Последняя работа в кино российской актрисы Юлии Высоцкий, супруги Андрея Кончаловского, — в его фильме "Рай". Картина была только что удостоена "Серебряного льва" Венецианского кинофестиваля, на котором состоялась премьера. Черно-белая лента повествует о судьбах трех людей в последний год Второй мировой войны: русской эмигрантки во Франции Ольги, участвовавшей в Сопротивлении и арестованной за укрывательство еврейских детей; француза-коллаборациониста Жюля и немецкого офицера СС Хельмута. Большая часть действия картины происходит в нацистском концлагере, куда попадает Ольга. По признанию режиссера, его фильм не о холокосте, а о "природе зла". О том, как проходили съемки, о Кончаловском и о том, как Высоцкая покорила Венецию, она рассказала в интервью ТАСС.
— Юлия, это самая сложная роль в вашей карьере?
— Нет. Это не самая сложная роль в моей карьере. Она непростая, конечно, но, я думаю, что театр от тебя требует больше. Возможно, кино и театр в моей работе взаимно дополняют друг друга, но не могу сказать, что эта роль была сложнее, чем в "Вишневом саду" или "Дяде Ване". Конечно, как любой "последний ребенок", эта роль кажется самой любимой на данный момент.
— Что было самым сложным, не считая стрижки волос (режиссер распорядился остричь Юле волосы "под ноль", и для нее, по собственному признанию, это было неожиданностью на съемках)?
— Многие моменты в этой картине требовали нервного напряжения. Тяжело было находиться в ней все это время. Даже когда я спала ночью или пила утренний кофе, я была там (в роли). Это был бесконечный процесс, и, наверное, его продолжительность и стала самым сложным. Я подозреваю, что люди, которые находились вокруг меня, не очень понимали, что происходит. Тогда я не отдавала себе отчет, но сейчас мне ясно, что все это время со мной было непросто. Но это был единственный способ добиться правдоподобия. Если бы я полностью превратилась в свой персонаж, то сейчас находилась бы, наверное, в сумасшедшем доме. Нет, я была сама собой, но эта история позволила вытащить из глубин души на поверхность что-то очень личное, глубоко запрятанное во мне, и, возможно, я бы предпочла, чтобы это что-то оставалось там, но по-другому этот фильм делать было нельзя.
— Вы что-то поняли о себе в процессе работы?
— Да. Я очень слабая. Я не знаю, как я повела бы себя в той ситуации (в которой оказалась героиня). И я не знаю, пошла бы я в газовую камеру и смогла ли я признать, что делаю это не для тех детей, не для той женщины (вместо которой отправляется на смерть. — Прим. ТАСС), но делаю это, потому что потеряла смысл жизни. А она (Ольга) признается: нет любви, нет жизни. Отчаяние. Проблема в том, что человек обладает невероятной способностью приспосабливаться к любой ситуации. Ты в концлагере — и через два месяца уже не представляешь другой жизни. Это как дети. Родители могут быть жестокими с ребенком, а он говорит, что его мама самая лучшая на свете, и переубедить его невозможно. Потому что только так, с этим убеждением он может выжить. То же самое, когда мы вырастаем. Если только представить себе и осознать весь кошмар ситуации в концлагере, я думаю, большинство умерли бы от разрыва сердца. Но люди продолжали там жить. Я открыла страшные вещи в этой жизни: там была своя иерархия, не всех брили налысо, процветала торговля сигаретами, там был черный рынок. Они жили в этих условиях и выстраивали там свой мир. И я не знаю, на что я была бы там способна. Хотя нам всем хочется думать о себе — "я хороший". Ольга там выживала, особо не задумываясь. Она оказалась без ботинок и в первый удобный момент, когда смогла, она сняла их с другой (только что умершей соседки).
— Вы всегда или почти всегда работаете вместе (с Кончаловским). Было ли в этом фильме что-то от вас, какая-то идея? Вы как-то повлияли, добавили какой-то штрих или это только актерская работа?
