей прироста.

Такой прирост дает некоторое пространство для возможного маневра и для финансирования решения проблем не только через бюджет, но через все экономические механизмы.

В целом в элитах есть представление о том, что, во-первых, без экономического роста проблемы для нас станут трудноразрешимыми или разрешимыми с большими издержками; во-вторых - достичь экономического роста возможно, хотя рецепты здесь достаточно разные у разных людей. Устойчивого экономического роста можно достичь через два-три года.

- Какие источники экономического роста вы видите?

- Если говорить о моих представлениях, у нас есть резервы, которые достаточно хорошо видны. Первый связан с производительностью труда на крупных и средних предприятиях. У нас производительность труда на крупных и средних предприятиях отстает от европейского уровня по разным отраслям примерно в 1,5-2 раза.

При этом у нас есть предприятия, которые являются одними из лучших в Европе. В нефтепереработке, химической промышленности, авиапроме, можно говорить о разных отраслях. Выйти на темпы повышения производительности труда в течение пяти-семи лет на 5-6% абсолютно возможно, но для этого нужно решить ряд вопросов.

Первое. Нужно мотивировать предпринимателей этим заниматься. Для этого у нас труд должен постепенно дорожать. Этот труд должен эффективно замещаться основными фондами. Если у вас очень дешевая рабочая сила, то повышать производительность труда вам не нужно. Нужна конкуренция. Новый уровень конкуренции, не такой, как сейчас. Очень важно иметь доступ к технологическим и финансовым ресурсам.

Второе. Очень важно иметь гибкий рынок труда. Мы к этой работе приступили в части, связанной с профессиональными стандартами, она на это и нацелена, но здесь мы еще даже середины не достигли.

Наконец, третье, что очень важно, - у нас сегодня очень большая избыточная скрытая занятость на производстве. Вот тот низкий уровень безработицы, которым мы гордимся, у него есть оборотная сторона. Это низкая эффективность и высокие издержки, которые есть сегодня в промышленности. И которые препятствуют и обновлению промышленности, и росту производства.

Для того чтобы решить эту проблему, нужно развивать малый бизнес, который сможет абсорбировать тех, кто будет высвобождаться с крупных и средних предприятий. Этот процесс идет и сейчас, но он идет достаточно стихийно, и большая часть тех, кто высвобождается, попадает не в малый и средний бизнес, а в теневой сектор. Вот эти процессы нам нужно сделать и более прозрачными, и более интенсивными.

Если мы добьемся того, что на крупных и средних предприятиях производительность труда будет расти, то мы автоматически получим рост в размере выше 3%, потому что повышение производительности труда тянет за собой рост реальной заработной платы, а рост заработной платы тянет за собой потребление. Потребление - это больше половины ВВП.

Второй ресурс, который у нас есть, - это ресурс, связанный с экспортом продукции высокой степени переработки. Есть расчеты, которые делали эксперты, которые показывают, что у нас машиностроительный экспорт занижен по отношению к тому уровню технологического развития, который сегодня имеет Россия, примерно в три раза. У нас сегодня доля машиностроительного экспорта в продукции машиностроения составляет примерно 11%.

По моделям, основанным на сопоставлении с другими странами, она должна составлять порядка 35-40% при том уровне развития, который мы сегодня имеем. Почему этого не происходит? Прежде всего потому, что мы только начали создавать систему поддержки экспорта. У нас нет предэкспортного кредитования, у нас пока неэффективна система торгпредств. Система РЭЦ сформировалась только в начале этого года.

Формы поддержки экспорта тоже требуют совершенствования и расширения масштабов. Этот ресурс, как показывают расчеты, может дополнительно дать до 1% роста ВВП.

Есть один ресурс, который правительство активно разрабатывает вместе с Агентством стратегических инициатив в рамках Национальной технологической инициативы, – это новые рынки. В силу имеющихся мощных технологических заделов Россия по целому ряду направлений может занять очень высокие, если не лидирующие позиции в мире. Это беспилотники в трех средах, это нейросети, это цифровизация производства и потребления. Такие возможности есть, они просчитаны. Это тоже в обозримом будущем может дать до 0,5% ежегодного дополнительного роста.

