Знатокам русской словесности известно: писатель и великий физик Михаил Ломоносов ввёл в неё слово "вещество", реалист и острый социальный критик Салтыков-Щедрин — "злопыхательство", а тонкий психолог Фёдор Михайлович Достоевский — "стушеваться". Но единственному из всех писателей, Николаю Михайловичу Карамзину, выпала честь обогатить русский язык не только словом, но и буквой, а именно "ё", заменившей до того распространенное "iô". В конце ХХ века первенство Карамзина в изобретении новой литеры пробовали поставить под сомнение, но эти попытки завершились крахом. Именно автор "Истории государства Российского" и "Бедной Лизы", а вовсе не княгиня Екатерина Дашкова, как позже писали, спрессовал две литеры и один редкий надстрочный знак воедино и получил необычное (как тогда говорили — "небываемое") изображение "ё". Для чего это понадобилось? По одной из версий, из романтических побуждений. Карамзин хотел, чтобы в слове "слёзы" в третьей и ударной букве сверху виднелись бы одновременно две слезинки. Есть, впрочем, и другие, более приземлённые предположения.
Буквоеды и одна буква
Когда Карамзину только исполнилось 17 лет, на заседании Академии наук в Петербурге решали судьбу русского алфавита. Листавший протоколы заседаний автор советской монографии "Российская академия" обратил внимание на дату 18 (29 ноября по новому стилю) 1783 года — 240 лет назад. В тот день президент Академии наук княгиня Екатерина Романовна Дашкова принимала заседание учёных мужей на дому. Обсуждалась нехватка на письме звуков: чистого, без лишних примесей "г" и "простонародного" "ё". Княгиня внесла предложение: алфавит расширить. Историк Некрасов зафиксировал это в своих записях. В книге, вышедшей в 1984 году, Дашкова получила полное признание как создательница буквы "ё".
Спустя столетия наши современники могли бы задать вопрос: для чего такие перемены? Чем одна-единственная буква "г" не устраивала Дашкову? Ответ — в исторической эволюции русской фонетики. С XVI века и вплоть до XIX века кириллическую "г" читали на южный манер как "х" — например, река Волха. Чтобы провести границу между двумя звуками, Дашкова предлагала особую букву, с помощью которой "г" могло отстоять своё место от вытеснения конкурентом. Но совсем другое дело, могли бы возразить ей, "ё" ("йо"). Ведь это же сочетание звуков. Придерживаясь принципа не создавать лишних сущностей, такую литеру в алфавит можно было бы и не вводить.
К сожалению, советские авторы читали протоколы Российской академии наук не слишком внимательно. Иначе их взгляд остановился бы на предложении княгини Екатерины Дашковой поступить именно таким образом. Там, где на слух произносится "ё", по Дашковой следовало писать "iô", как делали иногда еще в 30-х годах XVIII века. Государственная деятельница и сама писательница, Дашкова на деле не собиралась ничего менять — и в истории в связи с "ё" места не заслужила. Правда, остававшаяся скрытой в течение 20 лет, вышла наружу только в 2008 году благодаря скрупулёзному исследованию историка из Санкт-Петербурга С.В. Власова, заново перелиставшего труды академии.
"Ё" чьё?
Впрочем, неверно было бы утверждать, что княгиня-президент не сделала для "ё" вообще ничего значительного. До Дашковой Михаил Васильевич Ломоносов призывал полностью избавиться от неё на письме, в том числе там, где на "ё" падает ударение. Так классик поступал во всех своих произведениях, включая русскую историю, доведённую до Ярослава Мудрого, и поэзию в жанре од. Крестьянин по происхождению, Ломоносов вошёл в элиту империи и простонародную фонетику стал считать низкопробной. Для борьбы с нею рекомендовалось "ё" в пассивных причастиях заменять на "е": например, вместо "побеждioнный" писать "побежденный". Но Ломоносов шёл дальше: вместо "трioх" при всех обстоятельствах писал "трех". Как в наши дни.
Дашкова, возражая знаменитому учёному, отстаивала народное произношение, но не считала его достойным отдельной буквы. Её вариант "iô" был, впрочем, сильно громоздок. Во многих типографиях для такого сочетания не хватило бы знаков. Добиться их появления можно было бы, проявив державную волю, но президента Академии наук влекли другие вопросы. В более поздней литературе утверждали, что предложение Дашковой единогласно поддержали все академики и оно вступило в силу. Но в протоколе заседания единодушия (и вообще какой-либо ясной реакции) не прослеживается. Более естественна другая интерпретация: хотя инициатива исходила от самой президента Академии наук и ей не возражали, предложение просто повисло в воздухе.
