Мэри Бирд — историк и профессор Кембриджского университета, ее книга — результат исследований и размышлений о положении женщин у власти. Бирд рассматривает многовековую историю (начиная с Древней Греции), рассуждая о том, почему девушкам сложнее занять высокий пост, чем мужчинам. ТАСС публикует фрагмент, в котором автор вспоминает утопию об образцовом государстве, созданном исключительно дамами.
В 1915 г. Шарлотта Гилман опубликовала забавную, но не внушающую оптимизма повесть под названием "Еёния" (Herland). Как ясно из заглавия, это фантастическая история о нации женщин, которая — не зная мужчин вовсе — 2000 лет существовала в каком-то отдаленном, еще не исследованном уголке Земли. Женщины там жили в чудесной утопии: чистой и упорядоченной, сплоченной, мирной (здесь даже кошки больше не охотились на птиц), великолепно организованной во всем — от эффективного сельского хозяйства и изысканной кухни до социальных служб и образования. А начало ей положило одно чудесное открытие. На заре истории этого сообщества матери-основательницы овладели практикой партеногенеза. Детали не проясняются, но каким-то образом женщины научились рожать без участия мужчин, и причем только девочек. Секса в Еёнии не ведали.
Все повествование посвящено разрушению Еёнии, которое началось с появления там трех мужчин-американцев: рассказчика, славного парня Вендайка Дженнингса, Джеффа Маргрейва, чья любвеобильность в обществе стольких дам едва не стоила ему здоровья, и поистине отвратительного Терри Николсона. В первые дни Терри не верил, что в Еёнии нет мужчин, тайно распоряжающихся всем: ведь разве можно представить, чтобы женщины могли и в самом деле чем-то управлять? Позже ему пришлось признать, что именно так здесь все и обстоит, и тогда он решил, что Еёнии надо бы добавить секса и мужского господства. Повесть кончается тем, что Терри без всяких церемоний изгоняют из Еёнии после того, как одна из его попыток установить господство — в спальне — кончается катастрофически.
В этой повести много иронии. Например, Гилман постоянно показывает, что женщины просто не понимают собственных достижений. Они без всякого внешнего влияния создали образцовое государство, которым можно только гордиться, но перед лицом трех незваных гостей, в спектре от бесхребетника до подонка, готовы положиться на мужское понимание, умения и знания, и мужской мир за пределами Еёнии даже внушает им некий благоговейный трепет. Они построили настоящую утопию, но думают, что у них все из рук вон плохо.
Однако "Еёния" затрагивает и более общие вопросы: как мы понимаем женскую власть и зачем рассказываем о ней те иногда забавные, а иногда жуткие истории — рассказываем, по крайней мере на Западе, не одну тысячу лет? Как мы привыкли смотреть на женщин, обладающих властью или стремящихся к ней? Какова культурная подоплека сексизма в политике и на производстве, какие формы он принимает (какого типа бывает, на кого или на что направлен, какие слова и образы использует и к каким последствиям приводит)? Как и почему расхожие определения "власти" (да, собственно, и "знания", "профессионализма" и "авторитета"), засевшие в наших головах, исключают участие женщин?
Да, к счастью, сейчас на тех постах, которые мы все согласимся признать "высокими", женщин больше, чем 10 и тем более 50 лет назад. Будь то политики, эксперты, полицейские чины, менеджеры, директора, судьи или кто-то еще, женщины там все еще в явном меньшинстве — но их стало больше. (Приведу только две цифры: в 1970-е в британском парламенте женщины составляли около 4%, сегодня их около 30%.) Но мой главный тезис таков: наши ментальные и культурные представления о влиятельной персоне связаны исключительно с мужским полом. Если мы закроем глаза и представим себе образ президента или — если двинуться в сторону экономики знаний — профессора, в большинстве случаев это будет не женщина. И это так, даже если ты сама женщина-профессор: культурные стереотипы столь сильны, что на уровне картинок, возникающих перед закрытыми глазами, мне все равно сложно представить профессором себя или кого-то такого же, как я. Я поискала в Google изображения по запросу "профессор карикатура Великобритания": "карикатура" — чтобы поиск выбрал только воображаемых профессоров, а не реальных; "Великобритания" — чтобы исключить американское понимание профессора, слегка отличное от нашего. В первой сотне картинок только одна изображала женщину — профессора Холли из игры "Ферма покемонов".