- Насколько удалось использовать преимущества, которые российская промышленность получила в результате девальвации? Как бы вы оценили режим свободного плавания рубля, который ввел ЦБ? И есть ли риски, что на каком-то горизонте при росте цен на нефть российская экономика этого преимущества лишится?

- Я могу сказать так, переход к плавающему курсу был, конечно, совершен форсированно. Он явился ответом наших монетарных властей на ту ситуацию, которая сложилась в макроэкономике к концу 2012 года. Состояние платежного баланса в то время было таково, что девальвация рубля была практически неизбежна. Об этом говорили, и это было видно.

Те инструменты, которые были в распоряжении ЦБ, в силу объективных и субъективных причин не сработали. Именно поэтому в конце 2014 года был совершен такой резкий переход к одновременной девальвации рубля и резкому повышению ключевой ставки, которое вызвало шоковое состояние в экономике.

Моя позиция состоит в том, что на тот момент это было единственное возможное решение, потому что любая другая альтернатива привела бы к тому, что мы бы пришли к тому же самому, только без золотовалютных резервов. Но, выиграв время, конечно, надо оглядеться и посмотреть, что у нас недоделано.

Дело в том, что переход к плавающему курсу в условиях зависимости экспорта от ограниченного круга товаров создает значительные риски в экономике. Колебания рубля стали значительно больше, чем они были раньше при квазиплавающем курсе, когда у вас был валютный коридор.

Колебания рубля означают, что если у вас в экономике есть импортные составляющие – комплектующие, сырье, оборудование, – то у вас инвестор с очень большим трудом может просчитать эффективность своих вложений.

Как этого избежать. Для этого нужно иметь широкий спектр инструментов, которые позволили бы эти риски снизить. Пока у нас таких инструментов нет. Или они неразвиты, или они очень дорогие. В целом мы сейчас опаздываем с созданием инструментов хеджирования валютных рисков.

Переход к плавающему валютному курсу означает переход к управлению денежно-кредитными процессами через процентные ставки, таргетированию инфляции через процентные ставки.

У нас из пяти классических каналов влияния процентных ставок на макроэкономику, каналов трансмиссии три отсутствуют, а два не работают. В частности, это влияние процентной ставки на проценты для конечных заемщиков, параметры фондового рынка, балансы заемщиков и уровень рисков.

Я хочу констатировать, что еще предстоит сделать очень много, чтобы эти механизмы заработали. К сожалению, наша денежно-кредитная сфера после освобождения рубля оказалась не вполне управляемой.

Эта неуправляемость усиливается сложным состоянием банковской системы из-за недостаточности капитала. Это то, с чем ЦБ сейчас последовательно борется.

Весь этот круг проблем в банковской системе означает, что банковская система в ближайшее время не будет выполнять ту функцию, которую она должна выполнять в экономике, а именно трансформировать сбережения в кредиты и инвестиции.

Она в основном будет занята самой собой, если так можно выразиться. Если к этому добавить высокую закредитованность предприятий, то становится совершенно понятно, что нам в ближайшие два года нужно проделать большую работу по созданию линейки инструментов инвестирования помимо банковского кредитования.

Это система облигаций, система вхождения в капитал, инструменты, связанные с хеджированием рисков, связанных с этими операциями, механизмом хеджирования валютных рисков. Иначе никакого инвестиционного роста мы просто не получим.

- Высокий уровень процентных ставок в экономике является одной из самых острых тем в экспертной дискуссии. Эксперты Столыпинского клуба (одной из экспертных групп, которые готовили предложения к заседанию у президента) предлагают использовать для снижения ставок денежную эмиссию, увеличение дефицита и государственного долга. Насколько такие меры могут помочь экономике?

- Я с некоторой опаской отношусь к такого рода идеям, потому что, на мой взгляд, они не до конца завершены, не до конца додуманы. Дело в том, что нельзя упрощенно думать, что если ЦБ снизит ключевую ставку до уровня 5-6%, то автоматически ставки для конечного заемщика тоже пойдут вниз.