По этой причине можно утверждать: в 1797 году (точная до дня дата не установлена) Кармазин при переиздании своего стихотворного сборника "Аониды" впервые на русском языке напечатал букву "ё". Будущий классик сентиментализма внёс изменения в орфографию всего одного слова ("слioзы") — и, понимая, что удивляет публику, сделал сноску внизу страницы. Не получив отпора, работавший с текстами Державина как редактор Карамзин опубликовал их выборочно с "ё", что породило легенду: якобы в качестве члена Академии наук Державин сам пришёл к Карамзину и попросил исполнить распоряжение Дашковой. Увы, это не соответствует действительности дважды: не только по факту, но и потому, что среди участников заседания 1783 года Гавриила Романовича не было — он пропустил или прогулял его. Тем временем буква "ё" стала расползаться по русской словесности: сочинения забытого ныне литератора Дмитриева (озаглавленные самим автором "безделками") тут же в 1797 году вышли во втором переиздании ёфицированными.
Подозрительные точки
И всё-таки почему именно такой, вычурный вид придан букве нашего алфавита, в котором надстрочные знаки — редкость? Популярная (но недостоверная) версия пробует опять возложить ответственность на Дашкову. Якобы княгиня, обсуждая дизайн литеры, бросила озорной взгляд на бутылку французского шампанского Moët & Chandon, после чего уже не сомневалась. Хотя, как мы знаем, на деле решал Карамзин, сбрасывать французскую версию со счетов нельзя, и не только потому, что он прекрасно владел иностранными языками и любил шампанское.
Вопрос, в какой именно орфографии выйдут "Аониды", решался в типографии Московского императорского университета с участием главных наборщиков-иностранцев Х. Клаудия и Х. Ридигера. В их распоряжении, судя по всему, не было символа "^", чтобы соблюсти указания Дашковой, зато имелась "ё", хоть читалась она как "э", поскольку являлась французской буквой "е" [э] с редким надстрочным знаком "трема" — двумя точками поверху. Появление их над литерой не меняет её звучания, а требуется, только чтобы избежать поглощения соседней гласной. Именно по этой причине в названии Moët & Chandon внятно и раздельно читаются обе гласные первого слова.
Использовать уже готовый символ при наборе — естественная идея, если возможности разработать и внедрить собственный нет. Отталкиваясь от возможностей провинциальной типографии (Москва — не столица!), Карамзин позволил себе вольность лингвистического эксперимента, даже не отдавая отчёта, какую берёт ответственность. Слов, написанных им в "новой" орфографии, насчитывалось немного. Но таково было прижизненное влияние и харизма Карамзина (писателем-карамзинистом слыл одно время и Пушкин), что всё, к чему кумир поколения прикасался, подхватывала мода. И хоть консерваторы в начале XIX века забили тревогу, пресечь продвижение новой буквы они не смогли. Впрочем, писать "е" вместо "ё" дисциплинарными методами заставляли на протяжении всего XIX века. Зато пострадал и в конце концов вышел из употребления конкурент литеры "ё" — "io". Защищать бедняжку стало некому. Соревнование "е" и "ё" за выживание в русской словесности тем временем выходило на финишную прямую.
Сталин говорит "ё"
Спор между двумя буквами разрешил ХХ век. В 1918 году проведённая большевиками орфографическая реформа изъяла из кириллицы пять литер. Но "ё" пощадили, и более того, нарком просвещения Луначарский зафиксировал в своём распоряжении её "желательность" для советской русской культуры. Дальше этого не шли. В 1930-е случилась даже контрреформа. От попыток упразднить твёрдый знак, заменив его апострофом, отказались, что на судьбе "ё", правда, не отразилось. Букву по-прежнему ставили на письме те, кто считал это нужным, и не утруждали себя приверженцы скорописи.
Всё изменилось в 1942 году с выходом декрета за подписью наркома просвещения РСФСР (не СССР) Владимира Потёмкина, за которым иногда видят тень самого Сталина. В разгар Сталинградской битвы советская власть нашла время и силы для кардинального решения "ё"-вопроса в пользу полной и безоговорочной ёфикации письменной речи. Причины спешности, явно превосходившей уровень полномочий Потёмкина, остались тайной. По легендарной версии, Сталин вспылил, узнав, что два советских военачальника — один Огнев, а второй Огнёв — пишутся одинаково, что якобы могло посеять путаницу.
В 1945 году тотальную ёфикацию довели до конца: свет увидел подготовленный во время войны справочник с полным перечнем слов, в которых обязательно использование "ё". Но наступившая с 1953 года оттепель подорвала эти усилия. "Ё" вновь стали считать необязательной, хотя и желательной буквой. Правила продолжают уточнять и в XXI веке. Минобрнауки ждёт от авторов утверждённых учебников, чтобы они не пропускали "ё", а издатели вышедшего в 2006 году академического справочника по орфографии призывают при любых обстоятельствах ставить "ё" в тех случаях, когда в ходу произношение, которое попросту неверно. Например, вместо кардинал "Ришелье" нужно писать "Ришельё" (Richelieu). Но поступаем ли мы так на самом деле?
Игорь Гашков