"Паяцы" — самая известная опера в творчестве итальянского композитора Руджеро Леонкавалло и одна из самых популярных во всем мировом репертуаре. На Камерной сцене Большого театра новое прочтение ей подарил немецкий режиссер Ханс-Йоахим Фрай. Постановщик обратился к эстетике немого кино: действия разворачиваются на съемочной площадке, а образы героев вдохновлены персонажами Чарли Чаплина, Бастера Китона, Оливера Харди, Стэна Лорела и других звезд начала XX века. Редактор раздела культуры ТАСС Дарья Шаталова побывала на предпремьерном показе и рассказала, чего ожидать от спектакля.
Оперу "Паяцы" Руджеро Леонкавалло создал в 1892 году по собственному либретто. Ее персонажи — артисты передвижного театра, конфликт между которыми вспыхивает не только на сцене, но и за ее пределами. По сюжету актеры играют перед крестьянами комедию масок, и Канио, хозяин труппы, прямо во время представления из ревности убивает свою жену Недду и ее любовника Сильвио.
"Паяцы" принято считать одной из жемчужин веризма — реалистического направления, которое возникло в итальянской культуре в конце XIX века. Его задачей было отразить правду жизни: в первую очередь, рассказать о проблемах бедных людей — простых горожан, сельских жителей, богемы, утратившей иллюзии. На первый план в таких произведениях выходят бушующие, часто низменные чувства, страсть и экспрессия. Музыка вторит боли героев, поэтому и знаменитую арию Канио "Смейся, паяц" (Vesti la giubba) точнее всего можно охарактеризовать как душераздирающую.
Разглядеть за костюмами души
Поскольку "Паяцы" — сверхпопулярная опера, от современного режиссера она требует креативности: чтобы выделиться на фоне многочисленных версий, где все еще пестрят костюмы Коломбины, Арлекина и Пьеро с выбеленными лицами. Ханс-Йоахим Фрай заметил, что на рубеже XIX и XX веков стал развиваться не только веризм, но и кинематограф, поэтому перенос действий в эпоху немого кино показался ему органичным. Провел постановщик и смысловую параллель: как "Паяцы" строятся на контрасте трагедии и комедии, так и черно-белое даже боль и падения показывает через комическую призму.
В целом концепция, при которой сцена театра превращается в съемочную площадку, не новая: есть десятки, а может, и сотни таких постановок (тех же "Паяцев" в 2023 году в Марийском театре оперы и балета играли в декорациях кинопавильона, правда современного). Тем не менее образ Чарли Чаплина в произведение Леонкавалло ввели впервые: Фрай отметил, что "вся его жизнь [Чаплина] состояла из переключения от улыбки к печали". Поэтому актер стал как бы символом постановки.
Сильнее всего черты чаплинских героев проявляются в образе Тонио. При этом баритон Дзамболат Дулаев не только носит шляпу-котелок и передвигается забавной мельтешащей походкой, но и напоминает о режиссерской деятельности Чаплина. Фрай отступил от канонического либретто и сделал Тонио не просто актером, а постановщиком "снимающегося" на сцене фильма. В прологе он расставляет камеры, жестами дает указания операторам и статистам.
Мне нужно было просмотреть всю киновселенную Чарли Чаплина. Потому что я смотрел в последний раз Чаплина, наверное, в детстве еще, на кассете отца
Двойственность в образы героев закладывал сам Леонкавалло: у всех действующих лиц оперы есть альтер-эго, которые проявляются, когда артисты разыгрывают комедию. Фрай усилил эту идею, и одному оперному артисту приходится играть сразу несколько персонажей. Так, например, сопрано Элеонора Макарова входит то в образ актрисы Недды, то слепой цветочницы из фильма Чаплина "Огни большого города" (1931), то перевоплощается в красотку в пышной шляпе. При этом переключение из одной ипостаси в другую, переход от чистоты и трепета к страсти и взбалмошности происходит непредсказуемо — так, что за режиссерской мыслью не всегда бывает легко угнаться.
Для Элеоноры Макаровой, солистки Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, исполнение партии Недды — дебют в Большом театре. Перед показом спектакля артистка поделилась своими впечатлениями о том, как ей далась работа над ролью: "Конечно, это все непросто соединить с веризмом, с музыкой Леонкавалло. Потому что веризм — это про эмоции, они больше выражаются в музыке, нежели в пластике". "Надо стоять, петь, чувствовать опору. Но в какие-то моменты это даже помогает. Соединение этой пластики и этой музыки эмоциональной, оно дает больше наполнения", — рассказала Макарова.
Мир размытых границ
Объемные, выполненные в разных оттенках серого декорации делают пространство Камерной сцены еще более компактным, что позволяет зрителям острее воспринимать происходящее. Слом четвертой стены происходит и когда хор появляется прямо в зрительном зале — артисты поют, стоя в дверях, и, конечно, такая близость к публике создает мощный эффект — как звуковой, так и визуальный.
Есть и другие интересные находки: с подачи художника-постановщика Петра Окунева свисающие над сценой светильники оказались шляпами-котелками. А ту самую арию "Смейся, паяц", в которой преданный и взбешенный Канио собирается духом, чтобы выйти на сцену, тенор Аббосхон Рахматуллаев пел в несколько странных декорациях: под проекцией всевидящего ока в треугольнике, будто в масонском храме. То ли это символ того, что тайное становится явным, то ли аллюзия к недоказанной теории о том, что Чаплин был масоном, — неизвестно, и зрителям придется решить самим. Кстати, в этой же сцене герои передают друг другу большой воздушный шар в виде глобуса. Очевидно, это отсылка к фильму "Великий диктатор" (1940), но театралам эта мизансцена, возможно, напомнит эпизод из оперы "Демон" с Дмитрием Хворостовским и Асмик Григорян.
Многоплановость, многозначность, многослойность выступают на первый план — будто бы Фрай хочет сказать: "Здесь все не то, чем кажется". У слепой цветочницы и других персонажей время от времени появляются двойники, а смерть Недды в финале оказывается просто шуткой: Тонио легонько толкает актрису, намекая, что съемки окончены, и та встает — живая и невредимая. В оригинальной версии Леонкавалло опера заканчивается на исключительно трагической ноте.
Располагает к постановке Фрая то, что ему удалость аутентично внести элементы стилистики немого кино. Так, традиционный пролог "Паяцев" предваряет не оркестровая увертюра, а игра тапера (пианиста, сопровождающего немые фильмы). Есть в постановке и несколько цитат из кинокартин: например, когда Тонио признается в своих чувствах Недде, он исполняет танец с пирожками — как делал Чарли Чаплин в "Огнях большого города". А появление Пеппе (Руслан Бабаев) и Сильвио (Азамат Цалити) навевает мысли о дуэте комиков Оливера Харди и Стэна Лорела.
В постановке размыты границы мира кино и театра, событий, якобы прописанных в сценарии и происходящих с героями в их будничной жизни. Так же смешиваются и жанры. Перед показом Ханс-Йоахим Фрай напомнил, что последняя опера Джузеппе Верди "Фальстаф" завершается фугой Tutto nel mondo è burla — "Все на свете — шутка". Он отметил, что хотел бы так же иронично представить "Паяцев".
Дарья Шаталова