Уровень ставок определяется не только ключевой ставкой, но и рисками, которые накоплены в экономике. У нас за последние несколько месяцев существенно возросла доля плохих долгов в кредитном портфеле у банков. Ситуация здесь осложняется. Она не критическая, никакого алармизма у меня нет, но тем не менее она является достаточно острой.

Проблема высоких процентных ставок - это не только и не столько проблема цены ресурсов для банковской системы, но это и проблема рисков, которые несет банковская система и которые банки закладывают в процентные ставки, образуя резервы и оценивая вероятность возврата кредитов того или иного заемщика.

Сегодня у первоклассного заемщика нет проблемы получить кредит на приемлемых условиях. Банки с удовольствием ему дадут кредит. Сегодня банки с удовольствием купят облигации, которые выпускает Минфин, потому что им не хватает надежных инструментов вложения ресурсов.

Есть еще один момент. Он связан с бюджетным дефицитом. Последние два года банковская система работала в условиях недостатка ликвидности, так называемого структурного дефицита ликвидности. Это значило, что ЦБ мог с помощью своих процентных ставок достаточно эффективно влиять на политику банков. Но в этом и особенно в следующем году есть высокая вероятность, что мы от структурного дефицита перейдем к структурному профициту.

Это связано с тем, что мы начинаем достаточно быстро тратить деньги из резервного фонда, а это, естественно, сопровождается эмиссией. Причем эта эмиссия может составить 1,5-2 трлн рублей. Это очень большая сумма для денежного предложения. Эта ситуация еще больше ослабит влияние ключевой ставки на поведение банков. Банки столкнутся с тем, что ликвидность некуда будет девать.

Это реальные проблемы, с которыми нам предстоит бороться, они накладываются на политику плавающего курса. Они сужают возможности для ЦБ маневрировать в условиях изменяющейся конъюнктуры. Но такова наша реальность.

- То есть к предложениям, связанным с дополнительной эмиссией, нужно относиться с большой осторожностью.

- Совершенно так. Нам и так сейчас предстоит столкнуться с большой эмиссией, увеличением ликвидности, поэтому те предложения, которые выдвигают наши коллеги из Столыпинского клуба, они как минимум несвоевременны.

- Многие российские предприятия имеют на своих счетах избыточные свободные средства, которые они не хотят инвестировать. С чем это явление связано и как его можно преодолеть?

- Это связано с рисками и неопределенностью доходов, которые инвестор может получить от своих вложений, а также с нехваткой доступных инструментов хеджирования этих рисков. Это связано с тем, что рынки не растут, находятся в ситуации стагнации.

- О каких инструментах хеджирования рисков идет речь?

- Это свопы, опционы. Специалисты все эти инструменты хорошо знают. Их надо создавать, надо внедрять. Это рыночные механизмы. А второй механизм - это государственные гарантии. Я считаю, что мы очень сильно недооцениваем этот механизм. Минфин всячески препятствует тому, чтобы гарантии играли сколько-либо заметную роль на инвестиционных рынках, может быть, за исключением оборонопромышленного комплекса.

- В каком объеме механизм государственных гарантий можно увеличить?

- Я думаю, что реальный объем дополнительных гарантий - 100-200 млрд рублей.

- Вы были одним из авторов идеи использования средств Фонда национального благосостояния для значимых проектов. Как бы вы оценили эффективность использования этого механизма, удалось ли идентифицировать действительно значимые проекты? И согласны ли вы с теми экспертами, которые предлагают продолжить "распечатывание" ФНБ?

- Результат еще только будет. Есть проекты, в которых использование средств ФНБ оказалось очень уместным. Это такие проекты, как "Ямал СПГ". Он бы просто не состоялся. Он движется только благодаря тому, что там используются средства ФНБ. Это проект компании "Сибур", связанный с развитием производства полимеров в Тобольске.

Я считаю, что мы можем довести до ума проект Центральной кольцевой автомобильной дороги. Я думаю, что это очень важный проект не только для Москвы, но и для Центральной России.