Иными словами, у нас нет стандартного представления о том, как выглядит влиятельная женщина, кроме того, что она довольно мужеподобна. Строгий брючный костюм или по меньшей мере брюки, столь популярные у западных женщин-политиков от Ангелы Меркель до Хиллари Клинтон, наверное, удобны и практичны; они могут демонстрировать отказ от роли вешалки для модных вещей, удела столь многих "политических жен"; но кроме того, это простой прием — как и понижение голоса, — позволяющий усилить сходство с мужчиной, чтобы больше соответствовать высокому посту. Елизавета I (или тот, кто сочинил ее знаменитую речь) хорошо понимала суть дела, говоря, что у нее "сердце и желудок короля".
Именно идея разделения женщины и власти сделала такими яркими пародии Мелиссы Маккарти из "Субботним вечером в прямом эфире" на одного из прежних пресс-секретарей Белого дома Шона Спайсера. Говорят, они злили президента Трампа сильнее многих других пародий, потому что, по словам "источника, приближенного к президенту", "он не любит, когда его люди выглядят слабыми". Если расшифровать эти слова, то они означают, что Трампу не нравится, кода его сотрудников-мужчин изображает женщина или когда их изображают женщинами. Женский пол означает слабость.
Отсюда следует, что женщина и сейчас не воспринимается как носитель власти. Мы можем искренне желать, чтобы женщины проникали во власть, а можем, когда им это удается, воспринимать их во власти как нечто чуждое, как непрошеных гостей — зачастую неосознанно. (Я все еще вспоминаю Кембридж, где в большинстве колледжей женские туалеты находились за два двора, а там еще по коридору и вниз по лестнице в подвал: интересно, был ли в этом умысел.) Но и в том, и в другом случае метафоры, описывающие приход женщины во власть — стучаться в двери, брать штурмом, пробить стеклянный потолок, — или упоминание о присутствии "волосатой лапы" подчеркивают ее чужеродность. Женщины во власти представляются нам разрушительницами преград или, наоборот, захватчицами, берущими то, на что, в общем-то, не имеют права.
Эту ситуацию отлично отразил один заголовок в Times в начале 2017 г. Статью о том, что, возможно, женщины вскоре займут посты комиссара Лондонской полиции, председателя совета директоров Би-би-си и епископа Лондонского, озаглавили так: "Женщины готовят захват власти в церкви, в полиции и на Би-би-си" (сбылся лишь один из трех прогнозов: Лондонскую полицию возглавила Крессида Дик). Разумеется, задача сочинителя заголовков — привлечь внимание. Но даже если так, сам факт, что о возведении женщины в сан епископа можно написать как о "захвате власти", — и то, что тысячи и тысячи людей, скорее всего, и бровью не повели, читая это, — безусловно показывает, что нам следует внимательнее присмотреться к нашим культурным стереотипам о взаимоотношениях женщин и власти. Детские сады на предприятиях, удобные для матерей часы работы, наставнические программы и все остальные практические улучшения важны и полезны, но это лишь часть того, чем нам следовало бы заниматься. Если мы хотим обеспечить всем — а не отдельным — женщинам подобающее им место во властных структурах, придется задаться вопросами, что и как мы думаем об этом и почему так, а не иначе. Если существуют какие-то культурные шаблоны, работающие на отлучение женщин от власти, то каковы они и откуда взялись?
На этом этапе полезно обратиться к античному наследию. Мы сами не замечаем, насколько часто употребляем древнегреческие идиомы, относящиеся к женщинам во власти и вне власти, и насколько возмутительно это порой выглядит. На первый взгляд в греческих мифах и литературе представлена впечатляющая галерея влиятельных женщин. В реальности гречанки в античную эпоху формально не имели никаких политических прав и почти никакой социальной и экономической самостоятельности; в некоторых полисах, например в Афинах, "уважаемые" замужние женщины из высшего сословия редко покидали пределы дома. Но афинская драматургия, в частности, а в более широком смысле — воображение греков предлагают нашему воображению целый ряд незабываемых женщин: Медея, Клитемнестра, Антигона и множество других.
Однако они ни в коем случае не служили ролевыми моделями. По большей части они изображены не применяющими власть, а злоупотребляющими ею. Они присваивают ее незаконно и тем самым порождают хаос, падение государства, гибель и опустошение. Это чудовища-гибриды, которые, с точки зрения древних греков, вовсе не были женщинами. И непоколебимая логика их историй приводит к выводу, что этих женщин нужно лишить власти и поставить на место. Собственно говоря, именно греческий миф о женщинах во власти служил оправданием и их отстранения от таковой в реальной жизни, и мужского правления. (Не могу не думать, что именно эту логику слегка пародировала Гилман, заставив женщин в Еёнии думать, будто они все устроили неправильно.)