— О, это вы должны спросить у него (режиссера). От каждого человека, которого он встречает, он готов взять что-то. Как все великие люди. Без зазнайства, мол, это только мое. Все, что делается, основано на наблюдениях, на "заимствованиях", взаимопроникновении. Так что все участвуют в процессе. Я думаю, любая работа должна основываться на обсуждении. Сложно создать что-то, если один из участников все время только соглашается: "Конечно, маэстро, только так, как вы говорите". Нет. Нужно спорить. И надо даже ошибаться при этом. Важно и для тебя, и для твоих партнеров найти способ убедить. Важно, чтобы кто-то тебе сказал, что ты ошибаешься. Только тогда приходишь к истине. Нам нравится эта игра, это касается и театральной сцены.
— Как Ольга относится к Хельмуту — ненавидит?
— Хельмут — самый страшный человек, потому что он привлекателен. И дело не во внешности, он — хороший. Он все делает правильно: хорошо обходится со своей прислугой, помогает избежать ареста женщине, которая только на четверть еврейка (потому что его об этом просит сосед — она заботится о больном брате, который без нее не выживет. — Прим. ТАСС), он благородно ведет себя с Ольгой и своим другом детства (который в ужасе войны становится горьким пьяницей. — Прим. ТАСС), он добросовестно относится к своей задаче раскрыть хищения руководства лагеря и карает начальника лагеря (отпетого мерзавца и душегуба. — Прим. ТАСС). Он хороший, но он зло, и Ольга видит это. Но она не любит его не потому, что он зло, а просто не любит и все. Она просто пытается спастись. Но он для нее ничего не значит, как ничего не значила одна их ночь во Флоренции (после которой Хельмут долгие годы сохраняет чувство влюбленности). Он ее не интересует. А он романтик-идеалист, влюблен в эту сумасшедшую русскую. Но она никогда не была влюблена в него.
— У вас будет роль в новом фильме о Микеланджело (следующая картина, которую планирует снимать Кончаловский с участием итальянских продюсеров, одним из которых готов стать Микеле Плачидо. — Прим. ТАСС)?
— Нет, боюсь нет. Он (Кончаловский) не хочет актеров в этом фильме. Сценарий замечательный! Будем надеяться, что фильм будет сделан. Но уже сценарий — это произведение. Если вы когда-нибудь читали сценарии Бергмана, это само по себе хорошая литература. Уже сценарий создает образ внутри тебя и ты сам создаешь собственный фильм. Я могу говорить о нем (Кончаловском) без конца. Я бы могла быть его лучшим критиком. Для того чтобы анализировать персонаж, режиссеру нужно его любить. То же самое с критиком. Нужно видеть как недостатки, так и сильные стороны. Если вы не любите то, что оцениваете, результата не будет никакого.
— Значит, вы любите своих персонажей?
— Конечно. В русской драматической школе учат, что при подходе к персонажу ты должен выбрать, быть его обвинителем или адвокатом. Я считаю, что всегда надо быть на стороне твоего персонажа. Нужно быть убежденным в его правоте.
— В фильме все кажется очень правдивым, как это достигалось?
— А у нас на съемках не было бутафории, все было настоящим: шампанское, серебряная посуда; в сцене, где Хельмут пьет горячий шоколад с круассаном, был настоящий горячий шоколад, а герой Якоба пил настоящий бренди. Мы очень много сняли, не все сцены вошли.
— Где проходили съемки?
— По большей части в Москве. "Французские" сцены — в Нюрнберге. В Крыму снимали Тоскану. Концлагерь тоже снимали в Москве. Нашли заброшенный барак, и почти шесть недель там работали декораторы.
— А как снимались монологи (каждый из героев сам от первого лица рассказывает свою историю, и эти монологи, снятые статичной камерой, органично дополняют действие. — Прим. ТАСС)? Они были потом смонтированы из отдельных отрывков?
— В один день на это уходило четыре часа, в другой — шесть. Нам задавалось множество вопросов, самых простых, о детстве, и хотя был текст, мы очень много импровизировали и знали, что должны были импровизировать, рассказывая о своем персонаже. И никогда не звучало: "Стоп. Снято". Мы не останавливались, мы продолжали снимать сцену и никогда не знали, когда будет конец.
Беседовала Вера Щербакова