Несколько более сложная ситуация сейчас с проектом БАМ - Транссиб, но я считаю, что мы все равно пойдем в эту сторону. После того, как мы заморозили пенсионные накопления, у нас нет сейчас другого ресурса для коммерческой реализации длинных проектов.

Другое дело, что пока мы не решили проблему ненефтегазового дефицита бюджета, деньги ФНБ нам надо экономить всеми средствами. Такова позиция президента. Он очень осторожно дает разрешение на использование средств ФНБ. Каждый такой проект проходит через президента. Как значимый инструмент, который мог бы оказать системное влияние на экономику, я бы его не стал рассматривать. Но точечно, я считаю, этот механизм использовать можно.

Если цены на нефть стабилизируются на уровне $40, то я думаю, что еще 50-100 млрд из ФНБ мы могли бы потратить абсолютно безболезненно. Тем не менее, пока над нами висит ненефтегазовый дефицит, я бы очень осторожно относился к использованию средств ФНБ.

- Каковы перспективы снижения ненефтегазового дефицита?

- Они есть. Более того, мы будем вынуждены это делать. Это задача небыстрая. Есть горячие головы в Минфине, которые предлагают решить эту проблему за два-три года. Я считаю, что пять-семь лет нам нужно будет снижать этот дефицит. Безопасный уровень – тот, который был до 2008 года, это 3-5%, то есть в два раза где-то.

- В последнее время часто обсуждается тема развития малого и среднего предпринимательства. Как она соотносится с теми задачами, о которых вы говорите?

- Нам нужно понимать, что мы не сможем обеспечить повышение производительности труда без развития малого и среднего бизнеса. При том демографическом прогнозе, который у нас есть сегодня, и 4% росте экономики, повышение производительности труда на 5-5,5% в год на горизонте 2021-2025 год будет означать, что к 2025 году у нас будет высвобождено 3,5 млн человек.

Это довольно много: 10% всех наемных работников. Это та величина, которая должна уйти в сектор малого и среднего предпринимательства. Тогда мы получим баланс, тогда у нас безработица не вырастет, а останется в пределах 5,5-6%. А если мы этого не сделаем, то упремся в социальные ограничения. У нас начнет расти уровень безработицы.

Есть еще такой нюанс. К сожалению эта тема вообще не обсуждается, но повышение пенсионного возраста создает дополнительную нагрузку на рынок труда. Если говорить о выходе на 65 лет к 2025 году, то это порядка 4-5 млн мужчин и столько же женщин. Это около 10 млн человек. У нас и так избыточная занятость. Мы же не можем этих людей оставить без зарплаты и без пенсии одновременно. Значит нужно создать механизмы, которые позволят им заместить пенсии. Часть из них работает, особенно женщины, среди них занятость в этом возрасте больше, чем у мужчин. Тем не менее нужно будет думать и в эту сторону. Это создаст дополнительные требования к развитию малого и среднего предпринимательства.

- А повышение пенсионного возраста неизбежно?

- Я не считаю, что оно неизбежно. Можно делать это достаточно мягко, но альтернатива повышению пенсионного возраста - это повышение платежей в Пенсионный фонд со стороны бизнеса или со стороны населения.

Когда задумывалась пенсионная реформа, она задумывалась на трех началах. Первое – это стимулировать людей добровольно дольше работать, второе – с помощью введения баллов более адекватно привязать пенсию каждого человека к его накопленному трудовому капиталу и прошлому заработку, и третье – обеспечить большую стабильность и сбалансированность Пенсионного фонда.

Предполагалось, что трансферты из бюджета будут идти только льготникам. Поскольку у нас остаются льготные категории пенсионеров, которые раньше выходят на пенсию, либо имеют какие-то льготы по пенсии, то трансферты будут направляться только на выплаты этим категориям. А общего трансферта на сбалансированность просто не будет.

Но поскольку это в условиях сокращения реальной заработной платы привело бы к тому, что пенсия стала бы сокращаться, было принято решение, абсолютно правильное, пока привязать пенсию к инфляции и оставить трансферт на общую сбалансированность.

В результате мы что получили. С одной стороны, у нас темпы увеличения пенсии стали существенно отставать от темпов удорожания жизни пенсионеров. Когда мы начинали пенсионную реформу, у нас соотношение средней пенсии и прожиточного минимума пенсионера составляло 1,9, и мы хотели выйти на три раза и даже больше.

А в результате вместо роста оно у нас стало падать. Сейчас вышло на уровень 1,5 раза.

С другой стороны, мы не решили проблему сбалансированности. У нас до начала пенсионной реформы трансферт составлял примерно 1,9 трлн рублей. Это 2,9% ВВП. Сейчас он у нас 1,8 трлн рублей.

Ольга Юрьевна Голодец говорит, что это другие рубли, что надо учитывать инфляцию, что если бы не было пенсионной реформы, то было бы еще хуже. Она посчитала, что 1 трлн или даже 1,5 трлн рублей мы сэкономили таким образом. Это все правильно, но все равно то, что осталось, - это все равно очень много.

Поэтому когда коллеги говорят про пенсионный возраст, речь идет прежде всего о том, чтобы обеспечить большую сбалансированность Пенсионного фонда. Но здесь возникает другой вопрос. Что делать с людьми, которые попадают в эту вилку? Таких людей будет по расчетам экспертов порядка 10 млн человек. Это очень серьезная проблема. Особенно в условиях, когда мы стоим перед скачком производительности труда в мире, и сами должны повышать производительность труда как одного из источников экономического роста. Я когда слушаю рассуждения про повышение пенсионного возраста всегда задаю вопрос, а что вы будете делать с этими гражданами? Как они жить-то будут?

- Вы говорили, что финансирование экономики может идти не через банковскую систему, а через другие каналы. Насколько эти каналы способны обеспечить необходимый ресурс для инвестиций?

- Я считаю, что возможности здесь большие. У компаний есть большие свободные финансовые ресурсы. Прежде всего таким ресурсом является прибыль, которую получили сырьевые компании от девальвации. Но она сегодня практически заморожена, потому что механизмов перераспределения прибыли в экономике практически не существует. Или они очень слабые.

Ни фондовый рынок не работает, ни банковский рынок не работает. Система облигаций находится в зачаточном состоянии. С вхождением в капитал тоже есть проблемы. Это все предстоит сделать. Такая задача была поставлена президентом в послании, в части облигационного рынка и выравнивания налоговых условий для того, чтобы сделать вложения в облигации выгодными.

Сегодня более выгодно вкладывать в депозиты. Нужно создать механизмы гарантий, которые позволят первоклассным заемщикам использовать облигационные инструменты. Возможно, ЦБ пойдет на то, чтобы расширить использование этих облигаций, как инструментов залоговой массы при рефинансировании тех операций, которые осуществляет ЦБ. Там есть над чем работать.

- Каков потенциал этого рынка?

- Я считаю, что в значительной мере облигации могут заменить банковское кредитование. Потенциал очень большой. Важна альтернатива. В ближайшее время существенного использования банковской системы для кредитования экономики, тем более кредитования долгосрочного не будет. Банковская система находится в состоянии, когда она просто не может это обеспечить.

- В этой ситуации как вы видите роль институтов развития?

- С моей точки зрения есть две ниши институтов развития, которые никакие другие институты не могут заполнить. Первая ниша - это то, где работал ВЭБ долгое время, это ниша проектного беззалогового финансирования. Банки, которые привлекают ресурсы населения и предприятий, у них требования к управлению рисками, к уровню рисков существенно выше, чем у институтов развития, которые распоряжаются бюджетными деньгами, вложенными в капитал и займами с рынка.

Именно поэтому было принято решение, чтобы Внешэкономбанк был выведен из-под нормативов ЦБ. Это позволило ВЭБу выдавать долгосрочные кредиты на принципах проектного финансирования, когда залог создается в ходе реализации самого проекта.

Например, строится цех. Вот этот цех становится залогом, пока заемщик не вернул деньги в институт развития.

Так или иначе, банковская система не может сегодня эту нишу заполнить. То, что у нас ВЭБ сегодня перестал работать, и фактически оказался в той ситуации, в которой он находится, создает большую брешь в инструментах реализации инвестиционных проектов. ВЭБ был единственным институтом, который осуществлял в крупных масштабах проектное финансирование, кредитование на проектной основе.

То, что случилось с ВЭБом, - это, с моей точки зрения, отчасти следствие ошибок менеджмента, они известны. Но прежде всего, это произошло из-за того, что ВЭБ выполнял несвойственную ему функцию, он стал банком плохих долгов, которые были заведомо невозвратны.

Классический пример - это Олимпиада, но был еще целый ряд таких проектов. И в кредитном портфеле ВЭБа такие проекты сегодня составляют основную часть. Именно они и создали проблему. Вторая составляющая - это санкции, которые отрезали ВЭБ от внешних рынков.

Есть ниши, в которых институты развития крайне необходимы. Это ниши, связанные с венчурным финансированием, ниши, связанные с поддержкой специальных программ. Таких как, например, программа специнвестконтрактов, которую реализует Минпром.

- Останется ли ВЭБ основным институтом развития?

- Все в правительстве считают, что ВЭБ должен остаться институтом развития. Есть разные представления о модели того, как это должно выглядеть. Сейчас это все будет обсуждаться. Новое руководство ВЭБа уже практически подготовило новую стратегию. Я думаю, на одном из ближайших заседаний наблюдательного совета они должны ее показать. Я должен сказать, что нынешняя команда действует достаточно эффективно. Основные проблемы 2026 года им удалось закрыть.

- В чем заключается цель создания проектного офиса при правительстве?

- Сегодня в правительстве есть две модели создания проектного офиса. Одна модель задумывается по образу того, что было сделано в Великобритании при премьер-министре Тони Блэре. Это структура, которая должна внедрять проектные подходы в работе самих министерств.

Вторая модель состоит в том, что это должна быть структура, которая должна вести некоторое количество межведомственных крупных проектов, заниматься их мониторингом и поддержкой, чтобы обеспечить их эффективную реализацию. Например, БАМ - Транссиб. Это же не проект РЖД, там много что завязано: и машиностроение, и металлургия.

Или проект поддержки малого предпринимательства, или поддержки экспорта.

Пока еще идут дискуссии, к какому варианту склоняться. Я думаю, что к какому-то берегу мы прибьемся. Во всяком случае мои разговоры с руководителем правительства, с вице-премьером Игорем Шуваловым, показывают, что выкристаллизовывается уже некоторое понимание. Мы встретимся с председателем правительства, потом пойдем к президенту. Я сторонник второй модели.

- Когда этот проектный офис может заработать?

- Проектный офис мог бы заработать уже точно к концу года. Есть достаточно четкие представления о том, как он должен быть устроен.

- Какие проекты могли бы стать пилотными?

- Есть порядка полутора десятков проектов, которые нужно запустить в первую очередь. Это как раз проекты, связанные с реализацией "майских указов". К их числу точно относится тема моногородов, тема поддержки экспорта, тема развития малого и среднего предпринимательства.

Проектный офис должен выполнять несколько функций. В первую очередь методическую. У нас часто за проект выдают свою текущую деятельность. Тогда теряется смысл. Есть четко очерченные ниши проектной деятельности. В первую очередь проектный офис должен создать методические основы этой деятельности, то есть обучить людей, которые будут этим заниматься, чиновников, которые находятся в структурах министерств, служб, в регионах.

Вторая функция - он должен обеспечить отбор проектов, их формирование и реализацию. Третья функция очень важная - это функция мониторинга и контроля. В нашем управлении совершенно отсутствует культура работы с отклонениями от целей, а смысл проектного управления в значительной степени в этом.

Если вы фиксируете какие-то цели, вы со 100% вероятностью в них не попадете. Либо перелетите, либо не долетите. И самое главное, что должен делать проектный офис, – это определять, что нужно делать в таких ситуациях.

Может, и не надо долетать до нее, может, надо направить дополнительные ресурсы или исправить систему мотивации, а может быть, надо вообще проект закрыть, потому что неэффективно ресурс используется. Это ежедневная работа.

- Насколько тяжелым было решение о выплате в бюджет дивидендов компаний с государственным участием?

- Это было очень тяжелое решение для компаний. 50% дивидендов - это все равно что 50% налога на прибыль. Все компании платят 20%, а государственные - 50%. Не везде понятно, как компании будут адаптироваться к этому решению.

Например, есть проблемы в Роскосмосе. Но это вынужденное решение. Что касается "Роснефти", то решение о выплате 35% было адекватным. Это оптимальное решение для компании. Здесь нет нарушения принципа (о выплате 50%), потому что "Роснефть" - формально не государственная компания.

"Роснефть" принадлежит "Роснефтегазу". В целом, если было бы принято решение перечислить "Роснефтегазу" 50% прибыли "Роснефти", то это создало бы "Роснефти" определенные проблемы с реализацией инвестиционной программы. 35% в принципе не создает, нормальная величина. Поджались.

- Насколько, по-вашему,  сработали существующие механизмы поддержки отраслей промышленности и нужны ли новые механизмы?

- Есть программы поддержки отдельных отраслей, которые оказались в сложной ситуации. Их немного. Главная по объему поддержки – это автомобильная промышленность, где конъюнктурные проблемы совпали со структурными проблемами. У нас в автомобильной промышленности есть избыточные мощности. Основные решения в отрасли принимались исходя из предположения, что рынок будет составлять не менее 4 млн автомобилей в год.

В принципе это, наверное, правильно при том размере парка, который есть в стране, но пока мы имеем 2 млн, а в последнее время 1,3-1,5 млн. Для таких объемов мощности в отрасли избыточны.

Однако благодаря девальвации возникла реальная возможность сделать российский автопром площадкой для экспорта. Иностранные компании, которые сюда зашли, такие возможности рассматривают. Технологии и качество, которые есть здесь, ничуть не уступают западным.

Для того, чтобы этого достичь, нам нужно решить вопросы с поддержкой экспорта и логистикой. Эти проблемы решаемы.

В других случаях речь идет о линейке инструментов, которая позволит развивать те направления промышленности, которые мы считаем эффективными. Сегодня упор сделан на импортозамещение, создание групп производств, которые можно развивать у нас в стране в силу того, что на эту продукцию есть большой спрос.

Такие инструменты созданы, например, существуют специнвестконтракты. По ним большие есть инвестиционные льготы, гарантия сбыта продукции через госзакупки.

В перспективе у нас с 2019 года должна начаться очень серьезная поэтапная технологическая модернизация тяжелых отраслей, в первую очередь химической, нефтеперерабатывающей и нефтяной промышленности, в соответствии с ужесточающимися экологическими требованиями.

Было бы очень здорово, если бы внедрение этих технологий происходило бы на основе российского оборудования. Министерство промышленности занимается подготовкой перечня такого оборудования.

Дальше возникнет вопрос создания площадок, производств в России. И это тоже потребует инструментов поддержки.

Основная проблема сейчас – это не поддержка промышленности, а создание механизма для реализации промышленной политики, связанной с развитием отдельных производств, которые составят основу для промышленного роста в будущем.

Вопрос не в том, чтобы кого-то простимулировать деньгами, вопрос в том, чтобы создать условия и мотивацию у компаний вести себя определенным образом, например, активнее привлекать иностранные технологии, локализовывать производство, развивать производство компонентной базы. В распоряжении регулятора должны быть инструменты, которые могут эффективно стимулировать компании к подобного рода действиям.

В том числе речь идет о субсидировании процентных ставок, субсидировании НИОКРов, дополнительная поддержка экспорта, налоговые меры. Это то, что применяется во многих странах мира, может применяться и у нас.

Минфин со скрипом, но идет на расширение спектра налоговых льгот в целях промышленной политики. Эта линейка инструментов за последние два года существенно возросла. Ее надо эффективного использовать.

Беседовал Глеб Брянский